Я сую газету обратно в папку, при этом наталкиваюсь на «Крик Пиано». Я сразу же нахожу главу, которую читал ГК, и ищу место, где он потерял сознание. Следующий абзац.

«Конечно, им хотелось бы, чтобы мы не долго печалились, а были бы счастливы. Чтобы мы целый день кричали от счастья в угоду этому бесчисленному множеству мертвых. Но кто же еще отомстит за мертвых, если не живые? Однажды придет ночь, когда Пиано закричит».

Я нечаянно захлопнула книгу чуть громче, чем хотела, квартира откликнулась эхом, и я вздрогнула. Я сую книгу в папку, а папку под диван и думаю о наступлении зимы. Сильный ветер сыплет дождевые капли в оконное стекло, как будто кто-то бросает в него пригоршни песка.

Я никогда не любила собак. Я к ним равнодушна, как и к остальным животным, и они платят мне тем же. Наши пути редко пересекаются. Ни у кого из моих знакомых нет рыбок в аквариуме, ни одна соседская кошка не намывает себе ляжки на моем коврике перед дверью, на моих балконах никогда не гнездились голуби, и по углам комнаты у меня не рассиживают пауки.

Пиано смотрит так, словно знает что-то важное для меня, ответ на вопрос, который я еще даже не сформулировала. Его голова тяжело лежит на полу, как будто он хочет спать, но глаза открыты и неотступно следуют за мной повсюду. На секунду представив себе, что он вдруг возьмет и заговорит низким голосом в этой мертвой тишине, я вся покрываюсь гусиной кожей.

ГК, опершись на локоть, в ожидании смотрит на дверь, в которую я вышла из комнаты, а я вхожу через гостиную и прислоняюсь к стене. Я не могу попросить его не спать, пока не усну я. Час ночи. Пол подо мной тихонько скрипнул, он повернулся в мою сторону.

— Дождь еще идет?

Это звучит так, как будто он ждет, когда кончится дождь, чтобы встать и уйти. Мы долго молчим, я чувствую себя голой, несмотря на то что на мне халат, — как орех, вынутый из своей скорлупы. В том, что он здесь, есть по крайней мере один плюс: мне не хотелось бы провести это возвращенное мне время — этот час, который никому по-настоящему не принадлежит и свободен, как никакой другой час в году, — одной.

— Это оттого, что я нервничал, — говорит он. — Со мной такое редко бывает.

Надеюсь, моя улыбка похожа на улыбку, несмотря на размазанную помаду. У всех умных мужчин проблемы с потенцией. Меня это не очень огорчает, я их не утешаю и не упрекаю. Мои мысли тоже часто лезут мне в голову, когда их не просишь, и кружат надо мной неотвязно, как осы на балконе, когда ешь дыню. Когда мужчины заговаривают об этом, я отвечаю им улыбкой, которая ничего не говорит. Благодарность бывает важней, чем любовь.

— То, что сегодня ночью все получается, — говорит он, — это твоя счастливая рука. Красивой тебя, пожалуй, не назовешь, но ты — настоящая женщина.

Я сажусь на край кровати и кладу ему на лоб ладонь, ту самую, в которую ГК кончил, после того как он у него несколько раз опадал, как осенний лист, — то у меня между ног, то под моим языком. Мысли нельзя почувствовать рукой, как удары сердца. Голова человека на ощупь кажется мертвой. Мне нравится прикасаться к ГК, приятнее всего — прижиматься лицом к его мышцам на спине, на груди, на животе. Может, я и некрасива, зато он, без всяких сомнений, — красивый мужчина, и если ему уже сорок, то выглядит он моложе. Мне холодно. Он приподнимает край одеяла, приглашая меня лечь.

— А почему Амели так и не появилась?

Я уже почти сплю, уткнувшись головой в сгиб его руки.

— Скажи мне. Я не буду сердиться.

— С ней произошел маленький несчастный случай.

Все его тело напрягается, словно он не лежит, а стоит рядом со мной, а матрас — это стена, к которой мы с ним прислонились. Я жду его выдоха или вдоха, но его грудь неподвижна.

— Ничего страшного, — говорю я. — Она упала со своего скейтборда. После этого ей было нехорошо.

ГК выпускает воздух из легких, я придвигаюсь ближе, стараясь, чтобы моя голова заняла прежнее место.

— Она просила передать тебе, что вы себя переоценили.

Я не вижу его лица, но знаю, что он улыбается. Может, улыбку тоже можно слышать?

— Вы что, родственники? — спрашиваю я.

— А ты разве не знаешь?

Я качаю головой, при этом мой нос трется о его предплечье, потрескивая хрящом.

— Она моя племянница, — отвечает он медленно.

Значит, в «Крике Пиано» речь идет об отце Амели. А Амели, наверное, и есть та самая девочка, которая нашла голову своего отца между рельсов. В мое сознание откуда-то проникает сигнал тревоги — настойчивое ощущение, что происходит что-то не то. Что мне нужно привести в порядок свои мысли и вышвырнуть из квартиры этого человека. Я вглядываюсь в цифровое табло моего радиобудильника, оно показывает половину второго. Я хочу спать. Я не могу придумать лучшего применения подаренному часу, чем первый раз в жизни спокойно поспать под боком другого человека.

— Ты ведь хорошо знаешь Амели, верно? — спрашивает ГК недоверчиво. — Скажи мне, о чем вы говорите друг с другом?

Зачем он спрашивает? Лучше бы просто говорил себе что-нибудь, чтобы звуки его речи заставляли тихо вибрировать его грудную клетку и эта вибрация как бы обволакивала меня и уносила вдаль.

— О щенятах и их чувствах, — отвечаю я.

Это был правильный ответ, ГК тихо смеется и долго молча кивает головой.

— Молодые собаки любят опавшие листья, — говорит он. — И первый снег.

— А старые?

— Старые собаки любят запах прелой листвы, а еще больше — запах тающего снега на их шерсти перед теплой батареей.

— А ежи?

— Ежи? — Он какое-то время молчит. — Ежи никого не любят. Поэтому и живут уже миллионы лет. Они научились прятаться.

— Почему ты вдруг решил показаться людям?

— Ты хочешь сказать — почему именно сейчас?

Я киваю, чтобы он продолжал, наши тела вместе производят оптимальное тепло, именно такое, какое нужно, мне никогда еще не было так уютно в собственной постели.

— Для ошибочного решения все равно не бывает подходящего момента.

— И что это за решение? В чем его суть?

— В том, что последний из нас, кто останется, принимает на себя всю вину. Ни Амели, ни я не готовы к этому.

Сердце ГК бьется прямо под моей левой щекой; за закрытыми глазами я вижу цвета и формы, они ритмично, в такт, дрожат, набухают и съеживаются.

— После вечера он покажется, — тихо говорит ГК. — Мы опять здесь. Это нельзя не заметить.

Мы молчим, и через какое-то время молчание становится так же приятно, как звуки речи.

— Ты не могла бы лечь как-нибудь по-другому? — просит ГК. — Я терпеть не могу слышать свое собственное сердце.

ГК по-прежнему лежит на спине и крепко спит, как больной, а я наблюдаю монотонную смену цифр-секунд на табло будильника. Буря за окном дергает ставни. Один час пятьдесят девять минут и пятьдесят семь секунд. Пятьдесят восемь, пятьдесят девять. Возникает что-то вроде короткого замешательства, и цифровой указатель прыгает назад — на табло вновь один час и две секунды. Я откидываю одеяло в сторону. Теперь они лишние, эти следующие шестьдесят минут, я могу делать с ними что хочу. Присев на корточки, я вытаскиваю папку из-под дивана и раскрываю ее. Потом поднимаю глаза и вижу Пиано; огромный и черный, он стоит на пороге, зад в спальне, у ГК, передние лапы и голова у меня в гостиной. Я замираю и не шевелюсь, пока не убеждаюсь, что он не собирается защищать папку хозяина. Он просто внимательно смотрит на меня, в каком-то странном «молчании», хотя собаки всегда молчат. Я вынимаю из папки «Крик Пиано», газету и еще две книги ГК: «Северо-западный ветер» и «Яйцо Кровь Какао». Потом мне на глаза попадается какой-то план. На трех скрепленных вместе страницах, с виду совершенно безобидный и неуклюже оформленный план с разной величины абзацами, начинающимися с тире, похожий на программу воскресной загородной поездки.

Несколько адресов, место и время встречи ГК с читателями, его обморок, адрес больницы, номер палаты, отделение интенсивной терапии — все напечатано одно под другим человеком, не умеющим форматировать. Я не знаю, как должен выглядеть профессионально составленный план — спутниковые фотографии, миллиметровая бумага, перечень страниц Интернета? Этот план показался мне «камерным». Частным. Чем-то, что касается и меня. ГК и Амели вдруг сразу придвинулись на невыносимо близкое расстояние. То, что он спокойно спит в соседней комнате, можно объяснить лишь незапланированной травмой головы.