— Я удаляюсь, — сказал в непонятном волнении Джустиниани, — той дорогой, которую Бог проложил для турок.

С этими словами полководец, на которого была вся надежда, покинул стены.

Бой был неравен. Девять тысяч человек выдерживали борьбу против трехсот тысяч. С уходом Джустиниани, дело было окончательно потеряно. За Джустиниани стали покидать стены итальянцы, и вдруг на внешней стене появился янычар гигантского роста по имени Гассан. Появление его однако вызвало новый взрыв мужества, и он был сброшен со стены. Защитники приходили в замешательство; среди них и в самых опасных местах был виден император Константин XI, но поправить дело уже было невозможно.

— Неужели не найдется христианина, который отрубил бы мне голову! — в исступлении кричал несчастный император.

Вдруг христиане увидели в тылу у себя в городе турок, которые, прорвавшись чрез незащищенную и брошенную среди всеобщей суматохи Керкопорту, двинулись на защитников св. Романа.

Император, искавший смерти, нашел ее.

Грабеж начался с Влахерн, а потом распространился по всему городу. Был полдень, когда начался грабеж, но и ночь его не прекратила.

Наступила тяжелая ночь, первая после падения восточной римской империи. Всюду были следы грабежа и насилия. Мрак и мертвая тишина царили в монастыре Пантократора, который не избег общей участи. У одного едва заметного глухого перехода слышались осторожные шаги и подавленные голоса. Ощупью во тьме пробирались два человека и входили в главную церковь, из той части, которая предназначалась для монахов.

— Не слышно ничего, кирие Николай; воспользуемся этой минутой и уйдем.

— Непременно, отец. С рассветом придут волки опять рыскать и тогда погибнем неминуемо.

Впереди выступал Николай, за ним осторожно отец Георгий, неся с собою бережно мощи св. Спиридона. Николай вдруг остановился.

— Что такое, кирие?

— Я наступил на что-то мягкое, должно быть труп.

— Господи, помилуй, — прошептал отец Георгий. — Мерзость и запустение на месте святом.

Николай перешагнул, но тотчас же отдернул ногу назад, он наступил на голову мертвеца.

— Здесь, должно быть, несколько мертвых тел!

Он стал обходить стороной; отец Георгий осторожно следовал за ним.

Как ни был тих их шаг, однако он отдавался эхом йод опустелыми сводами храма.

— Направляйся правее, к выходу, кирие.

Они подходили к выходу, который был несколько светлее окружавшего их мрака.

— Одну минуту, кирие, — обратился священник к Николаю.

Тот остановился.

Отец Георгий опустился на колени.

— О, Пантократор, — шептал он, простирая руки к алтарю, — как я любил этот великий храм твой! Неужели я никогда более не увижу его свободным, снова при пении тебе хвалебных гимнов. Если не нам, то потомкам нашим, о, Пантократор, не откажи в этом. Пусть они будут достойнее нас. Мы много, много оскорбляли тебя, мы много оскверняли храмы твои и теперь безропотно покоряемся твоей справедливой деснице. Но да будет благословенно имя того, кто исторгнет храмы твои, о Пантократор, из власти врагов христианства. Прости, прости! Неувядаемая великая святыня! — говорил священник, поднимаясь и утирая горячие слезы, орошавшие его морщинистые щеки.

Мрачно слушал Николай эту молитву, страшная буря клокотала у него в груди.

«Теперь я понимаю тебя, несчастный отец Арсений», — думал он.

— Пойдем, кирие, — сказал отец Георгий и осторожно повернул к выходу.

— Мы теперь направимся в Галату через мост, может быть нам удастся пройти, или поищем лодку и переправимся. В Галате можно считать себя вне опасности.

Они бесшумно вышли и крались около стены к выходу из монастыря.

— Нет, кирие, я еще не могу оставить Константинополя, у меня здесь есть дело, и я на тебя, кирие, рассчитываю, если ты решишься подвергнуть себя опасности.

— Охотно, охотно, отец, располагай мной. Опасность и все, что угодно, только не покой, только не оставаться с самим собою.

— Вот в чем дело: ты заметил того монаха, который во время крестного хода шел рядом со мною и нес мощи святой Феодоры Августы? Не заметил. Он слишком мал и сгорблен, среди толпы нельзя было его видеть, по крайней мере его лица. Так этот монах, его зовут Арсением…

— Арсений? Откуда же он?

— Он из Афона.

— Ты его знаешь хорошо, отец?..

— Нет. Я теперь только с ним познакомился. Он, как видно, человек больной.

— Ну, это должно быть мой старый знакомый. Продолжай, отец, далее.

— Когда начался грабеж, мы с ним решили спасти те святыни, которые во время крестного хода нам поручили нести, а потом нас поставили к ним, когда народ приходил прикладываться. Местом встречи мы назначили Влахерны, чтобы находиться ближе к выходу, и он там должен ждать меня. А оттуда вместе мы решили бежать на север, в Болгарию, Сербию, или куда Господь укажет. Вот отыскать этого отца Арсения и выбраться отсюда ты помоги, кирие, а тебя за это, по молитвам святых Спиридона и Феодоры, Господь благословит.

— Хорошо, отец, я готов. Если ты устал нести твою святую ношу, дай я помогу…

— Ничего, ничего, кирие, идем.

Самыми скрытыми и глухими проулками шли два византийца по своей бывшей столице, опасаясь какой-нибудь встречи. Иногда они слышали голоса турок и тотчас же забивались в какой-нибудь угол, где темнота ночи их скрывала. Когда перед ними во мраке вырисовывался темный силуэт какого-нибудь храма, отец Георгий тяжело вздыхал.

— О, святый Илья, грозный каратель врагов Божиих! О, Христос Евергет, помилуй нас, бедствующих! О, славный, святый Иоанн Трульский! — шептал старик. — О, святый Николай, моли Бога о нас!

Все это были места, которые знал с детства старый священник, к которым он был привязан как к святыням. Он прощался с этими дорогими его сердцу местами, оставляя их в руках людей, способных их осквернить.

Наконец подошли к Влахернам. Здесь было совсем пусто. Следы разрушения были ужасны, как нигде; в некоторых местах запах дыма и гари свидетельствовал о бывшем пожаре. Николай и священник пробирались среди обломков и наконец достигли храма. В нем была тьма, но где-то мерцал огонек лампады.

Тихо ступали они по мраморному полу, им под ноги постоянно попадались разные обломки, большею частью икон, с которых были сорваны драгоценные украшения.

— Ты ничего не слышишь, кирие? — спросил священник, остановившись.

— Мне кажется, что справа кто-то стонет, — ответил Николай.

Несмотря на еле мерцавшую вдали лампадку, в разоренном храме была непроглядная тьма. Они направились вправо, стоп совершенно явственно достиг их слуха.

— Господи, помилуй меня грешного, — послышался во тьме шепот.

— Кто здесь страдает? — тихо спросил Николай.

— Уж недолго мне страдать? — прохрипел чей-то голос.

Николай поспешно, насколько позволяла тьма, направился к лампадке; она теплилась у иконы Пресвятой Девы, и взяв ее, он увеличил свет и возвратился к умиравшему, которого скоро отыскал вместе с священником. Это был маленький, измученный монах. Возле него на полу виднелась лужа крови.

— Отец Арсений! — воскликнул Николай, тотчас узнав его.

— Ох, кирие, я тебя узнаю, добрый, добрый человек, и ты здесь… пришел хоронить свою мать…

— Что с тобою? — спросил у него отец Георгий.

— Умираю, брат, помолитесь за меня… турки срывали драгоценности с престола… я с мощами скрывался за колоннами, в незаметном углу… не выдержал… бросился и схватил одного из них за горло… да так, что пальцы продавили его богохульную глотку… ну, а другой меня ятаганом… я едва дополз… боли уже не чувствую… холод жестокий…

Отец Арсений закрыл глаза: монах был смертельно бледен, потом он снова подмял слабеющие веки.

— Георгий, приготовь меня к смерти… если святым мощам не угрожает опасность… св. Феодора тут, у Богородицы… я ползал туда, подливал масло в лампадку… может быть Св. Дары найдешь в алтаре.

— Отец Арсений, — начал шепотом священник, — ты много страдал, а страдания искупаются все, по воле или нет страдает человек, Господь все равно страдальца награждает; но хотя я не много времени тебя знаю, однако я слышал от тебя слова вражды и ненависти к Палеологам и византийским вельможам, а как ты с этими чувствами приимешь Пречистое Тело Господа, как к смерти будешь готовиться? Прости их и примирись.