Фамилия Ивану Захаровичу знакома. Когда-то, после окончания института, он нанимался на работу к его отцу, начальнику монтажного управления. Отец его был стоящим мужиком: несмотря на неопытность Метелкина, взял его на участок мастером.

Укачкин-младший, имея тестя-депутата областной думы, быстро оказался в кресле главного инженера треста «Промстрой». Судя по заносчивому виду этого молодого человека и его щегольской одежде, с отцом – прирожденным монтажником и работягой – он имел мало общего.

Несмотря на раздетое до крайности предприятие, главный инженер выглядит вполне преуспевающим человеком. Мягкий костюм из модной ткани, демократическая майка с громкой надписью, разумеется, «на инглиш», делают его похожим на лобастых парней, тусующихся возле игральных заведений. Садится без пожатия руки, еле заметно кивнув головой, и начинает, не притрагиваясь к выпивке, какой-то деловой разговор с товарищем Метелкина. Берёт быка за рога.

Видно, что у них давние деловые отношения.

Разговор Метелкину малоинтересен, он подливает в свой бокал еще вина и выпивает. Затем, окончательно обнаглев, тянется к пачке деликатесных сигарет «Парламент», неосмотрительно положенной на стол новым знакомым, берет пару штук – одну про запас, и закуривает, наполняясь блаженством и ленью.

Укачкин бросает взгляд в его сторону и продолжает разговор о пиломатериалах, трубах, бетоне.

Из разговора Метелкин понял, что у пришедшего намечается выгодный подряд на капитальный ремонт дома-интерната для престарелых и инвалидов, и теперь ему крайне необходимо найти бригаду скорых на руку ребят для быстрого завершения сантехнических работ.

– Да чего искать? – указывая на Ивана, говорит его старый товарищ. – Вот, безденежьем мается! Он тебе за комиссионные по старым связям целое монтажное управление приведет.

– Ну, управление без надобности, а пару-тройку человек я бы взял, – говорит Укачкин.

Метелкин согласно кивает головой. Для него найти свободного сварщика и тройку слесарей не составляет никакого труда. Шабашка – есть шабашка!

Проведенный по левым бумагам подряд, освобожденный от налогов, сулит хорошие деньги, и Укачкин, уже повеселевший, жмёт Ивану руку.

Старый товарищ заказывает еще бутылку, теперь уже коньяка, и они, припозднившиеся в застолье, расходятся довольные друг другом.

Чего тянуть время?

К работам приступили быстро, под честное слово Укачкина.

– Плачу деньгами за каждый этап выполненных работ, – говорит главный инженер. – Никаких бумаг! Не люблю бюрократию. Всё отдаю наличманом. Самая лучшая бумага – это дензнаки. Сроки поджимают. Идет?

– Идёт!

Пожимают друг другу руки. Хлопают по плечам.

Метелкин нашёл знакомого сварщика – тоже сидит на мели…

Тот обрадовался:

– Какой разговор! Работа – деньги. Лучше маленький калым, чем большая Колыма! – восклицает его бывший рабочий, а теперь и напарник, Гена Нуриев.

После ознакомления с объектом работы Ивану показалось не совсем удобным брать деньги за посредничество, и он решает их честно заработать в качестве слесаря-сантехника, припомнив свою трудовую молодость.

Весь объем можно выполнить двум рабочим – главное, чтобы не подвел сварщик. И они, оговорив все условия, приступают с Геной к работе.

…В подвале сыро, смрадно и гнусно. За шиворот с потолка каплет скопившийся конденсат. Пахнет дохлятиной и гнилью. Вокруг какие-то тряпки, куски бинтов, ваты, пищевые отбросы. Из прохудившихся труб напористо бьет вода.

Меняют проржавевший водовод на новый.

– Падла! – крутясь волчком на одной ноге, кричит на Ивана.

Гена Нуриев: кусок металла белого каленья проваливается ему за широкое голенище кирзового сапога. – Сука! Держи трубу прямее! Это тебе не на участке командовать! Инженеры! Бездельники! – уже миролюбивее обобщает Гена, лучший на монтажном участке сварщик, где когда-то работал прораб Метелкин. – Стыкуй ровнее, пока я не прислюню.

Гена снова берет автоген в руки и делает короткий стежок прихватки.

Прислюнил…

Иван облегченно отхватыватывается от раскаленного стыка и разгибает затёкшую от неудобной позы спину.

Труба надежно закреплена. Теперь можно спокойно перекурить, пока Гена, немыслимо изворачиваясь, будет обваривать неповоротное соединение.

Прорывающееся сквозь стык упругое пламя ревет в трубе, и Метелкин уже не слышит смачных матерков в свой адрес.

Иван Захарович взял Гену к себе в напарники, зная его усердие и добросовестность.

Геннадий Махмудович Нуриев – тоже бывший интеллигентный человек, в свое время с отличием закончивший математический факультет пединститута. Проработав около года за мизерную зарплату учителем в школе, он, плюнув на это занятие, пришел на монтажный участок учеником сварщика и быстро втянулся в рабочую лямку.

Полутаджик, полурусский, он, как сам рассказывал, обладал нестерпимым темпераментом, который сжигал его внутренним огнем.

Любимая подружка, узнав, что из учителя он успешно перековался в монтажники, бросила его, и Гена метался обездоленный, выплескивая перед Иваном Захаровичем обиду за свою поруганную любовь.

Однажды Метелкин, решив над ним подшутить, сказал, что Генкина подружка, раз он так мучается, «присушила» его к себе, и надо его сводить к «бабке». Та «присушку» ликвидирует в один приём: отчитает, водички наговоренной даст – и он снова станет человеком, а подружку свою за километр оббегать будет.

– Своди! – мужественно сказал Гена. – Бутылку коньяка поставлю.

– Ну, ставь!

Заранее договорившись, Метелкин повел Гену к одной разбитной бабенке, которая, прочитав над головой страдальца какую-то белиберду, окатила его из кружки водой и оставила у себя «отсыхать».

Пока Гена «отсыхал», Иван, моргнув веселой вдове, потихоньку улизнул из дома.

На другой день Гену как подменили. Ласточкой в руках его летала газовая горелка, производительность пошла в гору.

Так Иван Захарович Метелкин с Геной и сблизились.

Характера Геннадий был незлобивого, а сегодня ругал Ивана нарочито грубо в отместку за его сентенции в свой адрес, когда был у Метелкина в подчинении.

Шабашка поставила их в равные условия, и напарник не скупился на самые изысканные выражения в адрес своего бывшего начальника.

– Ты не обижайся, – говорил он Ивану Захаровичу на перекуре. – Это все те же слова, которыми ты когда-то крыл меня, а теперь я их возвращаю по адресу, чтобы ты знал, как с работягами разговаривать. А то с утрянки сам, бывало, по-черному матерился. Нехорошо, брат! Вот теперь мне на тебе отыгрываться приходится.

Сантехнические коммуникации располагаются под дощатым полом первого этажа, где находится столовая и все службы интерната. Днем вскрывать полы нельзя – люди ходят, обслуживающий персонал и подопечные поселенцы, кто на костылях, кто на колесах. Поэтому днем шабашники отсыпаются в бытовке, где от их храпа вибрируют стеновые панели, вызывая зависть страдающих бессонницей стариков.

Работать приходится ночью.

– Физдюки! – кричит на них, хватаясь за голову, директор этого богоугодного заведения – тучный мужик лет пятидесяти. – Физдюки, вы у моих бабок на целый год охоту ко сну отобьёте. В медчасти все снотворные кончились! Полночь. Гремите потише. Здесь вам не кузница!

А как не греметь, коль с металлом работают?

– Владимир Ильич, – перекрикивает гул автогена Метелкин, – сон разума порождает чудовищ. «Там» отоспятся!

– Все шутишь! А у меня голова пухнет! Распряглись – не пройти, не проехать. Я вам сколько раз говорил: зовите меня без фамильярности, просто, как Ленина – Ильич.

Директор этого «хосписа» с юмором. Смерть у него всегда перед глазами ходит, косой помахивает. Не углядишь – она в палату, да и прихватит кого-нибудь с собой. Меланхолику на такой должности никак нельзя – крыша поедет.

Вчера заходит Иван Захарович в столярную мастерскую, ручку к молотку поправить, а там две ладьи через речку Стикс печальные стоят. Нос к носу. Мужики на крышках посиживают, в домино колотят, «рыба» получается – пусто-пусто. Обвыклись. А Метелкин, пока ручку к своему инструменту прилаживал, все пальцы посшибал, соринки в глазах мешались.