Мономах находил, однако, что это невозможно.

— Можно влезть ночью в дом красавицы, — говорил он, — и я это делал, но нельзя врываться во дворец.

— Все можно — ответил Пселл, — когда умеешь умно обставить дело. Хочешь, я помогу тебе? Хотя я и ничтожный чиновник, но у меня много знакомых среди придворных служителей. Доверься мне.

Мономах имел неосторожность довериться своему приятелю Пселлу.

В ночь на 2 августа императорский казначей стоял у маленькой дверцы в задней части дворца. Было совсем темно. Вдруг кто-то взял Мономаха за руку и незнакомый голос сказал: «Иди за мной!» Мономах повиновался, хотя ему было жутко, он понятия не имел о том, кто его ведет, в темноте нельзя было даже различить, мужчина это или женщина. «А вдруг это западня?» — подумал он. Его провожатый, очевидно, очень хорошо знал дворец, он ощупью пробирался по каким-то, должно быть, потайным ходам; в некоторых местах было так низко, что приходилось нагибать голову. Потом стали взбираться по лестнице. Потом он, наконец, остановился.

— Перед тобой занавес, — сказал он, — отдерни его и ты попадешь, куда нужно.

— А как же я выйду отсюда? — спросил Мономах.

— Стань опять на это же место и скажи: «Иду», — и я провожу тебя.

Мономах отдернул занавес и очутился в спальне царицы, слабо освещенной одной свечой.

Зоя сделала вид, что она удивлена и оскорблена, и вскрикнула, — впрочем, не слишком громко. Мономах бросился на колени и стал умолять простить его дерзость. Прощение ему было дано и все прошло гладко.

На другой же день Петр Иканат имел таинственный разговор с евнухом Иоанном. Он сообщил ему, что во дворце творится что-то странное; он видел собственными глазами, как ночью в спальню царицы пробирался какой-то человек. Кто это, он не знает, но может поклясться, что кто-то был.

Действительно, он ошибиться не мог, потому что это и был тот самый незнакомец, который проводил Мономаха во дворец. Уговорил его сделать это Пселл, пообещавший ему несколько золотых. Сперва Иканат отказывался и согласился только тогда, когда Пселл доказал ему, что он ничем не рискует. Он знает все ходы во дворце, ему, Иоанн доверил ключи от дверей, следовательно, провести кого-нибудь во дворец так, чтобы не попасться на глаза страже, ему ничего не стоит. Затем он донесет об этом Иоанну и, конечно, получит и от него награду за раскрытие злоупотребления. Петр Иканат согласился, хотя и не знал, кого собственно он проведет к Зое, Пселл не счел нужным посвящать его в эту тайну.

Через педелю, было назначено новое свидание, состоявшееся таким же образом, как и первое. Евнух Иоанн спал, когда к нему пришел Иканат и разбудил его.

— Если хочешь убедиться сам, — сказал он, — встань и подойди к покоям Зои.

Бесстрастному евнуху разрешено было занимать комнаты, прилегавшие к гинекею. Он тихо прокрался к занавеси, отделявшей спальню царицы от залы, и осторожно просунул голову.

Как только вернулся из Солуни царь, Иоанн сообщил ему о том, что произошло во дворце в его отсутствие. Михаил был взбешен. К чему же существует толпа евнухов? Куда смотрела Евстратия? Как же можно было допустить до этого? Надо строго наказать виновных. Подобного безобразия он терпеть не может. Если об этом узнают в городе, будут винить его: он — муж, он обязан следить за поведением жены, не позволять ей безнравственных поступков. Она не умеет держать себя как подобает царице, пусть в таком случае, удалится в монастырь. Иоанн старался успокоить его. Надо прежде всего произвести расследование: кто виноват Мономах, или Зоя. Не мешает пощадить последнюю, ее любит народ, он называет ее своею матушкой и родною царицей; в том случае, если с ней будет поступлено слишком строго, легко может вспыхнуть восстание.

Царь согласился. Началось расследование. На Михаила вдруг нашло сомнение, не взвел ли Иоанн напраслину на Зою? Тогда евнух сообщил, что во дворце есть еще человек, который может подтвердить этот печальный факт.

Когда вошел Петр Иканат, царь поморщился. Всегда, когда замешан этот человек, случается какая-нибудь мерзость. Иканат поцеловал крест и евангелие и рассказал, что знал. После этого не могло быть никаких сомнений. Оставалось допросить самого Константина Мономаха. Он не отрицал, что был два раза во дворце в ночное время. На вопрос, звала ли его царица, он ответил категорически, что нет, не звала, он сам по собственной инициативе решился на дерзкое дело. Этого было достаточно.

Таким образом, оказалось, что царица подверглась искушению Мономаха. Она виновата только в том, что не устояла по свойственной женщинам слабости. Поэтому покарать нужно было, прежде всего, сановника. У него конфисковали имущество, а самого его сослали на остров Митилену. Зое сделано было строжайшее внушение, что если еще раз повторится что-нибудь подобное, она будет немедленно заточена в монастырь. Царица долго и горько плакала, жалуясь на судьбу, так беспощадно отнимающую у нее любимых людей. Но она не переставала мечтать, как бы вернуть из ссылки красавца Мономаха.

Патрикия Евстратия отделалась легким замечанием. Ей следовало выгнать сейчас же дерзкого сановника. Но так как было удостоверено, что не было предварительного уговора между Зоей и Мономахом и, к тому же, Евстратия никакого участия не принимала, ее не лишили места. После этого она уверовала еще более в великий ум Пселла и предложила ему в жены свою племянницу. Но тот отказался, находя, что у нее мало приданого.

Вполне доволен остался всем происшедшим один. Пселл: он отомстил. Наказана и царица за то, что не выбрала его.

Прошло шесть лет.

Перед царем Михаилом лежала толстая рукопись, украшенная рисунками и переплетенная в богатый серебряный переплет. Он читал слово Григория Богослова. Он закончил читать и стал размышлять о ничтожестве человека пред Богом, о бренности и о греховности земного существования… Жизнь коротка, надо постоянно думать о смерти, надо предстать пред Вечным Судьею по возможности чистым, надо непрестанно иметь пред глазами свои грехи, надо оплакивать их, делать добрые дела.

За эти шесть лет царь очень изменился. Он похудел, со щек исчез румянец, прельщавший некогда Зою. В волосах и бороде появилась седина, несмотря на то, что ему только что минуло тридцать лет. Но еще больше изменился он внутренне, он как будто умер для всего земного, ежедневно думал о смерти; государственные дела нисколько не волновали его, он и их причислял к суете сует. Он пристрастился к чтению отцов церкви, его любимыми собеседниками стали: Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст. С придворными он говорил не охотно, он принимал по необходимости сановников, когда они настоятельно требовали этого, но сам никогда не приглашал их.

Когда он вспоминал о своей прошлой жизни, она представлялась ему смешной и нелепой. Не глупо ли было мечтать о престоле, когда все мы, цари и нищие, одинаково умрем? Богачу труднее попасть в царство небесное, чем бедному. Прежде всего, надо душу спасать, а не думать о теле. Между тем, он совершил то, что может сделать только безумец, он соблазнился женщиной и потом убил ее мужа. Несмотря на то, что это было давно, Михаил не мог вспоминать о преступлении без содрогания. Да, это два великие греха. Очевидно, в этой женщине сидел демон, очевидно, его искушал лукавый, но не надо было поддаваться искушению, грех — следовать дьяволу и его советам. Бог наслал на него злого духа, чтобы испытать его, и он оказался великим грешником. Он пал и после этого вся жизнь его должна быть искуплением греха.

Он старался делать добро, но старания его не увенчались успехом. Три события, случившиеся в этом году ясно показали царю, что все недовольны его царствованием.

Осенью печенеги перешли через Дунай. Начальник придунайских городов прислал в столицу вестовщиков, сообщивших, что империи грозит серьезная опасность. Этот дикий скиоский народ поднялся в огромном количестве; это настоящее переселение, они идут со своими женами и детьми, со всем домашним скарбом. Необходимо остановить это движение, а то они заполнят империю. При этом известии все перепугались. Евнух Иоанн советовал царю принять меры как можно скорее, с чем тот и согласился. Стали набирать войско и вместе с норманнской дружиной и наемным армянским корпусом удалось снарядить пять тысяч воинов. Но солдаты сами по себе не могут одержать победы, если во главе их не стоит опытный и способный главнокомандующий, кому же доверить начальство над войском? Для решения этого вопроса царь созвал совет; все единогласно указывали на Манака, он одержал уже две блестящие победы, одну в Сицилии, другую около Едессы. Он доказал на деле свою талантливость; кроме того, он пользуется большою популярностью в войске. Царь не имел ничего против назначения Манака; но по окончании совета брат Иоанн просил выслушать его и стал доказывать, что, назначив этого полководца, он может погубить империю. Дело заключается в том, что как раз накануне у евнуха произошло столкновение с Манаком. Они говорили о некоторых предполагавшихся новых назначениях. Манак не соглашался с Иоанном, он был вспыльчив и наговорил евнуху грубостей, а в конце разговора назвал его лукавым советником царя и, закричав: «Ты думаешь исключительно о своем благе, а не о благе государства!» вышел из комнаты, даже не поклонившись брату царя. Такое оскорбление не могло оставаться без наказания, и хотя евнух отлично знал, что нет полководца храбрее и способнее Манака он отговорил царя сделать его главнокомандующим и посоветовал ему назначить на столь ответственный пост Константина Кавасилу, который до тех пор ничем не отличился, если не считать отличием его необыкновенное уменье играть в кости.