Озеро было усыпано лотосами, и я мог часами сидеть на берегу, такой довольный, словно в мире не было ничего, кроме лотосов, белых журавлей и тишины…

Вскоре мои бабушка и дедушка заметили, что больше всего на свете мне нравилось одиночество. Они видели, что у меня не было желания идти в деревню и с кем-то знакомиться или с кем-то беседовать. Даже если они сами хотели со мной поговорить, я отвечал им кратко «да» или «нет». Мне было не интересно говорить. И поняв, что я люблю одиночество, они посчитали своим долгом охранять мой покой.

Итак, целых семь лет никто не посягал на мою невинную, безмятежную жизнь. Было просто некому. Эти три старика, что жили в нашем доме, бабушка с дедушкой, да их слуга, защищали меня от внешнего мира, как могли. На самом деле с возрастом мне даже стало как-то неловко, что из-за меня они не разговаривали и были не такими, как все. Детям часто говорят: «Не шуми, папа работает» или «Дедушка отдыхает. Не болтай, сиди тихо». Со мной же все было наоборот. Сейчас я не могу сказать, почему и как это произошло. Но так уж вышло. Моей заслуги тут нет.

Три старика постоянно делали друг другу знаки: «Не отвлекай его, ему так хорошо». И они тоже полюбили тишину.

Тишина обладает особыми вибрациями. Молчание заразительно. Особенно детское, если в нем нет принуждения, если оно случается не потому, что кто-то приказал молчать или строго сказал: «Будешь шуметь – накажу», – это вовсе не тишина. В таком молчании нет радостных вибраций, о которых я говорю, нет того аромата, который ощущается, когда ребенок молчит просто так, просто потому что ему захотелось. Он счастлив безо всякой причины. И тогда все вокруг тоже испытывают блаженство.

Итак, по простому стечению обстоятельств целых семь лет меня никто не трогал: никто от меня ничего не требовал, не пытался подготовить меня к миру бизнеса, политики или дипломатии. Бабушке с дедушкой очень хотелось, чтобы я рос естественным, – особенно бабушке. Она и была главной причиной. Это мелочь – но из подобных мелочей складывается целая жизнь. Именно благодаря ей я искренне уважаю женщин и женское начало в целом. Она была простой женщиной, необразованной, но чрезвычайно чувствительной. Деду и слуге она так прямо и сказала: «Мы прожили никчемную жизнь. Как были пустыми, такими и остались. А на пороге смерть. Давайте не будем мешать мальчику» Бабушка настаивала: «Что мы можем ему дать? Сделать такими же, как мы? Но мы – ничто. Так дайте хоть ему возможность быть самим собой».

Я слышал, как ночами они спорили, думая, что я уже сплю. «Ты говоришь, что так лучше. Я, конечно, с тобой согласен – не унимался дед, – но он ведь не наш сын, и рано или поздно его заберут родители. Что они скажут? – „Вы его ничему не научили. Он абсолютно не воспитан, настоящий дикарь!“»

Но бабушка была спокойна: «Ну что ты волнуешься? В этом мире все цивилизованны, у каждого есть манеры, и все знают этикет. Так и что с того? Вот ты – хорошо воспитан, но посмотри, чего ты достиг? В худшем случае родители просто разозлятся. Ну и что? Пусть себе злятся. Ничего страшного, а к тому времени мальчик станет уже сильным, и они не смогут сбить его с толку».

Я чрезвычайно благодарен бабушке. Время от времени мой дед вновь заводил подобные разговоры, беспокоясь о том, что рано или поздно родители во всем обвинят именно его. «Вот приедут и скажут: „Мы доверили тебе ребенка, а ты его ничему не научил“».

Но бабушка не хотела даже нанять мне учителя. В деревне был один человек, который мог бы научить меня основам чтения, математики и географии. Сам он закончил четыре класса – в Индии это называется начальной школой. В деревне этот человек считался самым умным. «Он мог бы приходить к нам и учить нашего мальчика. Пусть хоть алфавит выучит и считать научится. Чтобы потом родители не говорили, что мы впустую потратили семь лет», – убеждал дед бабушку.

Но бабушка отвечала: «Вот заберут его и пусть делают, что хотят. А эти семь лет он будет таким, какой есть, и мы не станем ему мешать». Она всегда говорила одно и то же: «Ты ведь умеешь читать – и что? Умеешь считать – и..? Денег у тебя все равно нет, ты хочешь, чтобы у него тоже не было денег и чтобы он жил, как ты?»

На этом их спор прекращался. А что было делать? Деду было трудно, потому что с этим не поспоришь. Он знал, что отвечать придется именно ему. Зять приедет и скажет: «Что ты наделал?» Так бы оно и было, но, к счастью для себя, дед умер еще до того, как меня забрали.

Позже мой отец часто повторял: «Во всем виноват этот старик. Это он испортил мне ребенка». Но к тому времени я был уже достаточно независимым и сразу расставлял все точки над «i». «Не смей говорить при мне ни единого плохого слова о дедушке. Он спас меня от твоих нравоучений. И тебя это злит. У тебя есть другие дети, вот их и воспитывай. Потом посмотрим, кто из нас окажется испорченным».

У него действительно были другие дети: они все рождались и рождались. Я даже иногда подшучивал над отцом: «Ну, пожалуйста, роди нам еще одного ребеночка. Пусть будет целая дюжина. Одиннадцать детей? Люди спрашивают: „Сколько у вас детей?“ Стыдно как-то говорить, что всего одиннадцать. Вот целая дюжина – это да. Впечатляет!» А позже я ему говорил: «Ты по-прежнему калечишь детей. А я – дикарь. Дикарем и останусь». И действительно, мне удалось избежать оков цивилизации.

Мой дедушка был очень щедрым человеком. Он был беден, но никогда не скупился. Он был готов отдать последнее. Именно он научил меня делиться с людьми всем, что у меня есть. Я никогда не видел, чтобы он отказал нищему, да и вообще кому бы то ни было.

Я звал его «нана». В Индии так обращаются к отцу матери. А мать матери называют «нани». Я как-то спросил у деда: «Нана, где ты нашел такую красивую жену?» Лицо у нее было совсем не индийским, она была больше похожа на гречанку. Бабушка была сильной женщиной, очень сильной. Нана умер рано, ему не было и пятидесяти. А бабушка прожила до восьмидесяти. У нее было отменное здоровье. Никто и не думал, что она может умереть. Я обещал ей, что обязательно приеду на ее похороны. И я сдержал обещание. Она умерла в 1970 году. Тогда в последний раз я видел свою родню.

Когда я был совсем маленьким, я считал нани своей мамой. Это были те самые годы, в которые происходит становление человека. Родная мать появилась позже. К тому времени я уже вырос, и у меня сложилось собственное отношение к жизни. Спасибо моей любимой бабушке. Дедушка тоже очень меня любил, но помочь мне не мог ничем. Он был любящим, но чтобы помогать, нужно обладать чем-то большим – нужно быть сильным. Он всегда боялся бабушки. В каком-то смысле он был подкаблучником. И все же он любил меня и помогал… что поделаешь, если он действительно был подкаблучником? Почти все мужья такие – девяносто девять и девять десятых процента. Так что это нормально.

Конечно, моего деда можно понять. Своим поведением я доставлял ему много неприятностей. Целыми днями он сидел на своем гадди – в Индии так называются кресла для богатых людей – и выслушивал жалобы на мой счет намного чаще, чем принимал заказы! Но он всегда отвечал: «Я готов возместить вам ущерб, однако наказывать его не стану».

Я был очень непослушным ребенком, но он терпел все мои выходки… Даже я на такое не способен. Если бы мне пришлось воспитывать ребенка несколько лет… Упаси господи! Несколько минут – и я вышвырнул бы его за дверь навсегда. Возможно, те годы были для моего деда похожи на чудо. И он был вознагражден за свое невероятное терпение. Я видел, как с каждым днем он становился все более и более спокойным. Иногда я даже говорил ему:

– Нана, почему ты меня не накажешь? Как ты можешь все это терпеть?

И вы не поверите, но он плакал! Слезы сами катились у него из глаз. Он говорил:

– Наказать тебя? Я просто не могу. Себя могу, а тебя – нет.

Никогда, ни на одно мгновение я не видел в его глазах и тени обращенного в мою сторону гнева, хотя поверьте, я вытворял такое, что ни под силу даже тысяче детей. С самого утра, еще до завтрака, я уже начинал озорничать – и так до глубокой ночи. Домой я возвращался поздно, иногда в три-четыре часа утра… Каким замечательным человеком был мой дед! Он никогда меня не упрекал и ни разу не сказал: «Ты вернулся слишком поздно. Дети не должны гулять так долго». Ни разу! Наоборот, он даже старался не смотреть на часы.