¹⁰ С. А. Толстая писала 17 октября: «Теперь поспешу с статьями и уеду в Петербург. Надеюсь, что ты приедешь тогда, хоть на то время, чтоб детей и дом не оставить один».

1885 г. Октября 20. Я. П.

Цѣлую недѣлю я былъ въ напряженно рабочемъ состояніи и нынче чувствую, что ослабѣлъ. Хочется нынче вечеромъ, послѣ продолжительной работы утромъ, не думать и не писать. И немного нездоровится, — желчное легкое состояніе. Нынче получилъ письмо отъ Маши,¹ завтра жду отъ тебя не безъ волненія. Нынче не выходилъ.

Внѣшнія событія: Фейнерманъ сидѣлъ съ Константиномъ,² и изъ Тулы Филипъ привезъ письма отъ 3-хъ незнакомыхъ; одно отъ ссыльнаго, очень хорошее, и тебѣ отъ Ганны,³ посылаю. Жду тоже твоего письма, чтобы по немъ сообразить время своего пріѣзда.

Л. Т.

Цѣлую тебя и дѣтей и очень благодарю Машу. Ильѣ очень хорошо вегетарьянство.

Порученіе твое не могъ исполнить.⁴ Въ ящичкѣ красномъ ничего нѣтъ, а во всемъ ящикѣ tiroir только выкройки, листы бѣлой бумаги и двѣ твои карточки.

На конверте: Москва. Долго Хамовническій 15. Графинѣ Софьѣ Андревнѣ Толстой.

Печатается по автографу, хранящемуся в АТБ. Впервые опубликовано по копии, сделанной С. А. Толстой, в ПЖ, стр. 275—276. Датируется на основании почтовых штемпелей: «Почтовый вагон. 21 октября; Москва. 21 октября 1885».

¹ Письмо это не сохранилось.

² Константин Николаевич Зябрев.

³ В архиве С. А. Толстой сохранилось письмо Ханны Тарсей от 7 октября 1885 г.

⁴ См. предшествующее письмо, примечание № 8.

1885 г. Октября 22. Я. П. Козловка.

Жду съ большимъ волненіемъ твоего письма, милый другъ, и иду за нимъ въ 5 часовъ вечера на Козловку. Боюсь, что ты нападешь на меня за мои письма. Ну увижу. Я живу все хорошо. Очень много работаю, — пишу, но подвигаюсь медленно, не достаточно скоро по желанію. Болѣлъ у меня эти дни. бокъ, но теперь почти прошло. Я продолжалъ выходить и работать руками. Событіе то, что овецъ порвали собаки. Филипъ. какъ то раздѣлался. А другое, что Фейнермана выгнали и назначили другаго учителя. Нынче я писалъ много, но не хорошо. Очень хочется кончить и нужно эту статью, чтобы ужъ никогда не возвращаться къ этимъ вопросамъ. Тани колоши тутъ, я ихъ привезу. Какъ жалко, что Илюша все болѣе и болѣе шалѣетъ. — Я начинаю чувствовать желаніе васъ всѣхъ видѣть и радъ такому опредѣленному поводу твоей поѣздки въ Петербурга, но жалко и одиночества и успѣшности (мнѣ кажется) работы. — Цѣлую тебя и дѣтей.

Получилъ твое коротенькое письмо¹ и былъ очень радъ. Поѣду домой и обдумаю, когда ѣхать къ вамъ.

На конверте: Москва. Долгохамовническій. 15. Графинѣ. Софьѣ Андревнѣ Толстой.

Печатается по автографу, хранящемуся в АТБ. Впервые опубликовано по копии, сделанной С. А. Толстой, в ПЖ, стр. 276. Датируется на основании почтовых штемпелей: «Почтовый вагон. 23 октября 1885;. Москва. 23 октября. 1885».

¹ Оно не сохранилось.

1885 г. Октября 23. Я. П.

Въ обѣихъ твоихъ послѣднихъ письмахъ, милый другъ, проскальзываетъ раздраженіе на меня за то, что я писалъ въ письмѣ къ Танѣ.¹ Зачѣмъ раздражаться и обвинять, и говорить, что непоправимо. Все поправимо, особенно взглядъ на жизнь. Пока живемъ, все измѣняемся, и можемъ измѣняться, слава Богу, и больше, и больше приближаться къ истинѣ. Я только однаго этаго ищу и желаю и для себя и для близкнхъ мнѣ, для тебя и дѣтей, и нетолько не отчаиваюсь въ этомъ, но вѣрю, что мы сойдемся, если не при жизни моей, то послѣ. Если я написалъ, что мы живемъ вмѣстѣ врозь, то это хотя и правда, но преувеличено, и не надо было писать этаго, п[отому] ч[то] это какъ будто упрекъ. А я пуще всего считаю неправильнымъ упреки и потому и каюсь въ этомъ. — Я одинъ день пропустилъ,² — не писалъ тебѣ, и тоже каюсь въ этомъ. Мнѣ самому непріятно, когда я не пишу, что-то не исполнилъ.

Вчера писалъ нѣсколько словъ и говорилъ, что у меня бокъ болитъ. Онъ болѣлъ, но теперь совсѣмъ прошелъ, и я очень бодръ и здоровъ и работаю опять много. Нынче почти увидалъ конецъ статьи³ и рѣшилъ, что если не возьметъ безпокойство о васъ, то окончу ее здѣсь, что можетъ взять 3 дня. — Когда ты пишешь мнѣ про свою жизнь, я обсуживаю ее; не одобряю всегда твою горячность; но когда ты, какъ нынче, ничего не пишешь, то мнѣ обидно и больно. Пиши, пожалуйста. — Фейнермана отставили, и ужъ пріѣхалъ новый учитель. Не знаю, что онъ будетъ дѣлать, но хочетъ оставаться жить на деревнѣ у Константина, и переписывать. Если найдутся охотники на «Ч[то] [же] н[амъ] д[ѣлать]», то предложи.

Спасибо Сережѣ за письмо.⁴ Напрасно онъ осуждаетъ его за нескладность. Леля извѣстный криспондентъ. Цѣлую ихъ всѣхъ. Событія моего дня такія: встаю я темно. И нынче такъ. Убравшись, поѣхалъ за водой. Это большое удовольствіе. Но, сидя на бочкѣ, задумался о раздѣленіи труда, и очень хорошо; но когда подъѣхалъ наливать, хватился, что нѣтъ ведра, и поѣхалъ за ведромъ, и опять. Вернувшись, получилъ пудъ пшеничной муки цѣльной отъ Филипа, и сталъ мѣсить по методѣ Фрея, и вышелъ хлѣбъ лепешкообразный очень вкусный. Потомъ, напившись кофе съ Фейнерм[аномъ] и А[лександромъ] П[етровичемъ], сѣлъ за работу и просидѣлъ отъ 9 до 2. Потомъ обѣдъ: борщъ и овсяный кисель прелестный. Потомъ поѣхалъ къ Бибикову верхомъ узнать о жалованьи Фейнермана и на Козловку за письмами и получилъ твое⁵ и отъ Черткова.⁶ Завтра свезу самъ. Крамского⁷ жалѣю, что не видалъ. — Прощай, милый другъ, во всякомъ случаѣ, я, если буду живъ, скоро пріѣду. — Я не отчаиваюсь, и ужасно желаю написать Ив[ана] Ил[ьича], и сейчасъ ѣздилъ и думалъ о немъ, но не могу тебѣ выразить, до какой степени я весь поглощенъ теперь этой работой, уже тянущейся нѣсколько лѣтъ и теперь приближающейся къ концу: Нужно самому себѣ выяснить то, что было неясно, и отложить въ сторону цѣлый рядъ вопросовъ, какъ это случилось со мной съ вопросами богословскими.

Ты не сердись, душа моя, а будь добрая и дружная, какимъ я себя къ тебѣ чувствую.

На конверте: Москва. Долгохамовническій № 15. Графинѣ Софьѣ Андревнѣ Толстой.

Печатается по автографу, хранящемуся в АТБ. Впервые опубликовано по копии, сделанной С. А. Толстой, в ПЖ, стр. 277—278. Датируется на основании почтовых штемпелей: «Почтовый вагон. 24 октября. 1885; Москва. 24 октября 1885».

¹ Oт 17 октября. С. А. Толстая писала 21 октября: «Могу обижаться, если детьми не интересуешься и мной, и внутренней жизнью нашей, и горем, и радостью; могу огорчаться, что, когда ты живешь вместе с семьей, ты с ней больше еще врозь, чем когда мы врозь живем... Вот это всё грустно, и если непоправимо, то надо стараться и с этим мириться. И я успеваю в этом и привыкаю понемногу. Ушли не мы от тебя, а ты от нас. Насильно не удержишь. Ты забываешь часто, что ты в жизни впереди Сережи, например, на тридцать пять лет; впереди Тани, Лели, например, на сорок, и хочешь, чтоб все летели и догоняли тебя. Это непонимание. А я вижу, как они идут, падают, шатаются, спотыкаются, и опять весело идут по пути жизни; и я стараюсь тут помочь, там придержать и зорко смотреть, чтоб не свернули куда-нибудь, куда можно провалиться безвозвратно. Насколько я это умею и могу — это другой вопрос. Но я никогда, пока жива и не совсем с ума сошла, не скажу, что я врозь от семьи, и не помирилась бы с мыслью, что я с детьми своими совсем врозь, хотя и живу вместе» (ПСТ, стр. 331).