– Шеф!

Мазур посмотрел в ту сторону, куда указывал Кентавр. Нехорошо сузил глаза: ну вот, началось, не удалось уйти по-аглицки…

Они были уже за пределами новорусской деревни. Параллельно речушке тянулась проселочная дорога, и по ней, пыля, неслась темно-синяя «девятка», расписанная яркими эмблемами и надписями, – охраннички из частной фирмы с очередным угрожающе-пышным названием, оберегавшей этот оазис от сложностей жизни. Видимо, соседи лысого, обитатели роскошной четырехэтажки, в приступе классовой солидарности все же брякнули куда следует или, скорее, учитывая, как мало прошло времени, нажали какую-нибудь тревожную кнопку…

Оба транспортных средства разделяло метров пятнадцать. Мазур прекрасно видел, как опустились оба левых стекла и в них показались искаженные охотничьим азартом и злостью физиономии. Водитель разрывался меж лодкой и дорогой, руки у него были заняты баранкой, и его не следовало опасаться – а вот тот, что на заднем сиденье, как раз пытался выставить в окошко дуло ружья, что пока удавалось ему плохо: машина вихляла и прыгала на выбоинах черной дороги, которую господа новые русские, в отличие от парадной, не удосужились привести в соответствующий поселку вид.

«Придурок, – подумал Мазур. – Видит же, что в лодке у нас пленный, и все равно фузею наводит. А ведь и бабахнуть может от большого ума…»

Мазур подтолкнул локтем Атамана и преспокойно распорядился:

– С дороги дурака…

Атаман кивнул, не оборачиваясь, вынул из-за пазухи наган – незаменимое в иных ситуациях оружие для того, кто толк понимает, – прицелился, держа пушку на заокеанский манер обеими руками, стал улучать момент…

Улучил. Выстрел стукнул совершенно неожиданно для всех и для Мазура в том числе. Один-единственный.

Машина вильнула – левое переднее колесо «девятки» моментально сдулось, Кентавр прибавил газу, дюралька вырвалась вперед, и Мазур, оглянувшись, успел еще увидеть, как легковушка, отчаянно виляя, сорвалась с уходившей вправо дороги и весьма картинно, совершенно в голливудском стиле, обрушилась в речушку, подняв исполинские веера брызг.

– Ш-шенки, – философски констатировал Атаман, – с кем связались…

– Благостно, – кивнул Мазур.

Лысый зашевелился уже с некоторым осознанием происходящего, и Мазур убрал колено с его спины, ослабил хватку. Присмотрелся к пленнику: глазки не закатывает, в обморок хлопаться не собирается, лицо нормального почти цвета, в глазах уже присутствует некоторая осмысленность и даже злость, которой больше, чем страха…

– Вот так оно и бывает, дядьку, – Дружелюбно сказал ему Мазур, похлопав по лысине. – Человек предполагает, а бог располагает. Ты себе на сегодня задумал что-то одно, а судьба совершенно по-другому раскинула…

– Вы от кого? – зыркая исподлобья, спросил пленный почти нормальным голосом.

– Мы-то? – дружелюбно сказал Мазур. – Мы сами от себя, кудрявый. Мы, чтоб ты не терзался сомнениями, бродячие педофилы-извращенцы. Три братца нас было в старые времена: Чикатило, Грохотало и Гугукало. Ну, о Чикатило ты, должно быть, слыхивал, приключилась маленькая неприятность: коридоры кончаются стенкой… Я, стало быть, Грохотало. Это, соответственно, Гугукало, – кивнул он на обаятельно улыбавшегося Атамана. – Остальные, ей-же-ей, не лучше. Педофилы – пробы негде ставить. Плыли мы себе мимо – и усмотрели тебя на природе. И не смогли совладать с зовом порочной натуры. Ты – кудрявый, такой привлекательный, что никак мы не могли удержаться. Говорю ж, извращенцы…

Пленный таращился еще осмысленнее и еще злее.

– Вы от кого? – спросил он напряженно.

«Эге, голубь, – подумал Мазур, ухмыляясь про себя. – Ты, надо полагать, многим насолил, а не только моему клиенту, с любой стороны сюрпризов ждешь, со всех румбов. Эвон как пытаешься вычислить…»

– Говорю ж, сами от себя, – сказал он. – Педофилы бродячие.

– Да что за ерунда…

Мазур наклонился к нему, глаза в глаза, взял двумя пальцами за кадык и сказал с расстановкой:

– Тишина в зале. Понятно? Мы, конечно, не педофилы, но все равно, сука такая, трахнем мы тебя качественно, уж это я гарантирую. Оттого, что в переносном смысле, тебе будет нисколечко не легче. Это если не договоримся. Можем, конечно, и договориться, там видно будет. Помолчи пока, зараза, не мешай мне любоваться не тронутыми цивилизацией пейзажами…

И чуточку сдавил кадык. Пленный, издав нечто вроде кашля, моментально заткнулся. Отпустив его и презрительно отвернувшись, Мазур и в самом деле не без эстетического удовольствия любовался простиравшимися вокруг перелесками, зелеными полями и прочими красивостями, от которых сердце исконно русского человека обязано замирать и обмирать. Благо в окрестностях не объявилось ничего похожего на серьезную погоню.

Кентавр круто свернул к берегу, где почти рядом с водой, в желтой колее, стоял простенький старенький «уазик». Все сноровисто выскочили, вытащили пленника, закинули его в боковую дверцу. И занялись лодкой. Она затонула уже через пару минут – дыры были пробиты заранее и надежно заткнуты деревянными пробками. «Уазик» помчался прочь – совершенно безобидный со стороны раритет, каких еще хватает на проселочных дорогах подмосковного захолустья…

Примерно через полчаса они въехали в деревню, но на сей раз не новорусскую, а самую обыкновенную, ранешнюю. Попетляв по улицам, «уазик» остановился перед высокими, потемневшими от старости деревянными воротами, условно посигналил: короткий-длинный-короткий. Ворота распахнулись почти сразу же, машина проворно въехала во двор, и прыткий малый тут же закрыл створки, вставил в гнезда из кованого железа толстый брус.

Это было самое обычное сельское подворье, уютное и, можно так выразиться, идиллическое. В огороде красиво зеленели морковная ботва и огуречные плети, по двору, прикудахтывая, лениво бродили куры, у конуры лежала спокойная собака, философски взирая на новоприбывших.

А на лавочке сидел пожилой мужичок в черных флотских брюках старого образца и тельняшке, строгал ножичком какую-то деревяшку и тоже смотрел так философски, что непонятно было: то ли собака похожа на хозяина, то ли наоборот и кто от кого нахватался.

Лицо у флотского дедушки было румяное и доброе, глаза – насквозь ласковые, совершенно седые волосы укладывались волнистыми прядями сами по себе. Он походил на добряка-боцмана из старых советских мультиков – и мало кто знал, какое количество крещеного и басурманского народа лишил жизни по всему земному шару этот обаятельный дедушка в те поры, когда был еще не дедушкой, а крепким «морским дьяволом» – из самых первых. Даже Мазур и половины не знал о дедушкиных подвигах – потому что секретность с иных заграничных забав не снимается вообще, хоть миллион лет отстучи…

Одним словом, невероятно мирное было подворье, ни в малейшей степени не похожее на притон похитителей людей. За то и ценилось как идеальная база: вся деревня Михалыча уважает, полагая отставным штурманом дальнего плавания, участковый с ним чаи с водочкой гоняет, местная администрация по большим праздникам зовет выступать перед народом, что Михалыч нехотя и делает, нацепив, понятное дело, лишь парочку самых распространенных орденов из своих двух дюжин…

Спрыгнув на землю, Мазур размял ноги, оглянулся на машину и распорядился:

– Выводите сердешного…

Атаман с Кентавром вмиг вытряхнули на свет божий лысого пленника, представлявшего собою чуточку сюрреалистическое зрелище: босиком, в том же роскошном халате, разъехавшемся на жирном пузе, на голову нахлобучен плотный черный мешок, как и полагается. Дедушка Михалыч проворно встал, подошел поближе и с живым интересом полюбопытствовал:

– Зрю я, соколики, с добычею?

– Да так, по мелочи… – сказал Мазур.

– Ну уж, не прибедняйси, куманек, – покачал головой Михалыч, как две капли воды похожий сейчас на того самого мультяшного боцмана. – Карась, я гляжу, икряной – пузат, осанист, ладиколоном дорогущим так и вонят, как девка непотребна…