Этажерка опрокинута. Старинные книги лежали разорванные, как мертвые птицы, неестественно вывернув страницы. Зюся вдруг услышал стон, тихий протяжный звук, напоминающий плач раненого зайца или другого какого зверька. Он распахнул дверь своей мастерской – и даже во мраке ночи, едва рассеянной серебристыми облаками, увидел, что она разорена, осквернена. Виолончель, гитара, почти готовый альт, бесценные бруски и поленца, рисунки, чертежи и модели, его рабочие инструменты, которые Зюся собирал всю жизнь, и те, которые были когда-то подарены Джованни, и те, что сделал сам, и – купленные в городе на скопленные деньги, все было уничтожено, так гунны когда-то опустошили Рим.

А посередине площади, окруженной руинами домов и сожженными деревьями, лежал труп убитой скрипки, его божественной подруги. Дека расколота, выломан гриф, струны оборваны, и только одна верхняя струна была цела. Видимо, эти люди искали золото, деньги, какие-то ценные бумаги и разбили скрипку, надеясь внутри найти что-то ценное. Или из животной злости истоптали ее сапогами.

Он потянулся к своему растерзанному сокровищу и вдруг увидел, как два ярких луча залили ее светом, две сияющие руки подхватили ее. Зюся поднял голову и зажмурился от непереносимого сияния, а когда глаза привыкли, он отчетливо различил до боли знакомую фигуру в длиннополом сюртуке и шляпе.

Все это отдавало сном. Но Зюся мог поклясться, что видит Шлому, как собственную ладонь, с исключительной ясностью. Тот держал скрипку и смотрел на нее с такой любовью, что у Зюси чуть сердце не выпрыгнуло из груди. Причем в руках Шломы она вновь была целехонькой. Корпус, гриф, подгрифок и подставка – все на своих местах; шейка соединена с головкой, на излете шейки завиток. Она призрачно сияла в пальцах у неземного клезмера, словно сотканная из того же света, посверкивая натянутыми струнами.

И пока Зюся вбирал в себя малейшие подробности этого чуда, Шлома взмахнул смычком и заиграл песенку о белой козочке, которую пела над Зюсиной колыбелью Рахиль.

Цигель цигель ай-лю-лю…

Козочка, торгущая изюмом и миндалем…

Hop, hop, ot azoy,

Est di tsig fun dakh dem shtroy…

Шлома пламенел, искрился таинственным сияньем, почти не касаясь земли, его одежда клубилась по краям и трепетала, будто на ветру. От него струился целый поток смеха и счастья. Скрипка под его смычком звучала то едва уловимо и зыбко, то пела голосом, полным силы, звона и веселья. Потусторонний, бестелесный, ангел, играющий на скрипке, с головой, склоненной набок, с полузакрытыми глазами, сошедший с фрески, но его напев совсем не напоминал церковное песнопение: в нем зацокала копытцами еврейская козочка, от него запахло миндалем и изюмом!

Hop, hop, ot azoy,

Est di tsig fun dakh dem shtroy…

Каждый младенец знал «козочку» назубок, но в эту простенькую мелодию явившийся с того света клезмер в пылу импровизации вплетал такие фиоритуры, такие он ввинчивал туда пассажи и флажолеты, такое стремительное чередование пиццикато с арко и, черт знает какое искусное стаккато, распахивая перед изумленным Зюсей поистине сверхчеловеческие горизонты скрипичной техники, – никто никогда и не мечтал о том, что наяву можно услышать нечто подобное.

А скрипка! Слава Всевышнему, Зюся не отдал ее Шмерлу и Амихаю! Ни один смертный не выдержал бы этой сумасшедшей сверхструктуры звука, ее фортиссимо и грандиозо, она обладала силой вихря, мощью урагана. Как лук Одиссея, Зюсина скрипка могла принадлежать лишь его отцу, маэстро Блюмкину, больше никому.

Внезапно за окном обозначилась золотая тропа, казалось, она берет начало под ногами Шломы, а ведет куда-то вдаль и вверх, в глубины Вселенной, над жестяными крышами и печными трубами Покровки. И вот, заканчивая последние такты, певучая, бесконечно длинная нота повисла в воздухе. Минуту, две, она вибрировала, не обрываясь, источая энергию чистого бытия в потоке любви.

Потом Зюся уже никого не видел, а только улавливал, как играла скрипка в небе, примерно на высоте тридцати пяти градусов над горизонтом, продвигаясь с юга на запад, причем ее голос не перемещался, а ширился, как ртуть в термометре, пока не заполнил все пространство.

А когда скрипка постепенно умолкла и слышался только шелест деревьев за окном, омываемых дождем, он потом говорил, у него в ушах пело все творение.

Зюсик встал на колени перед остатками скрипки, бережно собрал их, завернул в кусок разорванной наволочки и поспешил обратно, к Филе Зоркому, прижимая к груди драгоценный сверток.

Дома стояли вокруг, провожая его мертвыми глазами-окнами. Ворота некоторых были распахнуты, во дворах валялись разбросанные вещи, порванная одежда, сломанная мебель, разбитая посуда. На мокрой грязной дороге лежали там и тут белые скомканные простыни и разрезанные подушки.

Быстро, не оглядываясь, добрался он до своего убежища, постучал в окно, ему открыла Дора, Зюся юркнул в дом, закрыл ворота, подперев их для надежности поленом.

Над Витебском сомкнулась ночь, черная, безмолвная, пропитанная гарью и несчастьем, и только где-то там, со стороны реки доносилось пение соловья. Бессмысленное, безрассудное, не ведающее горя, словно весть из каких-то далеких времен, когда все были счастливы и живы.

Хельга Патаки

Три электрички

сказ

Город у нас славный, с историей. Имя его и в документах всяких есть, и даже в летописи. Стоит он на реке, от которой имя пошло. Город как город, не такой уж и большой. Кто говорит – тыщ пятнадцать населения, в путеводителе – двенадцать написано. А пройтись по улицам, по сторонам поглядеть – может, уже вовсе и семь. Где народ-то? Кто пьет, кто в Москву на заработки подался…

И жил в городе нашем один мужик. Однажды жена ему говорит: «Все твои друзья-одноклассники давно уже в Москву подались на заработки, вон какие деньги приносят женам. А ты что сидишь? Думаешь, так легко на шесть тысяч детей в школу собрать, всех накормить, напоить и еще за квартиру заплатить?» Мужик отвечает: «Мне и здесь нравится, все-таки родина моя». А жена ему: «Смотри, все уже уехали: Санька уехал, Петька уехал, Васька… Все! А ты что не поедешь?» Пилила-пилила, пилила-пилила, и в конце концов он согласился. Как раз в это время одноклассник его очередную бригаду сколотил, ремонт в квартире каким-то новым русским делать. И решил мужик рискнуть да отправиться на заработки в Москву.

Жена ему курицу в дорогу завернула, яиц наварила, помидорчиков и огурцов с огорода собрала… Мужик на вокзал пришел – а билетов-то и нет. Только СВ да купе. А ему уж послезавтра надо в Москве быть! Ну и ладно, думает он, до Москвы всего шестьсот верст, перекладными электричками доберусь. И уехал.

В первой электричке нормально едет: в окно смотрит, с родиной прощается… Вторая электричка тоже ничего так довезла. На вокзале посидел немножко, подождал… И вот третья электричка подъезжает – последняя, до Москвы которая. Едет мужик, смотрит по сторонам. А на дворе ночь, осень, листвы уж нет, да дождь идет…

Вдруг в вагон заходит контролер и говорит: «Ваши билетики». Понятное дело, нет у мужика никаких билетов, да и денег-то, в общем, лишних нет. И давай он драпать от этого контролера. Бежит, бежит, а контролер за ним по вагону идет с ОМОНом. Добегает мужик до первого вагона, бежать дальше некуда, и понимает, что всё – кранты, приехали, сейчас высадят его темной ночью на полустанке. А контролер все ближе, ближе… И вот дошел он наконец до него. Мужик мыслями собрался, решил не врать и говорит: «У меня денег нет, я в Москву на заработки подался». А контролер и отвечает: «Знаешь, я много разных людей видел. Ты – честный человек, я смотрю в твои глаза и верю тебе. Давай побратаемся, что ли».

Мужик удивился, конечно, что ему такое предложили… «Ну давай». – «Отныне ты мне брат, – говорит контролер. – И как брат брату, я тебе одну вещь скажу. Сейчас ты в Москву приедешь, с вокзала пойдешь – там всякие палатки, пиво, чебуреки, беляши… Вдруг увидишь – все куда-то бегут. И ты с людьми беги. Прибежишь на большую площадь – а там ищут людей, которые умеют сны разгадывать. Собрал всех местный олигарх и хочет разгадать свой сон. А ты не бойся, выйди и скажи: я могу разгадать. Он тебе скажет: приснилось мне, что с неба волки сыплются, много волков, целые стаи. Ты поломайся чуть-чуть для порядка и ответь: а я знаю, что это значит. Тяжелое время для тебя будет, готовься. Трудное время будет, но если будешь готов – проживешь… Я тебе, как брат брату, правду говорю. А поедешь ты обратно, не садись ни в машины, ни в поезда, ни на самолеты, а езжай электричкой. И половину того богатства, которое олигарх тебе в награду даст, отдай мне».