Получилъ вчера ваше письмо изъ Англіи. Очень радъ знать, что вы доѣхали хорошо. Гдѣ вы? Съ кѣмъ живете? Опишите мнѣ немного.

Я не согласенъ съ вами объ мысляхъ, на к[оторыя] васъ навело чтеніе Успенскаго,¹ т. е. не во всемъ. Вы говорите, что ничего не нужно читать для обогащенія своего запаса свѣденій. Да, но какихъ? Если это свѣденія для того, чтобы другимъ показать свое знаніе, или не постыдиться зa свое незнаніе, то, разумѣется, да. Но есть другія знанія — знаніе всего того, что дѣлали до насъ и теперь дѣлаютъ люди для того, чтобы понять жизнь и смыслъ ея, т. е. свое отношеніе къ Безконечному и къ людямъ. Это очень нужно. И тѣ знанія, к[оторыя) я пріобрѣлъ въ этой области и пріобрѣтаю теперь, мнѣ много дали и даютъ спокойствія, твердости и счастія. И этихъ знаній я и вамъ желаю. Не отъ того, чтобы я думалъ при этомъ о какомъ нибудь недостаткѣ въ васъ. Я слишкомъ люблю васъ для этого; а отъ того, что я по себѣ знаю, какую это придаетъ силу, спокойствие и счастіе — входить въ общеніе съ такими душами, какъ Сократъ, Эпиктетъ,² Arnold,³ Паркеръ⁴ (странно это сопоставленіе, но для меня оно такъ). Я, благодаря Сократу Калмыковой, перечитываю стоиковъ⁵ и много пріобрѣлъ. Это азбука христіанской истины и, читая ихъ, я только больше утверждаюсь въ христiанствѣ. Все ихъ ученіе въ томъ, чтобы класть свое благо въ томъ, что отъ меня зависитъ, въ чемъ я свободенъ, — въ справедливости, добромъ расположеніи къ людямъ, въ чистотѣ нравственной, a всѣ дѣла внѣшнія — общественное мнѣніе, богатство, здоровье, жизнь тѣла считать не моимъ. Этимъ распоряжается Богъ Отецъ мой, а не я. И мое дѣло только по отношенію этаго — желать, хотѣть то, чего Онъ хочетъ. Тогда, говоритъ, ты будешь счастливъ, то, чего и хотѣлъ для тебя твой Отецъ, будешь счастливъ, чувствуя, какъ ты съ каждымъ часомъ будешь приближаться къ Нему, гдѣ все благо. Ну развѣ это не прекрасно? Недосказано только то (да и то есть намеки), что для этаго надо любить не себя, а другихъ, то, что сказалъ Христосъ. —

Очень бы мнѣ хотѣлось составить Кругъ чтенія,⁶ т. е. рядъ книгъ и выборки из нихъ, кот[орыя] всѣ говорятъ про то одно, что нужно человѣку прежде всего, въ чемъ его жизнь, его благо. О томъ же, что чтеніе и образованіе себя для образованія есть ужаснѣйшій онанизмъ, съ этимъ я слишкомъ согласенъ. И про это то самое, хотя вы и не велите мнѣ, я напишу, если Б[огъ] дастъ, нѣсколько главъ въ статьѣ Ч[то] н[амъ] дѣлать. Прощайте, милый другъ, пишите чаще. Радуюсь, что вы скоро вернетесь. Можетъ быть, и пріѣдете къ намъ. Мнѣ хорошо — нынче.

Сейчасъ перечелъ ваше письмо и вижу, что я только придираюсь къ вамъ, чтобы высказать свои мысли, но что вы совершенно правы и, вѣроятно, согласны со мной.

Я писалъ Бирюкову и послалъ обратно статью Свѣшниковой.⁷

Вчера получилъ отъ г-жи Бемъ⁸ ея силуэты въ подарокъ и нынче, отвѣчая ей, просилъ ее принять участіе въ нашихъ изданіяхъ. Она прекрасно иллюстрируетъ. Не знаю только, будетъ ли брать деньги.

Полностью печатается впервые. Очень значительная часть напечатана в ТЕ 1913 г., отд. «Письма Л. Н. Толстого», стр. 23—24. Два отрывка помещены в статье К. С. Шохор-Троцкого «Круг чтения Л. Н. Толстого» в сб. ТП, II, М. 1920, стр. 193—194. На подлиннике рукой Черткова пометка: «Я. П. 5 июня 85» — вероятно, согласно штемпелю отправления. Датируем расширительно.

Толстой отвечает в этом письме на письмо Черткова, написанное из городка Ньюпорт (в Эссексе), где он поселился, 27 и 28 мая. В письме этом Чертков говорит: «Из Петербурга я забрал с собою сочинения Глеба Успенского с целью прочитать всё и отметить то, что годится для издания для народа. Вместе с тем я думал через него несколько познакомиться с жизнью наших крестьян и с отношением к ним той части нашей интеллигенции, представителем которой служит Глеб Успенский. С этою же целью я захватил с собою и «Деревенские будни» Златовратского. Проезжая через Берлин, я приобрел несколько книжечек о сектантском движении в России, напечатанных за границею... Мне казалось, что всё это необходимо прочесть, чтобы знать, что делается, pour être au courant [чтобы быть в курсе], чтобы не пропустить чего-то такого, что необходимо знать. Из Глеба Успенского я прочел два очерка из «Городской нищеты», о том, как барин надул извозчика, и о том, как скупщик старого платья надувает тех бедных, у которых покупает... И вдруг мне стало так ясно, что всё это не то, что ничего читать не нужно ради обогащения своего запаса сведений... Все это роскошь и барство. Надо забыть себя и свое развитие и думать не о том, как и что еще приобресть, а только о том, как бы отдать как можно больше тому большинству, которому едва удается выучиться грамоте и на счет которого Глебы Успенские учатся в университетах, Павленковы издают их сочинения, а мы покупаем эти сочинения и добросовестно прочитываем эти 8 томов, воображая, что делаем какое-то дело. Какое тут страшное недоразумение. Я рад, что это, наконец, стало для меня ясно до очевидности. Надо иметь дело, при котором по возможности отдаешь массе то, что получаешь от нее. У меня такое дело есть. Но самое естественное — личный труд, предлагаемый при непосредственном общении с массою. Это для меня еще недоступно в виду матери. Но зато дело издания, если не самый простой и прямой путь, то по крайней мере косвенный и все же путь возвращения нажитых преимуществ. И вот этим-то делом я хочу преимущественно ограничиваться». Продолжая письмо на следующий день, Чертков говорит о предстоящем ему свидании с другом его молодости Вильямом Батерсби, впоследствии журналистом, который взялся помочь ему в редактировании трех статей Толстого — «Исповедь», «В чем моя вера», «Краткое изложение Евангелия», составивших на английском языке книгу, озаглавленную «Christ's Christianity» (см. прим. 6 к п. № 18 от 19 мая 1884 г.)... «Сегодня ожидаю сюда того молодого человека, с которым условился редактировать для издания ваши сочинения, переведенные... в Петербурге, — говорится в письме. — Завтра мы, вероятно, поедем с ним в Лондон посоветоваться у человека опытного о том, как лучше издать... Надеюсь справиться с редактированием и механическою стороною издания к концу июня. В таком случае в первых числах июля я вернулся бы в Петербург».

¹ Глеб Иванович Успенский (1840—1902). Об отношении Толстого к произведениям Успенского можно судить на основании следующих слов его, записанных в августе 1883 г. хорошим знакомым его Г. А. Русановым в Воспоминаниях его, под заглавием «Поездка в Ясную поляну» (см. ТЕ 1912 г., стр. 72): «Он [Глеб Успенский] очень хорош, но его беда в том, что к своим прекрасным изображениям народного быта он постоянно примешивает равные идейки свои, и идейки довольно мелкие (неглубокие)». Однако редакция «Посредника» приложила все усилия к тому, чтобы привлечь Успенского к своей работе. 17 октября 1885 г. Бирюков писал Черткову: «Я был на прошлой неделе у Успенского в Чудове, провел с ним целый вечер и ночевал у него. Мне он очень понравился. Он сочувствует нашему делу, готов помогать, но сомневается в своей силе. Говорит, что писать рассказы для народа может только Лев Николаевич». (AЧ) Позднее, в комментариях к своей переписке с Толстым (неизд.), Бирюков писал об Успенском: «Он очень интересовался нашей деятельностью. Но он был Писаревской школы, и религиозный элемент наших изданий отталкивал его. Он делал несколько попыток сотрудничать, но все неудачно».

² Эпиктет (конец I и начало II в. н. э.) — философ-стоик. Был привезен из Фригии в качестве раба одного из любимцев имп. Нерона. Отпущенный на свободу за свои исключительные дарования, стал заниматься философией у римских стоиков — последователей греческого философа Зенона (2-я половина IV и 1-я половина III в. до н. э.), основателя стоической школы, которая в основу морали полагала отказ от внешних благ жизни. В 94 г., при имп. Домициане, Эпиктет был изгнан из Рима по декрету, запрещавшему там пребывание философам и, удалившись в Никополис, в Эпире, открыл здесь философскую школу. Стоический аскетизм учения Эпиктета сближает его с христианством ранних веков, вследствие чего это учение было распространено в первых христианских монастырях. В своем пренебрежении ко всему внешнему Эпиктет шел так далеко, что не позаботился оставить потомству ни своего имени (Эпиктет — значит раб), ни своего учения. Оно было записано последователем его Аррианом, который передал его в двух сочинениях: «Беседы» (в восьми книгах, из которых до нас дошли только четыре) и «Руководство». Основная идея морали Эпиктета состоит в том, что счастье человека может быть достигнуто только освобождением от всего, что лежит во внешних обстоятельствах и условиях жизни, и уяснением себе того, что находится в нашей власти. Потому ко всему внешнему мы должны относиться равнодушно. — Эпиктета прислал Толстому в 1882 г. H. Н. Страхов. В письме к нему от 11 октября этого года он писал Страхову: «Читаю Эпиктета, которого вы мне прислали — как хорошо... Что вы делаете? Неужели тоскуете? И Эпиктет, и Христос не велят. Они велят радоваться. И можно». В списке произведений, оказавших по признанию самого Толстого преобладающее влияние на него в этот период его жизни (см. Б, III, Госизд. М., 1922, стр. 141) в графе «степень влияния», против имени Эпиктета стоит отметка: «огромное». Мысли Эпиктета были включены им в сборники «Круг чтения» и «На каждый день», в серию книжек с изречениями на разные этические и философские темы под общим заглавием «Путь жизни». Кроме того издательством «Посредник» была издана в 1889 г. (без имени автора) довольно значительная книжка Черткова «Римский мудрец Эпиктет. Его жизнь и учение», а также небольшие книжки: «Раб-мудрец. Рассказ о римском мудреце Эпиктете» и «Эпиктет. В чем наше благо» — извлечения, в четырех книжках, из книжки Черткова, с изложением учения Эпиктета.