Первое сомнение, которое является, следующее:
Отказываясь казнить преступников, не обрекает ли этим самым государство на казнь случайных жертв разнообразных преступлений? Другими словами: милуя заведомо виновных, государство казнит гораздо большее число заведомо невинных людей.
Но ведь это противоречит нашим религиозным понятиям….
Приходится и тут разобраться. Как примирить суровый Моисеев закон, пестрящий смертными казнями, с общей заповедью: «Не убий». Совершенно очевидно, что эта заповедь касалась частных отношений граждан, оберегая государственную монополию еврейской теократии.
Совершенно так же, как закон, возбраняющий, например, частным лицам постройку железных дорог, этим самым указывал бы на преимущественное право государства пользоваться этой регалией.
Но суровый закон Моисея доразвился до кроткой религии Христа. Принято думать, что достаточно простого указания на Евангелие, чтобы победоносно оспаривать самую возможность казни. Между тем в Евангелии только в одном месте (Ев. от Марка гл. 7, ст. 9—13) упоминается о смертной казни и… в пользу ее:
«9. И сказал им: хорошо ли, что вы отменяете заповедь Божию, чтобы соблюсти свое предание?
«10. Ибо Моисей сказал: почитай отца своего и мать свою, и злословящий отца или мать смертью да умрет (Исх. 20, 12, 21, 16).
«11. А вы говорите: кто скажет отцу или матери: корван, то есть дар Богу то, чем бы ты от меня пользовался.
«12. Тому вы уже попускаете ничего не делать для отца своего или матери своей.
«13. Устраняя слово Божие преданіем вашим, которое вы установили; и делаете многое сему подобное».
Здесь мы видим, что Христос закон, влекущий смертную казнь, называет словом Божиим и противопоставляет ему предание, отменяющее частное применение этого закона.
Как же смотрел Христос на возможность судебных ошибок, на приговоры несправедливые? Он имел в виду верующих, которым смерть не должна внушать панического ужаса, естественного для отрицающих загробное существование, и потому повелел не бояться «убивающих тело».
Право на человеческую жизнь — страшное право. Когда государство выпускает его из рук, его подбирают самозванцы и пользуются им без удержа и страха.
А. Cm—н.
Я не верил глазам. До такой степени не верил, что отыскал полученный в тот же день № 18 Декабря «Нового Времени» и прочел.
Все так, все это не во сне, наяву. В большой распространенной консервативной газете, стоящей будто бы за поддержание христианской религии, разносится по всей России с видом значительности, серьезности и авторитетности это ужасающее кощунство, насмешка, издевательство над учением Христа и полнейшее отрицание его.
В тот же вечер я написал студенту, приславшему статью, и Ст—ну. Студенту я написал следующее:
«Оправдывать смертную казнь словами Христа не решался до сих пор ни один изувер. Такое оправдание, кроме своей искусственности, и глупо, и бессовестно.
«Вывод из такого толкования буквы писания, называемого священным, только один: тот, что нет ничего более вредного для понимания учения Христа и более губительного и для истинной религии и истинной нравственности, как приписывание непогрешимости букве писания, так как нет больших нелепостей, гадостей и жестокостей, чем те, которые основывались на этой букве. На статью же С—на можно ответить только одним словом: «стыдно», что и написал ему.
Лев Толстой.
20-го декабря 1908 года».
Положение людей нашего мира, и в особенности в наше время нашего русского народа ужасно, не тем только, что самодовольно, спокойно, не скрываясь, а во всеуслышание совершаются каждый день, как что-то необходимое и законное, ужаснейшие преступления, убийства теми людьми, которые сами себя считают и считаются темными массами руководителями народа, но, главное, тем, что той наглостью, с которой совершаются эти преступления, разрушаются в рабочем народе последние остатки веры в какой-нибудь обязательный для людей закон Бога.
Знаю, что соединенные сложным правительственным устройством люди, совершающие те преступления, которые они называют казнями, не услышат, потому что не хотят слышать того, что я кричу, о чем умоляю их, но я всетаки не перестану кричать, умолять все об одном и том же до последней минуты моей жизни, которой так немного осталось, или до тех пор, пока те самые люди, которых я обличаю за их злодейства, не помешают мне обличать их, сделав надо мной то же, что они делают над другими неприятными им людьми, в том числе все чаще и чаще в последнее время и над моими друзьями за распространение моих книжек. Не могу молчать я именно потому, что, будучи своим ли возрастом, своей ли случайно раздутой репутацией или по каким-либо другим неизвестным и непонятным мне обстоятельствам поставлен в исключительное положение, такое, при котором я один могу говорить среди всех живущих в России с зажатыми ртами людей, я своим молчанием показывал бы согласие и одобрение тем злодействам, которые, не слыша за них осуждения, все смелее и смелее совершают несчастные, заблудшие люди, называющие и считающие себя правителями.
Пишу и теперь о том же, о том отношении людей нашего мнимо-христианского мира, в особенности так называемого образованного класса нашего мира, к смертной казни.
Отношение это с поразительной яркостью выразилось и в статье Г-на С—на. Как ни ничтожна сама по себе статья эта и как ни нелепа, она всетаки представляет из себя очень определенное кощунство над всем тем, что всегда было и есть и будет священно для людей, понимающих христианское учение в его истинном смысле. В статье этой, напечатанной в газете, имеющей сотни тысяч читателей, говорится о том, что Христос не только не запрещал убийства, не только признавал необходимой смертную казнь, но упрекал людей за то, что они отменили ее. Это Христос, проявление Бога любви, того Бога, который есть любовь! И статья эта печатается, распространяется по всей России, и те мнимые христиане, которые изо всего евангелия дорожат более всего тем местом, где говорится о том, как Христос хлестал кнутом людей в храме и как спрашивал, есть ли у учеников мечи, не только не возражают, но не обращают никакого внимания на это кощунство, и статья проходит замеченной только теми, которые видят в ней новое оправдание необходимого им преступления. Статья, положим, очень неосновательна и даже глупа2, но ведь либеральные газеты, по своей партийности стоящие против смертной казни, казалось, должны бы были — как они это всегда делают в обзоре печати — указать на лживость и глупость этой статьи, но я пересмотрел около десятка газет и нигде не нашел ни слова об этом кощунстве. Студент наивно спрашивает, справедливо ли толкование С—на, либеральная же профессорская газета, хотя и не по случаю статьи С—на, а по случаю моей статьи о Боснии и Герцеговине, рассуждает точно так же, как и Г-н С—н, приводя в защиту насилия, как всегда, изгнание из храма. И статья, приписывающая Христу упреки тем, кто желал бы отменить смертную казнь, проходит невозбранно, одобряемая, очевидно, и правительством и либералами.
Почти в то же время на последнем заседании женского съезда происходит следующее: одна из женщин желает высказать испытываемое ею и большинством женщин тяжелое чувство, вызываемое частыми смертными казнями, но не успела она произнести слова: смертная казнь, как выступил полицейский и запретил продолжать говорить об том, что нехорошо убивать друг друга.
То же самое происходит и в Думе на другой или на третий день после статьи С—на. Один из членов Думы, узнав о том, что в одном из русских городов в один день было приговорено к задушению 32 человека, нашел, что такое количество задушенных в один раз слишком велико, и нашел нужным выразить по этому случаю свое и своих единомышленников негодование. Как ни странно торжественное выражение негодования людей, исповедующих закон Христа, против людей, исповедующих тот же закон и занимающихся уже несколько лет задушением своих братьев и пожелавших, по мнению протестующих, задушить сразу уже слишком много людей, заявление это было сделано. И что же? Как отозвалось на это выражение негодования большинство мнимых представителей народа?
