Письмо Толстого к О. Н. Озмидовой о смерти и вечности, о котором А. К. Дитерихс говорит в начале своего письма, как о совпавшем с ее настроениями и оказавшем на нее влияние, по всей вероятности есть письмо его от мая 1886 г. (см. т. 63). Подлинник его не сохранился. Возможно, что оно составляло приписку к письму Файнермана на ту же тему.

¹ Толстой подразумевает, очевидно, колесо «топчака», приводящее в движение молотилку: оно представляет собой наклонно-поставленный круг, на котором располагаются лошади.

² Письмо это, как уже сказано выше, явилось первой волной мыслей на тему о жизни и смерти, быть может, подготовленных настроениями Толстого во время перенесенной им болезни и развившихся постепенно в новую большую работу его, которая в окончательном своем виде получила заглавие «О жизни». Как видно из комментария к этой работе в т. 26 настоящего издания, текст письма к А. К. Дитерихс является лишь первым вариантом первой редакции книги «О жизни». Но уже тогда, когда Толстой временно отошел от данной темы, увлекшись другой, художественной работой, он считал, что всё высказанное им в настоящем письме далеко не исчерпывает его мыслей: получив от Л. Е. Оболенского, при письме его от 6 ноября 1886 г., выписку из письма к А. К. Дитерихс, переданную ему Чертковым, с просьбою разрешить печатание ее в «Русском богатстве», Толстой в письме от 14—15 ноября отвечает ему: «В таком виде, неконченной, она невозможна. Постараюсь закончить и тогда пришлю вам». В начале 1887 г. Толстой вновь взялся за эту работу, и 14 марта прочел ее, в качестве доклада, под заглавием «Жизнь бесконечная» в московском Психологическом обществе. О дальнейшей работе над этой статьей, законченной только к началу 1888 г., и ее изданиях см. в комментариях к ней, в т. 26.

1886 г. Ноября 6. Я. П.

Каждый день собираюсь вамъ писать, дорогіе друзья, и нынче полонъ домъ народа,¹ и жена сейчасъ уѣзжаетъ въ Крымъ къ своей больной, умирающей матери,² и потому напишу нѣсколько словъ. Спасибо зa ваше письмо изъ Москвы. Я ждалъ его съ большимъ нетерпѣніемъ и очень былъ радъ ему. Можетъ быть, вамъ это совсѣмъ не нужно, но простите, не могу не сказать то, что о васъ думаю. Неужели вы будете ссориться, будутъ находить на васъ минуты раздраженія и охлажденія. Избави васъ Богъ. Берегитесь этаго всѣми силами. Не усиливайте своей привязанности другъ къ другу, но всѣми силами усиливайте осторожность въ отношеніяхъ, чуткость, чтобъ не было столкновеній. — Мнѣ ужасно больно было бы знать, что между вами есть и можетъ быть раздраженіе, охлажденіе; но вамъ то какъ это будетъ больно. Это привычка ужасная. Ни съ кѣмъ, какъ съ женой и мужемъ, нѣтъ такихъ близкихъ, всестороннихъ отношенiй, и мы всегда отъ этого самаго забываемъ думать о нихъ, сознавать ихъ, какъ перестаемъ сознавать свое тѣло. И это-то бѣда. Некогда писать больше. Люблю васъ и радуюсь за васъ.³

Л. Т.

Я совсѣмъ здоровъ.

Полностью печатается впервые. Отрывок напечатан в сборнике «О половом вопросе. Мысли Л. Н. Толстого, собранные В. Г. Чертковым. Изд. «Своб. сл.», Christchurch, 1901, стр. 62—63. На подлиннике рукой Черткова пометка: «6 ноября». Дата эта, проставленная, вероятно, по штемпелю отправления, должна соответствовать дню написания письма, так как в нем указывается на отъезд Софьи Андреевны к больной матери, который не мог состояться ранее 6 ноября.

Письмо Черткова, на которое отвечает здесь Толстой, написано из Москвы, где он остановился на несколько дней с женою после свадьбы, направляясь в Лизиновку. Письмо это против обыкновения не датировано. А. К. Черткова относит его ко времени «около 25 октября», Чертков пишет: «Дорогой брат Л. H., сидим с Галею в номере меблированных комнат, и нам хорошо, потому что мы сознаем себя не вдвоем, а втроем — с богом. Я сейчас писал матери, что мы чувствуем, что мое с Галей любовное сближение не только не уменьшает нашего интереса к другим, но наоборот, мы сознаем, что больше и глубже любим тех, которых раньше любили. В письме к вашей жене я просил ее сказать вам, что я с вами; и действительно, из живых людей, от которых я физически отделен, я больше с вами и скорее к вам переношусь, чем к кому-либо другому (исключая Христа, который для меня живее всех)». В следующей части письма, на которой сделана пометка: «Ночью (3 часа)», Чертков продолжает: «Я собирался приступить к деловой стороне своего письма, как пришел Сытин, а потом Иванов и мы выяснили кое-что о делах изданий. Кстати — радостное сообщение — Достоевская согласилась на издание нами отрывка из Бр. Карамазовых о Зосиме с желаемым нами выпуском кусочка. Я этого не ожидал и рад с нескольких сторон, а, главное, рад, что такая чудная вещь дойдет до наших читателей. — Потом мы легли, и полчаса тому назад я разговаривал с женою, и вдруг мы услышали какую-то необычайную суматоху в корридоре наших меблированных комнат. Я вышел посмотреть, не случилось ли чего-нибудь, в чем можно помочь, и оказался свидетелем того, как полиция забрала студента. Ужасное это зрелище. И знаешь, что это происходит в каждую ночь в разных местах, и думаешь и обсуживаешь это с разных сторон; а тем не менее ужасно неожиданно и тяжело поражаешься, когда приходишь лицом к лицу с таким делом. Потом, когда его увели, — разговоры взволнованных соседей, которые ему или сочувствуют, или сочувствуют тем, кто его взяли... — всё это так тяжело, так больно, так ужасно. Эти мины и контрмины, с той и другой стороны: ненависть, ложь, насилие, заманивание обманом. Всё это кругом нас, под нами. Слава богу, что над нами светит свет христовой истины, дай нам бог всем, видящим этот свет, жить — чувствовать, мыслить, действовать — со всем нашим вниманием, обращенным к этому свету свыше, жить спокойно, настойчиво, плавно, любовно, как звезды на небесах, о которых вы мне писали по поводу вашей молитвы господней... Вот что... хочу еще сказать — пожалуйста теперь не показывайте никому, кому лучше не показывать, моих писем. А если жена ваша будет желать читать, то скажите ей, что я теперь не желаю, чтобы все читали мои письма, так как они уже касаются не меня одного, а жизнь моя сплетена с другим человеком... Галю я спросил, сказать ли что-нибудь вам от нее. Она меня поцеловала и сказала, что я могу сказать вам от нее все, что хочу. Я же не в состоянии сейчас отделить ее от себя и потому примите всё, что я написал, — как и от нее. — Хорошо жить с нею, и радостно то, что мы оба чувствуем, что выше и лучше каждого из нас отдельно, и обоих в обоюдном сочетании, есть третье — безусловное добро, правда, любовь, перед которым мы ничтожны, но которому мы нужны».

Упоминаемый в этом письме Черткова эпизод из «Братьев Карамазовых», на перепечатку которого выразила свое согласие вдова Достоевского, не был разрешен для «Посредника» цензурой.

¹ Из посторонних лиц, гостивших в то время в Ясной поляне, можно назвать только Н. Ф. Джунковского, о котором см. письмо № 122 от 14 ноября и прим. 4 к нему. Но, очевидно, в доме были, кроме него, и другие приезжие.

² Любовь Александровна Берс (1826—1886), дочь богатого помещика, дружного с отцом Толстого, А. М. Исленьева и тайно обвенчанной с ним гр. С. П. Завадовской. По обжалованию первого мужа Завадовской, с которым она была разведена, брак ее с Исленьевым был признан незаконным, и дети ее лишились права носить фамилию отца и назывались Иславиными. Любовь Александровна Иславина была с детства дружна с сестрой Толстого, гр. М. Н. Толстой, и с ним самим. Выйдя замуж в 1842 г. за московского придворного медика, врача при Ордонанс-Гаузе и театре, Андрея Евстафьевича Берс (1808—1868), она жила в его казенной квартире в Кремле, а летом на даче под Москвою в Покровском-Глебове, где и началось знакомство Толстого с дочерьми Л. А. Берс. Запись об этом сохранилась в Дневнике его от 26 мая 1856 г.: «...Обедали у Любочки Берс. Дети нам прислуживали. Что за милые веселые девочки» (см. т. 47). Умерла Л. А. Берс вскоре после приезда к ней Софии Андреевны в Ялту — 11 ноября 1886 г.