Пленник моментально перешел в состояние полной аморфности, бесчувственно распростершись на полу. Топтун полюбовался делом своих рук, по-птичьи склонив голову к плечу, заломил воришке конечности за голову и молниеносно сковал большие пальцы крохотными блестящими наручниками. Послал Мазуру взгляд, означавший определенно нечто вроде: «Учись, раззява!» и, надувшись, как павлин, хлопнул себя по груди:

– Депто де насьональ гуардиа, сеньор!

– Еста бьен, – с трудом подбирая слова, прокомментировал Мазур. – Грасиас…[3]

– А сус орденес, сеоньор![4] – важно и непонятно ответил тот.

Тут появилась целая процессия – двое полицейских в форме и коричневых ремнях, здоровенный лоб в цивильном, но с приколотой к широкому поясу бляхой ДНГ, Франсуа, уже знакомый Мазуру главный менеджер, в растерянности воздевавший руки и причитавший столь недвусмысленно, что и без перевода было ясно: он, бедолага, призывает небо в свидетели, что в их почтеннейшем заведении такой пассаж произошел впервые. В арьергарде маячили еще какие-то удрученно-перепуганные субъекты в униформе отеля.

Начавший было оживать пленник получил еще раз – на сей раз от лба в цивильном. Началась долгая канитель с писанием протоколов, извинениями полицейских чинов, писком их сотовых телефонов, оживленных переговоров с частым употреблением слов «дипломатико руссо», загадочно-деловым появлением и быстрым исчезновением мрачных личностей в форме и в штатском, словно штамповавшихся молниеносно некой скрытой за поворотом коридора машиной, жалобными стенаньями главного менеджера, взывавшего к вековой славе отеля и пресвятой мадонне, деве сантакрочийской…

Наконец все кончилось. Исчезли мрачные чины, прихватив с собой полумертвого от ужаса пленника и кидая на него нетерпеливые взгляды гурманов, удалился на пост топтун (в уголке получивший от Кацубы зелененькую бумажку с ликом не самого дешевого президента), дольше всех на сцене продержался главный менеджер, но и от него в конце концов удалось отделаться, заверив, что знатные постояльцы понимают всю уникальность ситуации, но зла не держат и не собираются съезжать, равно как и распространять унизительную для престижа отеля информацию.

Примерно через полтора часа Мазур вновь сидел со спутниками в том же «линкольне», неизвестно куда плывшем по ночному городу. Заезженный оборот, конечно, но столица и в самом деле сияла мириадами огней, радужным разноцветьем реклам, над фонтаном, помнившим еще Боливара, сплетались лазерные лучи чистейших спектральных оттенков, а толстенные плети винодука были освещены собранными в загадочные вензеля гирляндами лампочек.

– Хвоста нет, – доложил шофер.

– Еще бы, – удовлетворенно хмыкнул Франсуа. – После давешнего переполоха они на всякий случай подальше отодвинулись…

– Второй-то ушел, – сказал Мазур.

– И хрен с ним, – беззаботно ответил Франсуа. – Из того, что имеется в тенетах, быстренько выдавят все, что знает… В общем, ручаться можно, что ничего особенного он не знает, пешка дешевая, но ниточка потянется, и конкуренты наши на время притихнут…

– Это обязательно было – его брать? – спросил Мазур.

– Кирилл, я же вас не учу, как работать на глубине… – сказал Франсуа предельно мягко, но все равно это прозвучало легкой недвусмысленной выволочкой.

– Извините.

– Глупости…

– Был еще вопрос, но не знаю теперь…

– Отчего же. Спрашивайте.

– А не мог этот агрессор оказаться человеком из ДНГ? Или иной аналогичной конторы?

Рассмеялись все трое – и Франсуа, и Кацуба, и немногословный шофер.

– Ну что вы, так дела не делаются, – сказал Франсуа. – Они здесь не дураки. В любой стране тайная полиция накопила огромный опыт по незаметной проверке постояльцев. Создается совершенно невинная ситуация, очаровательная горничная или ненароком забредший водопроводчик потрошит чемоданы и ящики стола с наработанной сноровкой, и у него обязательно есть надежное прикрытие, полицейских профессионалов внезапным возвращением в отель почти никогда не накроешь. Успели бы вывести своего человека из неприятной ситуации. Нет, это сторонний, уверенность железная. Кстати, имейте в виду, когда мы приедем в «Голубку» – за столиками не следует особо распускать язык, народ там случается всякий, да и не прикормленные заранее топтуны порой забредают, но в будуаре у Кончиты можете держаться свободно. Девочка надежная, проверенная, да и апартаменты всякий раз детекторами обшариваем…

– Кончита, конечно, девочка проверенная, – со смешком бросил Кацуба.

– Это ты в смысле вечера?

– Ну не в отель же возвращаться, – не моргнув глазом, сказал Кацуба. – Да и каперанга надо подлечить, чтобы в другой раз привидения не мерещились.

– Ладно, – подумав с полминуты, кивнул Франсуа. – Я и сам, судари мои, впервые попадаю в столь роскошную ситуацию, словно скроенную по голливудским шаблонам. Надо использовать случай на всю катушку – а то в следующий раз, чует мое сердце, буду ползти где-нибудь по пустыне с сухою корочкой в кармане… Влево, Рик.

– А то я не знаю, – проворчал шофер.

Они оказались в новой части города, современнейшей, роскошной и насквозь безликой – широченная улица с фонарями, словно позаимствованными из фантастических фильмов, довольно приличные для Латинской Америки небоскребы, стекло, сталь, игра бликов на гигантских гранях высоченных кубов, призм и параллелепипедов, нервическое мельтешение реклам, река лаковых автомобилей… Мазур ощущал себя киногероем – и фильм был отнюдь не шедевром.

Машина свернула с широченной авениды, обогнула небоскреб из голубоватого стекла, сделала пару лихих поворотов – и они оказались в довольно тихом уголке. Эвкалипты, перемежавшиеся какими-то высокими, густыми, неизвестными Мазуру по названиям кустами, подковой окружали небольшое кубическое здание – явно современной постройки, но стилизованное под колониальный испанский стиль. Особого буйства красок и электричества не усматривалось – только над входом сияли сине-красные буквы «La Paloma», продублированные для тех, кто не владел испанским, силуэтом голубки из желтых неоновых трубок.

У входа было тихо и пусто. Правда, едва они подошли к высокому крыльцу, из двери моментально вышел высоченный субъект, красочно наряженный под гаучо, и выжидательно, словно бы невзначай, заступил дорогу, но после пары слов, брошенных Франсуа, живенько посторонился:

– Буэнас тардес, сеньорес…[5]

Внутри было не так уж просторно, но и не тесно, они вошли в зал, раздвигая позванивающие ниточки стекляруса, подскочил официант, опять-таки наряженный здешним ковбоем, только без широкополого сомбреро, провел к столику, очевидно, заранее заказанному. Столиков было штук пятнадцать. Стоял полумрак, зал освещали лишь подсвечники на каждом столике и несколько настенных ламп, слева играли невидимые музыканты – даже Мазур, не будучи знатоком, сразу определил, что это живой оркестр, не пользующийся усилителями. Уютно, в общем. Полукруглая эстрада пуста и погружена во мрак. Рыдающая, невыносимо томная музыка тем не менее не мешала разговаривать, не била по ушам. Одернув непривычный смокинг, Мазур глотнул вина и подумал: «Франсуа прав, коли уж нежданно-негаданно привел бог оказаться в Эдеме, не грех и сорвать пригоршню плодов послаще, потом и в самом деле можешь оказаться в пустыне, даже без сухой корочки, которую заменит ящерица, – если только удастся ящерицу поймать…»

Публика подобралась чинная, с явным преобладанием сильного пола. Мазур посмотрел на стоявшие перед ним тарелки, мысленно почесал в затылке. Кацуба, не страдавший комплексами, задал вслух тот самый вопрос:

– Друг мой, а как всей этой фигней пользоваться?

– Начинайте с крайних ножей и вилок, – безмятежно посоветовал Франсуа. – Вы ж здесь уже бывали, я имею в виду континент…

– Эх, родимый, – печально сказал Кацуба. – Там, где я бывал, в основном жрут тамалес, зажав их в кулаке, а если что на тебя и капнет, собственным локтем вытирают… Опа! Ну-ка, вон к тем орлам прислушайтесь…