Помимо статьи, Бэт приносит картофельный салат и сэндвичи с ветчиной, и мы берем газету на веранду, прижимаем банками с пикулями, чтобы ее не унесло ветром. Статья короче, чем я ожидала.
ЛУЧШИЙ БОМБАРДИР ЧАРИТОНА
ПЕРЕБИРАЕТСЯ НА БЛИЖНИЙ ВОСТОК
Джим Лоренс
Крис Кригстейн, который в последний свой год в школе забросил больше мячей, чем кто-либо с тех пор в Чаритоне (хотя в старом спортивном зале корзины располагались ближе друг к другу), живет теперь в Саудовской Аравии, по словам его мамы, миссис Джой Кригстейн. Она говорит, что с ним очень трудно связаться. По словам его отца, мистера Фрэнка Кригстейна, Крис занимается выпуском инструментария, хотя тот не сообщил, какого именно. В десятом классе Крис играл на трубе. Принимая во внимание знаменитый трехшаговый бросок Криса (в новом зале он на самом деле двухшаговый), думаю, можно сказать, что Крис всегда хорошо проявлял себя на больших расстояниях!
Под статьей помещена размытая черно-белая фотография Криса, зависшего в воздухе. «Лучший бросок в прыжке в штате Индиана». Прекрасный снимок, такой знакомый, что я вижу его с закрытыми глазами. Меня всегда поражало, как мой ребенок может выглядеть таким грациозным, словно существо из другого мира.
Прочитав статью, Бэт фыркает, прыскает газировкой и смеется до упаду.
– Я всегда недооценивала этого Джима Лоренса, – говорит она.
Фрэнк настолько расстроен, что не может произнести ни слова. Как обычно, он ждет ухода Бэт, чтобы взорваться.
– Саудовская Аравия! Что ты сказала этому парню? – гневается он на меня. Я не видела Фрэнка в такой ярости с того дня, когда в церковном бюллетене в списке шаферов его имя по ошибке написали как «Фрэн». – Инструментарий! – продолжает он. – Можно подумать, что Крис делает бомбы и является личным помощником беи Ладена.
– Бен Ладен мертв, – замечаю я.
– Не верь всему, что слышишь, – наставляет Фрэнк. – И что это за намек на меньший спортивный зал? Как фамилия этого парня? Кто его отец?
– Лоренс, – говорю я.
– Похоже на католика, – изрекает Фрэнк.
И я прошу:
– Прекрати, Фрэнк.
Он кипит весь день, не смягчившись, даже когда мы сидим на веранде и наблюдаем за взлетающими качелями и слушаем визг катающихся на американских горках.
– Крис не должен это увидеть, – внезапно произносит Фрэнк уже позднее, лежа в постели, хотя я думала, что он давно спит.
– Он не увидит, – отвечаю я. – Да и кроме того, ему будет безразлично.
– Он заслуживает лучшего, – сдавленно говорит Фрэнк.
– Бога ради, Фрэнк, это же дурацкая статья, а не камень на его могиле.
Затем я слышу, что Фрэнк плачет. Неверные я выбрала слова с камнем на могиле. Мне всегда хотелось, чтобы муж был более чутким. Когда я всего лишь раз, вскоре после нашей свадьбы, принесла в фермерский дом полевые цветы, он накричал на меня за то, что я притащила под его крышу дикую морковь, как будто поникшие белые цветки могли превратиться в лианы и задушить его среди ночи. Справедливости ради надо признать, что они нанесли страшный ущерб соевым бобам.
«В некоторых местах их называют кружевом королевы Анны», – крикнула я в ответ, когда он хлопнул дверью, роняя слезы в клубничный джем, который варила.
Вот такие случаи. Но лет пять назад Фрэнк начал беззвучно плакать раза по два на дню. Просто тоненькая струйка, текущая из глаз. Я не сразу поняла, что на самом деле происходит. Сначала подумала, что у него какая-то глазная инфекция, но он так сердился и оправдывался в ответ на мой вопрос, что я поневоле догадалась. Он плакал над самыми тривиальными, нелепыми телесюжетами: слащавая реклама авиакомпании, в которой воссоединяются семьи, или после проигрыша бейсбольной команды Индианы.
Плач по ночам – это что-то новое с момента нашего переселения. Я тревожусь за Фрэнка. Мне бы хотелось обсудить это с Бэт, но трудно улучить секунду с ней наедине, а Фрэнка смущать я не хочу. Поэтому я просто сделала вид, что ничего не слышу. В нашу первую ночь в Виллидже, когда я в темноте положила руку ему на плечо и спросила об этом, он отпрянул. На следующее утро он на меня не смотрел, как после тех ночей в давние годы, когда бывал грубоват в постели. А мне те ночи всегда нравились и понравился бы его новый, слезливый облик, если бы он позволил хоть немного разделить с ним его ношу. Шестьдесят один год в браке: какие тут могут быть секреты?
На следующее утро, после завтрака, Фрэнк начинает писать письмо редактору. Я никогда не видела, чтобы он столь усердно над чем-нибудь работал, даже если должен был произнести речь в ходе кампании по выбору окружных уполномоченных. Мне приходится сидеть одной на улице в лучший день ярмарки, когда награждают детей, как награждали наших, как награждали нас самих. Дети выбегают с синими и красными лентами, я зову Фрэнка. Он поднимает глаза, но остается в доме, набирая текст на клавиатуре. Поэтому я предаюсь воспоминаниям одна: Бэт и ее индейки, Крис и его телята, тот ужасный день, когда теленок Криса умер во время ярмарки, потому что Бэт, как я всегда подозревала, отравила его ядом от крыс, который мы держали в амбаре, но я так никогда и не обмолвилась об этом ни словом. Я представляю маленький пруд перед амбаром, который мы выкопали для детей, чтобы они плавали летом; аккуратные ряды помидоров, за которыми я ухаживала; мое любимое место на веранде, где всегда была тень.
Но вспоминать ферму – ошибка, я обещала себе не делать этого, когда мы переберемся сюда. За первой трапезой в Виллидже – мы вместе с Бэт только приехали посмотреть – все разговоры были о сельском хозяйстве. Рост зерновых, цены на кукурузу, пестициды. Послушать, так подумаешь, что мужчины пришли на обед во время полевых работ и, едва опустошив свои тарелки, вернутся на комбайны, а женщины – на кухню, следя за зловещей грозовой тучей и размышляя, скоро ли придется спешно снимать белье. Подобная ностальгия нагнала на меня тоску, и я решила подпустить в разговор суровой правды.
– Мы продали свою ферму «Несбита», – сказала я, ссылаясь на фермерский конгломерат, месяцем ранее купивший нашу землю. – Они надоедали нам не один год. Мне почти не хватает еженедельных звонков Джеймса Янси и моих отказов ему.
Присутствующие печально засмеялись, а Фрэнк бросил на меня сердитый взгляд. Существовало неписаное правило, что имя Джеймса Янси в приличном разговоре не упоминается, и мой проступок был немедленно наказан молчанием и печальным скрежетом вилок – когда-то я наказывала детей, сказавших на детской площадке «черт побери», сажая их на скамейку запасных. Большинство обитателей Виллиджа тоже продали свои земли Джеймсу Янси, задолго до нас с Фрэнком. Несколько счастливчиков, все же передавших свои фермы сыновьям или зятьям, молча улыбнулись мне через стол: я оказала им услугу, объявив об их удаче.
В конце ланча, закончив встречу с директором, в кафетерий вошла Бэт, сжимая в руке несколько проспектов.
– Готовы? – спросила она, наклоняясь над нами с Фрэнком. – О, мама, какая аппетитная грудинка.
– Неплохая, – ответила я, использовав слово, которое все за столом – и все в Чаритоне – годами употребляли, если желали пожаловаться, не оскорбляя утверждение. Мы вообще ничего не ожидаем, подразумевает оно, поэтому как мы можем разочароваться?
После вручения призов окружную ярмарку сворачивают за каких-то двенадцать часов, и через дорогу снова расстилается пустое пространство. На него тоже приятно посмотреть, хотя большинство наших соседей скрылись в своих домах.
На следующий вечер Фрэнк просит меня прочесть письмо, которое он написал редактору газеты. Раньше я не читала его сочинений, кроме открыток к Рождеству, плюс его письма ко мне во время войны, когда он находился в Тихом океане.
