Было уже за полночь; в доме стояла абсолютная тишина. Мария приподняла красивое желтое покрывало, легла и натянула простыню до подбородка.
Ей было слышно, как в поле стрекочут цикады, и этот приглушенный, ритмичный стрекот постепенно ее убаюкивал. Подушка под головой казалась такой мягкой и уютной. Длинные черные волосы, распущенные по плечам, потому что так нравилось Мигелю, щекотали лицо. Мария немного поворочалась в постели, и вскоре ее веки сомкнулись.
На какое-то время она погрузилась в сон, глубокий и мирный. Она не слышала ни зловещих скрипов, ни стонов. Не ощутила она и порывов странного ветра. Но уже в следующую секунду воздух сделался гуще и плотнее. Умиротворяющий стрекот цикад внезапно прекратился.
Мария испуганно открыла глаза и посмотрела на потолок. У нее тотчас возникло ощущение, будто на грудь ей давит тяжелый, неподъемный груз. Затем слух ее уловил зловещие стоны и скрип, причем их источником вряд ли был ветер. Темноту спальни заполнил тяжелый, удушающий запах роз. Если не сказать, омерзительный. Мария испугалась, что ее вот-вот вырвет.
Липкий этот запах обволакивал ее, укутывал, словно саван. Он как будто пригвоздил ее к кровати и выдавливал из легких воздух. Мария попыталась приподняться, но у нее не было сил даже на то, чтобы пошевелиться. Более того, она не смогла даже заплакать, вообще не смогла издать ни единого звука.
Madre de Dios ! О Матерь Божья, защити меня!
И она беззвучно принялась молиться. Она просила Деву Марию ниспослать ей спасение от сил зла.
Господи, как же ей страшно! И главное, непонятно, что происходит. Она не понимала, были ли и эти звуки, и этот запах реальностью, или же она потеряла рассудок? В свое время ее мать страдала от опухоли мозга, которая в конечном итоге и свела страдалицу в могилу. Ближе к концу у нее частенько случались припадки и видения.
Неужели с ней сейчас происходит то же самое?
Мария заворочалась в постели, пытаясь подняться, но тело было неподвластно ей. Казалось, будто что-то постороннее вторглось в ее сознание, заполнило каждый его уголок, вытеснило из головы все мысли до единой.
Им нужен твой ребенок, – прошептал в ее голове чей-то тоненький голос. – Они отнимут у тебя твоего ребенка, если ты не уйдешь отсюда.
Мария подавила рвущееся из горла рыдание. Страх захлестнул ее с новой силой. Она принялась возносить молитву Пресвятой Деве, чтобы Мигель поскорее пришел к ней. Пусть он вернется домой, иначе будет слишком поздно.
Но Мигель все не приходил.
На ее счастье, тоненький голос постепенно сделался тише и вскоре умолк совсем. Наступила такая пронзительная тишина, что Марии показалось, будто никакого голоса не было вовсе. Потом она долго лежала в темноте, боясь пошевелиться, чтобы снова не повторился ужас предыдущих минут.
Наконец она заставила себя проглотить застрявший в горле комок и попыталась вздохнуть. Затем подняла руки и обнаружила, что они повинуются ей. Она лежала на спине, глядя в потолок, тяжело дыша и чувствуя, как дрожат ее пальцы. Матерь Божья, ну почему она так дрожит, а сердце в груди стучит так, будто она пробежала тысячу миль?
Мария осторожно вытянула ноги, подняла руки и, чтобы унять дрожь, сложила их на груди. После чего неуклюже приняла сидячее положение. Черные длинные волосы, почти достигавшие пояса, тотчас упали ей на плечи. Она подтянула колени к подбородку и, чтобы прикрыть их, натянула пониже подол ночной рубашки.
Это был ночной кошмар, – сказала она себе. – Тот же самый неприятный сон, который снился ей и раньше.
Глаза Марии наполнились слезами. Она прижала руку ко рту, чтобы сдержать рвущийся из горла стон. Боже, как же ей хотелось убедить себя в том, что этот кошмар лишь плод ее воображения.
Зак Харкорт открыл входную дверь дома, некогда бывшего его родным. Это было внушительное белое двухэтажное здание с передним и задним крыльцом. Построено оно было в сороковых годах двадцатого века и позднее не раз перестраивалось. Впрочем, для Зака здесь почти ничего не изменилось: в комнатах высокие потолки с лепниной, на окнах дорогие парчовые занавески. Полы из дубовых досок неизменно отполированы воском до зеркального блеска. Не обращая внимания на резкий скрип рабочих ботинок, Зак прошел через зал в комнату, в которой раньше располагался рабочий кабинет отца: типично мужская комната, стены обшиты панелями темного дерева, вдоль которых выстроились книжные полки, уставленные переплетенными в кожу томами с золотым обрезом.
Главенствующее положение в кабинете занимал огромный дубовый письменный стол, за которым когда-то сидел отец, но теперь восседал в дорогом кожаном кресле его старший брат Карсон.
– Я вижу, ты до сих пор не веришь в полезность стука в дверь, – произнес Карсон, поворачиваясь к Заку. Одна его рука по-прежнему лежала на бумагах. Его враждебный тон не вызывал никаких сомнений. Такая же неприязнь читалась и в глазах Зака.
Братья были примерно одного роста, оба высокие, однако Карсон, на два года старше Зака, отличался плотным телосложением, был шире в груди и плечах и внешне больше напоминал отца. Он был светловолос и голубоглаз, как его мать, тогда как Зак, родившийся от другой женщины, был поджарым и темноволосым. Эти почти черные вьющиеся волосы он унаследовал от матери, Терезы Берджесс, многолетней пассии их общего отца.
О Терезе говорили, что в ее жилах течет капелька испанской крови, унаследованной от прабабки, однако сама Тереза всегда это отрицала. И хотя кожа у Зака была более смуглая, чем у Карсона, а скулы – высокие и более резко очерченные, сам он не был уверен в своем мексиканском происхождении.
Впрочем, в одном он был уверен вполне. К великой досаде Карсона, глаза у него были карие и с золотистыми крапинками, точно такие, как и у его отца Флетчера Харкорта.
– Мне незачем стучать, – отозвался Зак. – Напомню на тот случай, если ты забыл: формально этот дом все еще принадлежит нашему отцу, что означает, что он в равной степени и мой так же, как и твой.
Карсон ничего не ответил. После того как Флетчер Харкорт получил травму, которая обрекла его на жизнь в инвалидном кресле и серьезно нарушила умственную деятельность, на Карсона как старшего сына была возложена роль опекуна фермы и всех коммерческих предприятий отца, включая и присмотр за его здоровьем. Принять такое решение судье было несложно: Зак был моложе и, что немаловажно, имел за плечами судимость.
Когда Заку исполнилось двадцать один год, он угодил на два года за решетку за непредумышленное убийство. А все потому, что, сидя за рулем в пьяном виде, стал виновником гибели другого человека.
– Что тебе нужно? – недовольно спросил Карсон.
– Хотелось бы узнать, как обстоят дела с прибылью? Хотя, зная твою скрупулезность, полагаю, что все в полном порядке.
– Все под контролем, как я и обещал. Я уже говорил тебе, что помогу собрать средства на твой проект. Именно этим в данный момент я и занимаюсь.
Два года назад Зак смирил собственную гордость и предложил Карсону устроить летний лагерь для мальчиков-подростков, имеющих проблемы с употреблением алкоголя и наркотиков. В юности он сам был таким, нередко попадал в сложные ситуации, постоянно восставал против семьи и закона.
Однако два года, проведенные в тюрьме штата Калифорния, сильно изменили его жизнь. Зак дал себе слово сделать все, что в его силах, чтобы помочь тем, кто имел несчастье оказаться в подобном положении.
Кстати, в то время он также не мог бы причислить себя к счастливчикам.
Тогда он был обозлен на весь мир и обвинял в своих бедах кого угодно, кроме самого себя. Чтобы чем-то себя занять в тюрьме, он от скуки, а также в надежде, что это поможет ему сократить срок заключения, принялся изучать закон и вскоре обнаружил в себе нечто вроде юридической хватки. Еще будучи в заключении, он получил аттестат о среднем образовании, прошел тест на проверку академических способностей и даже получил при этом высокие отметки. Затем отправился в Беркли и поступил на юридический факультет.