¹⁸ Наталья Петровна Охотницкая, жившая при Т. А. Ергольской.

¹⁹ Мария Афанасьевна Арбузова (ум. 1884 г.), няня детей Толстого: Сергея, Татьяны, Ильи и Льва, с 1863 г. по 1880 г. Затем жила на пенсии. «Бесцветная, но добрая старушка» (Илья Толстой «Мои воспоминания»).

²⁰ Иван Васильевич Суворов (ум. в 1900 гг.), слуга, сопровождавший Толстого на кумыс. В главе IX своих воспоминаний Толстой писал: «Очень глупая была мысль у опекунши-тетушки дать нам каждому по мальчику с тем, чтобы потом это был наш преданный слуга. Митеньке дан был Ванюша». Этот Ванюша перешел потом к Льву Николаевичу, с которым поехал на Кавказ; в 1852 г. он переписывал Толстому главы «Детства». Последние годы жизни проживал в Туле.

На это письмо С. А. Толстая отвечала 1 июля: «Сейчас получила твое письмо, мой милый друг, и так мне стало весело, радостно, легко, что ты себе представить не можешь. Я почему-то чувствовала, что ты оживешь, если уедешь на кумыс, и страшно еще очень радоваться, но кажется, ты ожил. Не думай и не тревожься о нас. Нас бог тоже хранит, мы все так веселы, здоровы, оживлены, особенно теперь после телеграммы и нынешнего твоего письма, еще будет лучше, так как я весела и тверда духом, а я без тебя и глава всем, и душа всего дома. Мама так тоже была рада, что твое здоровье лучше; она смеялась от радости, сама читала твое письмо и говорила, что теперь она покойно уедет к Лизе. Она едет четвертого в ночь, и Таня с ней на два дня к Лизе. Таня вернется, а мама уж нет. Мне с ней особенно жалко расставаться, и жалко еще то, что она, видимо, тут поправляется, а бог еще знает, что будет в Рязани. Я бы даже написала, что она совсем хорошо себя чувствует, да нынче вечером вдруг у нее опять сделалось небольшое удушие. Таня вместе со мной получила третье письмо от мужа. Он очень скучает, пишет ей с парохода еще только, и то говорит, что «нам жить врозь долго не приходится». Таню это взволновало; она, кажется, боится, что ее потребует Саша скоро, и что она с тобой не увидится. Сегодня вечером, т. е. после обеда, мы ездили в Засеку, по Козловской дороге, налево, со всеми детьми — нашими и Кузминскими, только исключая моей маленькой Маши, пить чай. Брали с собой яйца, баранину, разные сладости, самовар и проч. Напали мы на место чудесное, где Ермил старик снял покос и где гребли сено. Наехало туда из деревни Мостовой пропасть народу, баб, грудных детей. Все они собирались ночевать под большими дубами; построили шалаши, повесили люльки, матери работали, побольше дети качали ребят. Всё это было очень красиво приятно и весело. Сено душистое, народ веселый, вечер чудный, теплый, пары начинали подниматься, тишина, чистая, скошенная земля, старые дубы и яркий закат солнца. Мне давно так не было легко на душе. Ты о всех спрашиваешь. Надо тебе отвечать. Варя в Черемошне [у Дьяковых] до десятого июля; нынче получила от нее письмо, ей в Черемошне очень хорошо и весело. Лиза только нынче поехала к матери мужа в Тулу, а он, т. е. наш милый шталмейстер, поехал нынче же в Москву и будет там покупать мыло, катушки и проч. Когда уедет мама, они меня обещают не оставлять. Здоровье Ханны теперь гораздо лучше; она очень жалела, что не могла ехать с нами в лес чай пить, и только проводила нас в катках до каменных. Таня, отправивши немку, успокоилась духом. С ней наверное едет няня и Трифовна, а если найдет еще няню Верочке или горничную, то возьмет. Дети наши все очень милы; Сережу часто браню, очень непослушен, а больше ничего. Pas-de-géant их совсем с ума сводит. Бегают они уж совсем хорошо, только Илюша всё валяется. Письма твои к ним прочту им завтра, нынче они уж спали, когда пришло письмо. Верно, они сейчас же тебе напишут. Илюша меня уж просил, чтоб за него написать тебе, и просил таким умильным голосом, что он сам не умеет, что я удивилась. Прощай, мой милый. Спаси тебя бог; как хорошо, как хорошо, что ты поправляешься. Выдерживай непременно шесть недель, благо не скучаешь; а о нас, право, беспокоиться нечего. Милого Степу мы все целуем; особенно я; я чувствовала и то, что тебе без него было бы плохо. Хотя страшно вспомнить, как мы еще долго не увидимся; но будет же хоть когда-нибудь это счастье. Целую тебя, голубчик милый, в глаза, губы и руки. Прощай. Твоя Соня». (ПСТ, стр. 108—109.)

1871 г. Июня 26. Каралык.

Пишу пятое¹ письмо, и не получалъ отвѣта, и опять никто не виноватъ, кромѣ проклятаго Башкирца, который обѣщалъ быть черезъ три дня и не ѣдетъ 9-й день. — Теперь больше этаго не будетъ, я наладилъ посылать Ивана. На дняхъ, я ѣду въ Бузулукъ² на ярмарку, — отсюда 80 верстъ; и тамъ есть кумысъ, и оттуда буду тебѣ телеграфировать.

Теперь посылаю съ случаемъ, а Ивана не посылаю, по тому что жду его послать, какъ скоро получу отъ тебя. Мы живемъ по старому. Я уже считаю дни. И чуть нездоровится, то тоска ужасная.

Въ послѣднемъ письмѣ я тебѣ хвалился здоровьемъ, а это продолжалось только три дня; теперь два дня кашель и нездоровится; но не такъ, чтобы я бросалъ пить кумысъ и чтобы сказать, что мнѣ хуже. Я жду, напротивъ, большаго улучшенія. И нервы крѣпче, и силъ умственныхъ и физическихъ больше.

Вѣрно простуда. Погода отвратительная. То жара, то холодъ.

Прощай, милая душенька, когда-то обойму тебя.

26 Іюня.

Печатается по автографу, хранящемуся в АТБ. Впервые опубликовано по копии, сделанной С. А. Толстой, в ПЖ, стр. 86.

¹ Если считать записку из Москвы и письмо с парохода, то это — шестое письмо Толстого.

² Уездный город Самарской губернии.

О получении этого письма С. А. Толстая писала 4 июля 1871 г.: «Сейчас приехал Алексей [Орехов], который ездил покупать железо для дома на крышу [шла перестройка Яснополянского дома], и привез от тебя письмо от 26 июня. Ты в нем пишешь, что нездоров, кашляешь, и опять наболелое место в душе так и отозвалось. Боже мой! сколько надо сил, чтобы не беспокоиться и владеть собой..... Не студишься ли ты на охоте, не делаешь ли безрассудств? Тебе и тут жара была хороша, а холод вреден. Как жалко, что у вас там бывает холодно. Если ты не выздоровеешь, придется ехать уж вместе, зимой, в теплый климат. Не сердись на эти мои слова; твое письмо меня нравственно поранило, и опять всё стало мрачно. Но ты всё-таки пиши всю правду; я всё могу вынести, всё решительно». (ПСТ, стр. 111—112.)

1871 г. Июнь 27. Каралык.

Нынче утромъ, 27 числа, получилъ первое твое письмо отъ 13-го. Вѣроятно, послано оно 14-го изъ Тулы, и ты получила мое первое. Полученіе письма отъ тебя это маленькое свиданіе: тоже чувство нетерпѣнія, радости и страха, когда берешь его въ руки, какъ когда подъѣзжаешь къ дому.

Вчера писалъ тебѣ въ торопяхъ, черезъ мужика, который дѣлалъ мнѣ услугу и сидѣлъ, ждалъ. Нынче пишу спрохвала. Письмо поѣдетъ только 29 съ вѣрнымъ человѣкомъ. Здоровье мое не дурно, но не могу сказать, что хорошо — ломается. На дняхъ напалъ кашель, и бокъ заболѣлъ, теперь само совершенно прошло. Изрѣдка бываетъ и лихорадочное состояніе, но меньше и рѣже, и силъ больше, и духомъ бодрѣе гораздо. Я жду хорошаго. Опишу тебѣ наше житье. — Башкирская деревня, зимовка, въ двухъ верстахъ. На кочевкѣ,¹ въ полѣ у рѣки, только три семейства Башкиръ.

У нашего хозяина (онъ мулла) четыре кибитки; въ одной живетъ онъ съ женой и сынъ съ женой (сынъ Нагимъ, кот[ораго] я оставилъ мальчикомъ тотъ разъ,² въ другой гости. Гости безпрестанно пріѣзжаютъ — муллы — и съ утра до ночи дуютъ кумысъ. Въ третей кибиткѣ два кумысника: довольно противный полу-полякъ, таможенный чиновникъ, Петръ Станиславичъ,³ к[отораго] очень уважаетъ Иванъ, и болѣзненный богатый Донской казакъ, тоже непріятный господинъ. Въ 4-й, огромной кибиткѣ, кот[орая] была мечеть прежде и кот[орая] протекаетъ вся (что мы испытали вчера ночью), живемъ мы. Я сплю на кровати на сѣнѣ и войлокѣ, Степа на перинѣ на полу, Иванъ на кожанѣ въ другомъ углу. Есть столъ и одинъ стулъ. Кругомъ висятъ вещи. Въ одномъ углу буфетъ и продукты, какъ, по выраженію Ивана, называется провизія, въ другомъ платье, уборная, въ 3-мъ библіотека и кабинета. Впрочемъ, такъ было сначала, теперь все смѣшалось. Въ особенности куры, к[оторыхъ] мы купили, и кот[орыхъ] мнѣ ни съ того, ни съ сего подарилъ одинъ попъ, портятъ порядокъ.⁴ Зато тутъ же, при насъ, каждый день несутъ по 3 яйца. Еще лежитъ овесъ для лошади и собака — прекрасный черный сетеръ, — называется Вѣрный. Лошадь буланая и служитъ мнѣ хорошо. Я встаю очень рано, часто въ 5¹/₂ (Степа спитъ до 10). Пью чай съ молокомъ, 3 чашки, гуляю около кибитокъ, смотрю возвращающіеся изъ горъ табуны, что очень красиво, — лошадей 1000, все разными кучками съ жеребятами. Потомъ пью кумысъ, и самая обыкновенная прогулка — зимовка, т.-е. деревня; тамъ остальные кумысники, всѣ, разумѣется, знакомые. 1) управляющій Гр[афа] Уварова,⁵ въ очкахъ, съ бородой, старый, степенный; московскій студентъ, — самый обыкновенный и потому скучный; Товарищъ прокурора,⁶ маленькой, въ блузѣ, опредѣлительно говоритъ, оживляется, когда объ судѣ рѣчь, не непріятный. Его жена знаетъ Томашевскаго⁷ и студентовъ,⁸ куритъ, и волоса короткія, но не глупая; помѣщикъ Муромскій,⁹ молодой, красивый, некончившій курсъ въ Москвѣ. Всѣ, даже Степа, зоветъ его Костя. Очень симпатичный. Всѣ эти составляютъ одну кампанію. Потомъ другая компанія. Попъ, почти умирающій (очень жалокъ), профессоръ семинаріи¹⁰ греческаго. Степа его возненавидѣлъ, говоритъ, что онъ вѣрно ставитъ 1 всѣмъ, и буфетчикъ изъ Перми. Все наши друзья. Потомъ братъ съ сестрой, кажется, купцы, смирные, и какъ купцы, все равно что ихъ нѣтъ. Я съ Степой правильно два раза въ день отправляюсь ко всѣмъ, и къ Башкирцамъ знакомымъ, не забывая буфетчика, и кромѣ того одну большую дѣлаю поѣздку или прогулку. Обѣдаемъ мы каждый день баранину, кот[орую] мы ѣдимъ изъ деревянной чашки руками. Для утѣшенья Степы я купилъ въ Самарѣ пастилы и мармелада, и онъ продукты эти употребляетъ въ десертъ. Земля здѣсь продается Тучкова,¹¹ въ 30 верстахъ. Длинно разсказывать, какъ и что, но эта покупка очень выгодна. При хорошемъ урожаѣ можетъ въ два года окупиться имѣніе. 2500 дес[ятинъ], просятъ по 7 [рублей] за дес[ятину], и, купивши, надо положить до 10 000 на устройство.