– А вы сами кто? – прервала она свое молчание, видя, что собеседник молчит.

– Я в некотором роде ваш коллега по творчеству – я писатель.

– Вот оно как! И как вас зовут? Может быть, я тоже читала ваши произведения?

– Это вряд ли, – засмеялся он.

– Вы пишите что-то научное? – допытывалась она.

Он оперся руками о подлокотник шезлонга, будто намеревался встать, не отвечая, но лишь поджал вытянутые ноги.

– Я не печатался вообще, – пояснил он. – Я вообще не издал ни одной книги.

Художница удивленно посмотрела на него: – А почему тогда писатель?

– Потому, что пишу.

– Странный вы писатель.

– Вот, это общераспространенное мнение, что писатель это тот, кто пишет и его печатают. А писатель – от слова писать.

– Ну, да важно еще, где поставить ударение.

Он улыбнулся: – Это тоже необходимость, правда, у всех.

– Если я напишу письмо, то получается, что я тоже писатель, – улыбнулась она.

– Нет, в этом случае вы описываете сухие факты или делитесь своими впечатлениями, а иногда задаете вопросы. Писатель должен все прочувствовать сам, даже чужое. Я пишу книгу про жизнь; начал давно, но жизнь продолжается и вносит свои коррективы, вот я и пишу постоянно продолжение.

– Не понятно, что все таки отличает писателя, от просто пишущих?

– Умение чувствовать, с надрывом в душе и передать мысли, чтобы их услышали. Вы не думайте, я признаю право и умение других писать, издаваться. У меня нет обиды, да и как она может быть, если то, что я пишу, никто не знает кроме меня. Видите ли, писатель должен уметь, на каком-то интуитивном чувстве понимать, распознавать других людей их чувства и пропускать все через себя, соотносить с собственным душевным укладом. Писатель это муки творчества, некая способность видеть чужие души. Это постоянный диалог с самим собой и все это не дает спокойно жить, взрывая мозг сомнениями противоречивых мыслей, как собственных, так и чужих.

– Так может быть, я вам помешала разговаривать с собой? – попыталась придать она иронию голосу.

– Нисколько. У меня тоже бывают перерывы для отдыха, даже от себя. Я стал скучать, а испытание скукой вещь утомительная и длительная, от которой не так просто избавиться, не отмахнуться, как от назойливой мухи. Скука парализует, и тогда надо что-то предпринимать, а если удасться, то и бежать от нее. Когда я понял, что окружающая меня жизнь замерла и не приносит ничего нового, то я сбежал, от своего прошлого, при помощи других…

– Вы надеетесь, что на новом месте будут иные впечатления и продолжите свою книгу?

– Вряд ли получится, – вздохнул Писатель, – это лишь иллюзия, некая передышка от скуки, посредством бегства. Я уже делал это ранее.

– И что? Никто не сможет прочитать вашу книгу, раз вы ее постоянно дополняете?

– Думаю никто. Все держу в голове.

Она насмешливо посмотрела на его голову, где почти не было волос: – Потому и голова свободна от волос, что их вытолкали мысли? Ничего не потеряли из ненаписанного?

Она явно издевалась над ним, но он этого не замечал или не хотел замечать. Во всяком случае, по его виду, это было невозможно увидеть. Даже если он и заметил, то оказался не злобным, а просто ответил:

– Надеюсь, что нет. Я понимаю, что выгляжу действительно странным писателем: не издавшим ни одной книги, не имеющим читателей. Все верно.

– Записывать начнете, когда Муза придет?

– Она не придет, – грустно вымолвил он. – Она уже давно меня оставила.

– Жаль, а может быть еще…

– Не может быть, – прервал он ее. – Чудес не бывает, о чем я жалею, хотя пора бы уже перестать мечтать.

– На что же вы рассчитываете?

– На свою одержимость…Но, я обязательно напишу и поставлю точку на последней странице. Нет, многоточие…

– Хочется вам верить. Если вы не издавались, на что живете?

– Жил, – поправил он. – Жил статьями в газетах.

– Так вы журналист, – радостно воскликнула Художница.

– Журналист, это тот, кто сделал написание статей профессией, а я, как и вы, для поддержания тела, подрабатывал разовыми заработками. Я не продаюсь. Я догадываюсь, что вы обо мне думаете. Уже привык.

– К этому можно привыкнуть?

– Человек ко многому может привыкнуть… – он хотел продолжить, но замолчал, его взгляд устремился вдоль палубы. Художница повернула голову и увидела идущую по направлению к ним женщину. Ее внешний вид бросался в глаза, к чему она очевидно и стремилась: каштановые волосы спадали ниже плеч ровными локонами, а умелый макияж лишь подчеркивал ее приятное лицо, на котором выделялись большие карие глаза. На вид ей было лет тридцать. Непомерно короткая юбка открывала стройные ноги и обтягивала бедра. Ее изящная фигурка приковывала внимание, а относительно свободная вольная походка была явно искусственной; она подчеркивала, все, что она хотела показать, чуть покачивая бедрами. Весь ее вид, в общем, показывал, какое у нее ремесло, даже не сведующему человеку. Подойдя к сидящим, она не спрашивая села в шезлонг, который, как и другие, был привинчен к палубе и закинула ногу на ногу, приведя в смущение Писателя.

– Милое, приятное утро, – вместо приветствия произнесла женщина.

– Милое, – смутившись, поддержал Писатель.

– И что вас так смущает? – заметила женщина его взгляд.

– Вы так вызывающе, открыто одеты, если это можно назвать одеждой – не счел нужным он скрывать свое мнение.

– И что! – засмеялась подошедшая. – Вы предпочитаете женщин завернутых с головы до пят в материю? Не смешите. Все вы хотите знать, что же там интересного под одеждой, хотя ничего неизвестного там точно нет. Вопрос только качества. Но как понимаю, мой вид дает вам повод думать, что я представительница одной из древнейших профессий? Да лучше я буду выглядеть так, зато у вас нет никаких сомнений, а то большинство мужчин, глядя на женщину, все равно, как минимум раздевают ее глазами, а уж что думают… В каждой женщине видят потенциальную меня. Поэтому думайте, что хотите, я даю вам такую возможность, а такая ли я на самом деле или нет, не важно.

– Ну что вы! Всегда приятно, когда женщина радует глаз.

– Ну, если вы радуетесь только глазами…, – и, улыбнувшись, добавила. – Женщина должна радовать не только глаз, вы взрослый мужчина и пора бы это знать.

Мне что-то жарко, – он достал платок, вытер со лба пот, и, упершись в поручни шезлонга, поднялся. – Оставлю вас. Иначе не далеко до греха.

– Все зависит от того, что вы подразумеваете под грехом? Можно ли считать грехом то, что уготовила природа или Всевышний. Иначе он придумал бы что-то иное.

– Это уже тонкости.

– Не скажите. Хотя тонкость есть и в этом вопросе, – сквозь смех проговорила она.

– Я все-таки пойду. Мужской ум не всегда способен понять ум женщины, особенно, когда она говорит о себе. Поди тут разберись, где правда, а где нет.

– Вы правы, – подтвердила она. – Женский ум он особенный, ему нельзя доверять. Он путанный и коварный. Женщина говорит и спрашивает, вызывая на откровенность, а потом против вас обернет то, что узнала.

– Вам лучше знать. Может быть, еще увидимся, – ответил он и направился к двери ведущей внутрь корабля.

– Конечно, увидимся, здесь мало места где можно разминуться, – ответила ему вслед Художница, а затем посмотрела на сидящую рядом женщину: – Надеюсь, его пробил пот не от вашего появления.

– А! – отмахнулась та.

– Вас не смущает, столь пристальное внимание мужчин?

– Привыкла, я же вижу, как они раздевают меня взглядом, но это меня не смущает. Я даже не обернусь, если услышу хрип, зная, что это он захлебнулся от собственных слюней.

– Вы так безжалостны к ним?

– Нет, я их рассматриваю как источник.

– А не наоборот? – усмехнулась Художница.

– В какой-то мере. Они источник моего дохода, а я источник нежности и внимания.

– Внимания?

– Разумеется. Мужчины разные и к каждому нужен свой подход, даже просто нацепить улыбку на лицо нужно для каждого свою, чтобы оно было приветливым и красивым.