У кого флорентийцы умудрились занять такую кучу денег? У самих себя. Вместо того чтобы платить налог на собственность, состоятельные горожане в обязательном порядке ссужали деньги своему правительству. По этим недобровольным кредитам (prestame) они получали процент. Выдача ссуд не зависела от их желаний, а значит, богатые флорентийцы не занимались ростовщичеством (оно до сих пор было запрещено церковными властями); в этом контексте процентная выплата квалифицировалась как компенсация в счет реальных или предполагаемых издержек принудительного вложения средств, в терминологии канонического права – damnum emergens (“положительный ущерб”). Гостиенсис (Энрико ди Суза) так писал об этом около 1270 года:

Отличительной особенностью механизма была возможность перепродажи подобных ссуд другим горожанам за живые деньги: первые облигации – не более чем строчки в тяжеленной книге в кожаном переплете – были весьма ликвидными активами.

Флоренции удалось сделать своих жителей крупнейшими инвесторами в свою же собственную экономику. К началу XIV века в финансировании правительственного долга поучаствовали более двух третей домохозяйств, хотя основная масса средств поступала от тысячи-другой влиятельных персон⁵. Частота упоминаний семейства Медичи в учетной книге недобровольных ссуд – Ruolo delle prestanze – лишний раз подчеркивает их богатство, а также показывает, как сильно городские финансы зависели от их приношений. Система потому и работала так гладко, что Медичи и несколько других могущественных кланов подмяли под себя руководство городом и распоряжались его казной. Олигархическая система правления стала надежным политическим фундаментом для строительства рынка облигаций. С наследного монарха спрос был невелик, не многого стоили и его уверения в грядущей выплате кредитов; основные покупатели и продавцы облигаций во Флоренции находились друг с другом в теснейшей связи. Естественно, и те и другие следили за своевременной уплатой процентов.

С помощью займов можно было профинансировать лишь известное количество войн. Долги итальянских городов увеличивались, рос поток облигаций, а чем больше облигаций – тем выше риск отказа от платежей. Венеция начала наращивать государственный долг еще раньше Флоренции, в конце хи века. Уже в xiv веке “старая гора” (monte vecchio) венецианских займов дала городу возможность беспрестанно сражаться с генуэзцами и прочими недругами. Затяжной конфликт с турками во второй половине следующего столетия привел к лавинообразному росту “новой горы” долга (monte nuovo)⁶. Кредиторы получали свои 5 % двумя долями в течение года из разнообразных акцизных сборов, вроде налога на соль. Как и флорентийские prestanze, prestiti были вынужденными ссудами, но здесь никто не препятствовал их продаже на вторичном рынке за наличные деньги⁷. Увы, череда военных неудач конца xv века существенно ослабила спрос на prestiti. Если в 1497 году цена долговых обязательств держалась на отметке 80 пунктов (то есть они торговались на 20 % дешевле номинала), то к 1500-му кусочки “новой горы” шли по 52 пункта. Затем начался подъем – до 75 пунктов через два года и дальше, пока цена не достигла 102 пунктов. К 1509 году начался обвал, и бумаги продавались вполцены или дешевле. В свои худшие годы – с 1509 по 1529-й – старые и новые обязательства стоили 3 и 10 пунктов соответственно⁸.

Конечно, если за окном бушует война, покупатель государственных обязательств здорово рискует не получить причитающиеся ему проценты. При этом не стоит забывать, что процент начисляется на номинальную цену облигации, и если вам удастся купить облигацию с купонной выплатой 5 % за десятую часть первоначальной цены, то на деле доход составит 50 %. Если вы рискуете, то будете щедро вознаграждены в случае успеха. А вознаграждение на рынке облигаций, как мы знаем, влияет на ставки процента в масштабах страны. Если само государство раскошеливается на 50 %, то даже надежным частным заемщикам придется последовать его примеру. Нечто похожее случилось в 1499 году. Венеция сражалась на два фронта: с Ломбардией на суше и с Османской империей на море, финансовое здоровье города дало слабину, и облигации рухнули, а ставки процента подскочили вверх⁹. Да и крах рынка облигаций в 1509 году был предопределен поражением венецианских армий при Аньяделло. Примеры разные, результат один: деловая жизнь общества со скрежетом останавливается.

Развитию рынка облигаций способствовали не только итальянские города. На севере Европы тоже гадали, как заткнуть дыру в бюджете и не вызвать гнев церкви. Здесь нашли остроумный выход из положения. Законы о ростовщичестве запрещали взимать процент с выданного займа, но не касались известной со Средних веков сделки под названием census, когда одна сторона приобретала у другой поток ежегодных выплат. В XIII веке такие сделки были распространены во французских городах вроде Дуэ и Кале и фламандских городах, например Генте. В одном варианте контракта потоки рентных поступлений переходили в вечное пользование покупателя и могли быть переданы по наследству (по-французски они назывались rentes héritables, а по-фламандски – erfelijkrenten), а rentes viagères[18], или lijfrenten, выплачивались лишь при жизни клиента. В отличие от покупателя, продавец имел право возместить тому основную сумму средств и прекратить ежегодные отчисления. К середине XVI века такие аннуитеты обеспечивали 7 % поступлений в казну Голландской провинции¹⁰.

Французские и испанские короли решили, что они тоже не прочь получать деньги подобным образом, но им пришлось прибегнуть к посредничеству городов. Для французов старалась мэрия Парижа, а испанские облигации juros продвигались с помощью частного генуэзского синдиката Каса ди Сан-Джорджо, фактически приватизировавшего сбор налогов в родном городе, и антверпенской beurs – предвестницы современных фондовых бирж. Покупка королевских долгов таила в себе опасности. Города-олигархи занимали у местных жителей и редко отказывались платить по счетам, абсолютные монархи вели себя иначе. Мы уже видели, как в результате полных или частичных отказов от долгов в 1557, 1560, 1575, 1596, 1607, 1627, 1647, 1652 и 1662 годах испанский королевский дом навсегда приобрел репутацию никудышного заемщика¹¹.

Испания долго и тщетно упорствовала в далеко не бесплатных попытках приручить неопокорную область на севере Нидерландов и отчасти поэтому и села в финансовую лужу. Восстание этого региона против испанского господства стало вехой в политической и финансовой истории мира. По своему устройству Объединенные провинции были республикой и умело использовали преимущества городов-государств в масштабе целой страны. Войны требовали денег: в Амстердаме торговали не только рентными платежами, пожизненными и вечными, но и ссудами лотерейного типа (инвесторам предлагалось купить небольшой шанс крупного выигрыша). Голландский рантье вкладывал свой капитал в эти три инструмента и делом поддерживал родину в изнурительной борьбе за независимость; к 1650-му поголовье этого класса достигло 65 тысяч. Самооборона сменилась имперской экспансией, и национальный долг был вынужден соответствовать растущим амбициям: с 50 миллионов гульденов в 1632 году он увеличился до 250 миллионов в 1752-м. Доход на голландские облигации постоянно снижался, и в 1747 году купонная выплата была равна всего 2,5 % от цены: обилие в Объединенных провинциях свободного капитала подкреплялось доверием инвесторов к правительству¹².