Наиболее сложным вопросом в изучении декабрьских событий является позиция местных коммунистов. Прерывая в конце ноября 1919 г. переговоры с Политическим центром под предлогом необходимости согласования действий с Красной армией, а также отсутствия вооруженных сил у центра, они создали впечатление о сильно развитом «красном» партизанском движении, захватившем всю территорию вдоль Транссибирской магистрали, и достаточной вооруженности Иркутского губкома РКП(б).
Подтверждением необоснованности этого впечатления являются другие высказывания коммунистов. Во-первых, признание политического положения в Сибири, при котором «к августу 1918 г. советская власть уже не существовала в Сибири», повторится в 1920 г., когда будет подчеркиваться «особая нужда» в «опытных работниках, которые могли бы встать во главе учреждений. Из России их приехало всего несколько десятков. Местных также было чрезвычайно мало».
Во-вторых, при оценке уровня политической активности руководителей деревенских бунтов, для которых «большевизм представлял собой стихийный и бессознательный протест против всяких норм неравенства, а вовсе не непременно против неравенства экономического».
Вследствие этого становится очевидным, что социальная психология зажиточных крестьян-староселов, «живших патриархальным укладом, очень религиозных и в высшей степени преданных идее царской власти, а с нею и властям законным», в хлебных районах Алтайской, Семипалатинской губерний, Тасеевском районе Енисейской губернии и Минусинском крае как признанная «основа» партизанского движения ничего общего с лозунгом диктатуры пролетариата не имела[40].
В подтверждение данного вывода сошлемся на монографию Ю.В. Журова, который отмечает: «16 октября 1919 г. в г. Минусинске собрался VI Армейский съезд, в котором приняли участие представители объединенного и городского Советов. Этот съезд принял ряд важных решений, в том числе рассмотрел и «Декларацию съезда представителей крестьянской армии», в которой отрицается необходимость введения диктатуры пролетариата, так как, по мнению авторов «декларации», Сибирь до этого еще не дозрела.
Эта часть декларации опирается на ее последующее положение, которое содержит прямой призыв предать забвению «партийные разногласия и создать единый социалистический фронт»… Содержание «декларации» свидетельствует о сложном переплетении в политической платформе южно-енисейских партизан задач революционно-демократического и социалистического характера с явным преобладанием первых»[41].
Кроме того, прежде чем определять «цвет» повстанцев и партизан (поднявших в конце 1919 г. оружие против «правобольшевистской атамановщины»), следует выявить их общий «знаменатель». «Лабораторией», где осуществилось «знакомство» большевиков с эсеро-меньшевиками, было земское движение. Избранные на основе всеобщего избирательного права, посредством выборных исполнительных органов, земства прочно укрепились и предоставили удобную почву для консолидации сил антиомских общественных настроений, в том числе и партизанских отрядов.
При этом общее стремление руководителей партизанских отрядов облекалось в прозрачную форму, выразившуюся в неопределенном призыве к совместным действиям с частями армии Омского правительства. «Красные уже разбрасывают прокламации, призывающие наших солдат окончить войну, перебив своих офицеров и выдав красным адмирала Колчака. В свою очередь, обещая перебить своих комиссаров и выдать нашим солдатам Ленина и Троцкого»[42], – докладывал командующий конной группой войск генерала Волкова.
В связи с «бесцветностью» повстанческих и партизанских отрядов уместно попытаться разобраться с численным составом иркутской подпольной организации партии большевиков на примере ее основной базы формирования – огородов Забайкальской железной дороги. Как известно, к декабрю 1919 г. организация понесла большие потери после ареста 2 октября 1919 г. областного комитета, избранного III подпольной Общесибирской конференцией, и провала омской организации.
Один из руководителей иркутской подпольной организации Н.Г. Герасимов вспоминал: «В Иркутске я поступил рабочим на постройку кирпичного завода на Петрушиной горе. На постройке я организовал ячейку из машиниста, сотрудника конторы Моисеева, своего брата Владимира и одного рабочего, фамилии которого не помню. Через некоторое время мне пришлось перебраться в Рабочую слободу на огороды Забайкальской жел[езной] дор[оги]. На огородах мне удалось сорганизовать активную группу из товарищей Бельчинского, Викторова, Марченко, столяра латыша Эдуарда, кузнеца, еще одного рабочего, фамилии коего не помню. Ячейка была крепко сколочена и послужила ядром для всех рабочих огородов при восстании и взятии Иркутска»[43].
Воспоминания Герасимова помогают понять важное обстоятельство – накануне декабрьских 1919 г. событий наличный состав местных большевиков ограничивался заметно поредевшей (фамилия последнего всегда забывалась) малочисленной кучкой, державшейся «на плаву» за счет приближения частей Красной армии. Можно предположить, что они так бы и сидели в глубоком подполье, если бы не испугались «остаться не у дел» вследствие отрыва Политическим центром части рабочих и солдат от местного комитета РКП(б). К тому же Политцентр получил гарантии для проведения в жизнь планов, изложенных 6 января 1920 г. в его манифесте.
В задачи Политцентра входили: 1) созыв Временного Совета Сибирского народного управления (ВССНУ); 2) передача местной власти земским и городским самоуправлениям; 3) ведение переговоров с центральной советской властью о перемирии при сохранении народных самоуправлений; 4) передача продовольственного дела кооперативным организациям; 5) мирная политика с иностранными державами.
В своих опасениях местные коммунисты не ошиблись – в состав ВССНУ были избраны представители Политцентра, земства, городского самоуправления, кооперации, объединения трудового крестьянства, ЦИК Совета профсоюзов (представители получили наказ «в интересах осуществления диктатуры пролетариата, наблюдать за осуществлением мира с советской Россией и активностью борьбы с восточной реакцией»). Представители от рабочих организаций избраны не были[44].
Потугам кучки местных коммунистов соответствовало и ее участие в боевых действиях за Иркутск, описанное председателем военно-революционного комитета (ВРК) А.А. Ширямовым[45]. «Одновременно шло накопление наших вооруженных сил, – писал он спустя несколько лет после событий. – Фактически с первого же дня вступления в городе образовались два центра и две власти. Один – это Политцентр со штабом нар. – рев. армии, и другой – комитет нашей партии со штабом раб[оче]-крестьянских дружин…
В сущности с первого же дня после занятия города и широковещательного манифеста Политцентра началось и его разложение. Вступить в него мы отказались, но представителя комитета послали с мандатом «присутствовать на заседаниях с информационной целью». Эта «информационная цель» особенно нервно настраивала членов Политцентра. Они заявляли нам: «Вы должны оказывать нам поддержку. А если не хотите – берите власть в свои руки»; но брать власть комитет считал еще преждевременным.
Наша позиция метко схвачена одним из колчаковских министров в одной из книг, вышедших в Харбине… «…В то время как 5-го января Политический центр рассылал своих комиссаров по правительственным учреждениям, рабочие-коммунисты прислали свои телеги к зданию гостиницы «Модерн» и увезли оружие, разбросанное уходившими с фронта солдатами. Это было практичнее. Они организовали силу, в то время как эсеры ее теряли»[46].
Следовательно, процесс накопления вооруженных сил иркутскими большевиками был прямо связан с победами Политцентра. Следует обратить внимание на заметную разницу в распределении Ширямовым «ролей» между ними. Это позволяет утверждать, что помимо «морально-политической» роли земско-эсеро-меньшевистской оппозиции к режиму Омского правительства принадлежало также осуществление военных операций в декабрьских событиях 1919 г. и январских 1920 г. Участие же Сибирского и Иркутского губернского подпольных комитетов РКП(б), а равно их «руководство» «красным» партизанским движением носило чисто декларативный характер.
