Sie schreiben in Ihrem Briefe, dass Sie keinen Gott kennen und anbeten können, weil er nicht gut, aber böse sein müsste. Mir scheint dies ein sehr, verbreitetes Missverständniss zu sein. Gut oder böse kann nur ein Gott, welcher der Schöpfer der Welt und des Menschen und der Belohner und der Bestrafer der Menschen ist. Solch ein Gott ist aber nur ein hässlicher Aberglaube und solch einen Gott kann kein vernünftiger Mensch sich denken. Aber ohne einer Idee der unendlicher Vernunft und Liebe, von welchen wir in uns einen endlichen Theil, beschränkten von Zeit und Raum, fühlen, kann auch ein vernünftiger und guter Mensch nicht leben.
Das ist, was ich Ihnen sagen wollte. Ich hoffe, dass Sie mich, ungeachtet meiner schlechten deutschen Sprache, verstehen werden.
Nachricht von ihnen zu erhalten wird mir eine grosse Freude machen. Übergeben Sie, bitte, Ihrer guten Frau, die mit Ihnen einverstanden ist, meinen herzlichen Gruss.
Mit brüderlicher Liebe
Ihr Freund
Leo Tolstoy.
25 November 1896.
Kennen Sie das Buch über den Lehrer Drochin, der im vorigen Jahre im Kerker starb, weil er nicht dienen wollte, und auch meinen Aufsatz über die Duchobory und den Patriotismus?
Дорогой друг,
Я получил через г-на Вандейля ваше письмо,1 которое доставило мне большую радость, а также перевод вашей речи,2 которую вы произнесли на конференции вместе с пастором Бэлером. Я подписываю обеими руками всё, что вы там высказали, и очень радуюсь, что имею такого единомышленника, как вы. В этой речи вы говорили о русских крестьянах, которые несколько лет тому назад отказались от военной службы, за что несли тяжелые испытания. Теперь таких людей сотни. На днях я получил ужасное известие, что один из них был до смерти замучен. Хотя я твердо убежден, что это, т. е. отказ от военной службы, единственный ключ к разрешению не только милитаризма, но и социального вопроса, все-таки ужасно подумать, сколько еще мучеников погибнут и сколько жестокости и лжи со стороны правительства еще будет проявлено, особенно, когда сам не имеешь возможности, как это сделали вы, содействовать доброму делу своим примером.
Вы пишете в своем письме, что вы не признаете никакого бога и не можете молиться ему, потому что он не может быть добрым, а должен быть злым. Мне это кажется очень распространенным недоразумением. Добр или зол может быть только бог — творец мира и человека, бог награждающий и карающий людей. Такой бог — только отвратительное суеверие, и такого бога никакой разумный человек не может себе представить. Но без идеи о бесконечном разуме и любви, частицу которых, ограниченную временем и пространством, мы чувствуем в себе, — не может жить ни один разумный и добрый человек.
Вот это то, что я хотел вам сказать. Я надеюсь, что вы меня поймете, несмотря на мой плохой немецкий язык.
Получить известие от вас будет для меня большой радостью.
Передайте, пожалуйста, вашей доброй жене, которая мыслит с вамп одинаково, мой искренний привет.
С братской любовью
ваш друг
Лев Толстой.
25 ноября 1896.
Знаете ли вы книгу об учителе Дрожжине, который в прошлом году умер в тюрьме, потому что он не хотел служить, а также мое сочинение о духоборах и о патриотизме?
Печатается по листам 143 и 144 копировальной книги.
1 Письмо это неизвестно.
2 Перевода речи, произнесенной Вандервером на амстердамском конгрессе социалистов осенью 1896 г., в архиве Толстого не сохранилось. Вспоминая о ней в письме от 5/17 марта 1897 г., Вандервер указывал, что сущность этой речи сводилась к защите идеи непротивления злу насилием.
186. В. Г. Черткову от 25 ноября.
* 187. М. К. Толстой.
1896 г. Ноября 27. Москва.
Получил твое письмо, милая Маня, и не могу не высказать тебе всё, что я думаю о твоем решении. Я не то что верю, а знаю, сознаю и чувствую всем существом своим, что брак — совершившееся соединение мужчины и женщины, от кот[орого] могут или могли произойти дети, — есть такой1 поступок, который навсегда связывает соединившихся людей. Разорвать эту связь так, чтобы соединение не представилось отвратительным, унизительным и ничем не искуп[имым] преступлением и грехом, можно только с заменой супружеских отношений дружеским сожитием, при кот[ором] оба супруга помогают друг другу в соблюдении целомудрия.
Брак есть такой акт, кот[орый] нельзя разделать и, начавши, бросить, как нельзя разделать начатое пахать поле, нельзя возвратить взодранных трав. Так и брак, раз он начат, надо доделать. А бросить будет в сто раз хуже. Главное, мне бы хотелось bring home2 тебе то, что то, что совершилось, не есть ничтожная ошибка, к[оторую] ты можешь поправить, а есть брошенно…
Печатается по автографу-черновику (без конца). Датируется на основании упоминания в Дневнике Толстого от 27 ноября 1896 г., где излагается содержание письма к М. К. Толстой. См. т. 53, стр. 122.
Мария Константиновна Толстая, рожд. Рачинская (1865—1900) — жена Сергея Львовича Толстого.
Ответ на несохранившееся в архиве Толстого письмо М. К. Толстой, в котором она извещала о своем окончательном решении разойтись с мужем.
1Зачеркнуто: с одной стороны грех, с другой таинственный по своему значению акт.
2 Напомнить
* 188. А. Ф. Кони.
1896 г. Ноября 29. Москва.
Дорогой Анатолий Федорович,
Вчера послано в Сенат кассационное прошение Михаила Максимова, обвиняемого или, скорее, обвиненного уже в проповедании раскола. Максимова я знаю1 и, хотя личность его мало интересна, его все-таки жалко и хорошо бы помочь ему; адвокат же его говорит, что тут интересно и важно неправильное толкование выражения: проповедовать раскол, не имеющее в законе точного определения.
Кто-то из наших общих знакомых говорил мне, что вы помните обо мне и хотели побывать в Москве, где можем увидаться, чему я очень рад.
Дружески жму вам руку.
Лев Толстой.
29 ноября 1896.
На конверте: Москва, Анатолию Федоровичу Кони.
Печатается по фотокопии с автографа, находившегося у Е. И. Ильиной в Москве.
1 Михаил Максимович Максимов, крестьянин Калужской губ., осужденный окружным судом в Калуге 4 июля 1896 г. на четыре месяца тюрьмы за «хулу на церковь», находился в заключении в Калужской тюрьме. Из тюрьмы письмом от 8 июля просил Толстого похлопотать за него. На конверте этого письма Толстой отметил: «В Калужскую тюрьму послать 3 рубля через кого можно».
Толстой знал Максимова по письмам, которые Максимов писал с октября 1895 г. На всех пяти письмах Максимова — пометки Толстого: «Б[ез] о[твета]».
189. В. Г. Черткову от 2 декабря.
190. В. И. Икскуль фон Гильдебрандт.
1896 г. Декабря 4. Москва.
4 декабря.
Поздравляю вас с именинами.
Дорогая Варвара Ивановна,
Вчера я получил прилагаемое письмо1 и, получив его, вспомнил о том, что вы, как мне помнится, родня с Горемыкиным министром, а если с министром, то с Сибирским,2 и, главное, вспомнил про то, что добры не только ко мне, но и ко всем людям, и всегда готовы сделать доброе дело. Вот я и пишу вам, прося вас написать Горемыкину Сибирскому, чтобы он сделал что может, для облегчения судьбы этих удивительных, страдающих, но не могу сказать — несчастных молодых людей, п[отому] ч[то] не могу не завидовать им и не стыдиться тому, что я не на их месте. Пока же, и так как этого нет, не могу не стараться облегчить их испытание. Просить надо Горемыкина обо всем, чем больше, тем лучше, но об одном непременно просить, это о том, чтобы не искушать их — не требовать от них нарочно (как это делают) того, чего они по своей вере исполнить не могут, и накладывать на них новые и новые наказания — домучивая их до смерти. Мало того, что просить, простите мою смелость, я прошу вас просить — писать как можно скорее. Страшно думать, что может принести им каждый день. Один духобор уже замучен до смерти на Кавказе. Этих молодых людей я никогда не видал, и никто из наших близких никогда не видал, так что название, кот[орое] им дает Архангельский, совершенно произвольно и неправильно — мы с ними только ученики одного и того же учителя. Я знаю только некоторые письма Ольховика, кот[орые] посылаю вам.
