Прыская в кулачки, к ней подошли девушки; юбки на них были мокрыми.

— Госпожа, мы принесли самую спелую дыню! — Анна подняла вверх светящийся плод. Но Катарина все равно заглянула в корзину и критически осмотрела ее содержимое.

— А вот эта? Она еще не вызрела. Нельзя ли быть внимательней?

Женщина недовольно отвернулась. И этими мелочами надо заниматься самой…

Если бы она была в Цюльсдорфе! Там жара не скапливается меж каменных стен; там не торчат на каждом углу молодые бездельники, не глазеют на прохожих с открытыми ртами, не провожают девушек свистом. Герр доктор тоже мог бы покинуть Виттенберг. Разве нельзя жить и работать в Цюльсдорфе? Она погрузила бы его книги на телегу, а огороды продала… Но этому, конечно, воспротивятся курфюрст и университетская профессура.

Да и что Виттенберг без него?

Кэте встала и направилась в дом. Что толку мечтать о Цюльсдорфе? Навеки будет она заточена в этих каменных стенах.

Шум, донесшийся с улицы, заставил ее остановиться.

— Мама, карета! — Пауль с друзьями неожиданно возникли из-за угла. — Папина!

Взметнув облако пыли, по двору загромыхал экипаж. Кони как вкопанные замерли подле дома еще до того, как прозвучала команда кучера.

Усталость Кэте как ветром сдуло.

— Вольф! Якоб! Быстро! Воду лошадям! Помогите хозяину сойти! Куда все подевались? Пауль, останься, поприветствуй отца!

Но Пауль уже сам дергал за дверцу кареты — изнутри ее тоже толкали. Вольф старательно ковылял к хозяину. Из кареты вывалилось могучее тело Лютера; он громко стенал. Почувствовав под ногами твердую почву, путешественник схватился за голову.

Кэте радостно бросилась мужу на шею.

— Ах, моя милая, моя добрая женушка, — застонал Лютер, — до чего же я страдал! А как устал! Не иначе, сам черт выдумал эти дороги с их колдобинами и пылью! Пусть по ним ездят юристы — они ведь так любят его дела! У меня не осталось ни одной целой косточки! Поддержи меня, Вольф! Избави нас, Боже, от всех напастей!

Кэте молча шла рядом с мужем. Вольф и Пауль отвели Лютера на кухню, где он с шумом опустился на стул.

— Пить… принеси мне попить, милая женушка. Жажда замучила меня. Я готов осушить поилку для лошади!

Со всех сторон в кухню стекались домочадцы и ученики Лютера.

— Подите вон! Оставьте меня в покое! То, что вы видите, — лишь кусок ленивой плоти. Принимайтесь за работу!

Он поднес ко рту поданный ему Катариной жбан и осушил его единым духом.

— Нет ничего лучше твоего пива, Кэте, — заявил Лютер и, облизнув губы, погладил жену по руке. — Больше я никуда не поеду. С меня хватит. Всю жизнь в дороге — ни один из древних святых столько не путешествовал. Нет, я останусь здесь. Тут прохладно. Да закройте же дверь, люди! Ну что глазеете? Никогда не видели старика?

Кэте знаком приказала домочадцам покинуть кухню. За столом остались только Вольф и дети.

Лютер опустошил второй жбан пива.

— Приготовить вам ванну?

— Ванну? Я знаю, ты не хочешь, чтобы клопы и блохи из Цейца и Лейпцига попали в твою постель. И это называется супружеской любовью? Разве не ты обещала делить со мной все? Тем не менее ты права… Моя женушка — особа чистоплотная. Вот мне и пришлось оборудовать в этом старом монастыре еще и помещение для мытья… Но потом — в постель. Я прошу тебя.

Пока Лютер шутил, Кэте озабоченно вглядывалась в его распухшее лицо. Несмотря на жару, ее муж был бледен. Сверкающие глаза глубоко запали. Когда он приподнялся, стул с грохотом опрокинулся. Пытаясь удержаться на ногах, он ухватился за руку жены.

Ночью Лютер с громкими стонами перекатывается в кровати с боку на бок.

— Мой живот, Кэте, мой живот! Кажется, черт уже разжег в нем адский огонь и протыкает вертелом внутренности! О, нет, нет!

Кэте поднимается с постели:

— Я сделаю тебе компресс.

Взяв в руки масляный светильник, она почти ощупью, в темноте прошла через весь дом и спустилась в подвал. На стенах — пучки лекарственных трав. На столах — глиняные чашки с сушеным навозом, на полках рядком, как в аптеке майстера Кранаха, выстроились склянки.

Высоко приподняв светильник левой рукой, правой она собрала нужные порошки и травы и смешала их с небольшим количеством навоза. А когда поставила в печь на еще горячие угли чайник, из каморки, расположенной возле кухни, выглянула Доротея:

— Госпожа, чем вы занимаетесь?

— Герру доктору плохо… Живот у него тверд, как камень. Делаю компресс.

Служанка вновь скрылась в своей каморке, и в доме установилась такая тишина, что стало слышно, как закипает вода.

До утра просидела Кэте у постели мужа, меняя компрессы.

— Ах, Кэте, — шептал Лютер, — меня измучили бесконечные сомнения в собственной правоте! Частенько я вижу во сне, как мне навстречу с издевательским смехом идет сатана. И торжествующе встряхивает черепами тех, кто умер за проповедь неискаженного Евангелия. И я слышу крики, доносящиеся из могил: «Где справедливость?!» И вижу себя на кафедре, и хочу сказать: «У Господа!», — но костлявая рука закрывает мне рот, и я задыхаюсь…

Кэте вытерла пот со лба мужа.

— Или мне снится, будто я сижу у стола и пишу, но вместо чернил с пера капает кровь.

— Ты мучаешься оттого, что весь мир чего-то требует от тебя. Но подумай, сколько ты уже написал и объяснил людям! Подумай о мужестве тех, кто не боится читать Евангелие на родном языке. О том, что любовь к чистому Евангелию зародилась в нашей стране. Подумай о множестве преданных друзей…

— Я помню о друзьях. Но ты ведь знаешь, с каким трудом отражают они нападки папистов. Добряк Спалатин! Как он беспокоится о спасении души своей! А я ничем не могу ему помочь. Ничего-то мы не можем, Кэте, ничего. Лишь Бог всесилен.

Но иногда мне кажется, Он от меня отвернулся. И тогда я вижу себя вопрошающим, как Иисус Христос на кресте: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?»

В комнату заглянуло солнце, в его утренних лучах затанцевали пылинки. Проснулись птицы. Петухи прокричали в третий раз.

— Нет, я не отрекусь от Него, — вздохнул Лютер. Он отвернулся от жены и стал дышать ровнее. Вскоре Кэте показалось, что он заснул. Она тихонько вышла из комнаты, умылась студеной водой. Затем разбудила служанок.

***

С крыш падала капель; Кэте, вся в поту, суетилась у печи в пышущей жаром кухне. Перед ней стояла корзина, в которой быстро росла гора свежеиспеченных хлебов.

— Пожалуй, хватит, — Доротея покачала головой, — не пустыней же поедет наш господин.

— Ты уверена? — Кэте смахнула пот с бровей. — Их четверо и еще двое слуг. Вряд ли им хватит провизии даже до Айслебена, у мальчишек хороший аппетит, да и Мартин, слава Богу, выздоровел и не отказывается от еды. Должны ли мои сыновья страдать от того, что сопровождают отца? И не забудь положить герру доктору его любимую селедку.

Доротея шмыгнула в подвал. А в кухне появился Вольф. Герр доктор просит хозяйку дать ему в дорогу бочонок вина. И сушеных цветов бузины, чтобы приготовить настой, если вдруг что…

— Что? Вина? Разве он не к графу едет? А бузину посмотрю.

Недовольно покачав головой, Катарина опять занялась хлебами. Ну, теперь, кажется, хватит.

Она покинула кухню и поднялась по лестнице в комнату. В печи, облицованной изразцами, плясал слабый огонь. Ганс, Мартин и Пауль сидели у стола и внимательно изучали карту. Кэте наморщила лоб, отодвинула карту в сторону и подсела к сыновьям.

— Послушайте, мальчики! Конечно, сейчас еще довольно тепло, но завтра утром перед отъездом обязательно наденьте теплые куртки. В фургоне не садитесь на сквозняке. Следите за тем, чтобы отец не снимал пальто, он может простудиться. Подъезжая к гостиницам, выскакивайте первыми и кричите: «Доктор Мартин Лютер приехал!», чтобы люди знали, с кем имеют дело, и оказывали вашему отцу должное уважение. Перед тем как лечь в постель, хорошенько потрясите солому — все меньше клопов да вшей…

Пауль равнодушно уставился в окно, Мартин смотрел на мать большими испуганными глазами, а Ганс согласно кивал при каждом ее слове.