Как-то в начале сибирского лета уединились на берегу Ангары, в тени пышной черемухи, деревенская девчонка Устя и паренек Валик, приехавший из Иркутска в Заваль на каникулы к деду Ипату.

Через мыс перекатывался ангарский ветер. Он вихрил буйную шевелюру на голосе Валика и шевелил гладкие волосы Усти. Синь реки слепила глаза, но они ничего не замечали кроме книги, которую читал вслух городской гость. Слегка вывернутые губы чтеца подрагивали от напряжения. И немудрено: Валик читал историю из страшных «Вечеров на хутора близ Диканьки». Он, как видно, давно облюбовал гоголевский рассказ и сейчас шпарил чуть ли не наизусть «Заколдованное место». Костлявые скулы парня порозовели, а зрачки отблескивали шлифованным металлом.

— «...Только что дошел, однако ж, до половины и хотел разгуляться и выметнуть ногами на вихорь какую-то свою штуку, — не подымаются ноги, да и только! Что за пропасть! Разогнался снова, дошел до середины — не берет! что хочь делай: не берет, да и не берет! ноги деревянные стали! Вишь дьявольское место! Вишь сатанинское наваждение! впутается же ирод, враг рода человеческого!..».

И вот на этом месте Валик заметил, что слушательница переместила взгляд на мотылька. Он прикусил губу, захлопнул книгу, сказал хмуро:

— Считаешь — все выдумка?

— Сказка! В жизни все проще, паря Колокольчик!

— Выходит, мой дедушка тоже все выдумал для красного словца?

— Просто я верю своему дедушке! — Листик черемухи, приклеенный к носу девчонки, слетел на белое платье. — Никаких заколдованных мест в нашей тайге нет. Дремучая она — да! Но мой дедушка всегда выходил из своей Небожихи благополучно. Другое дело — отец, — голос ее почти слился с шелестом листьев. — Да он какой был охотник?! Только интересовался таежными делами да тоже выспрашивал про Заколдованную Небожиху, как все чужие...

Сейчас «чужой» в Завали был Валик. Он приехал в деревню на каникулы перед девятым классом. И ему не понравилось, видите ли, что здешние считают его деда чудаком из-за различных россказней, главное же, по причине веры в «заколдованное место» в здешней тайге. И сейчас он заспорил об этом с Устей Сизых. Воспользовался, что соседка такая кроткая и не может по-настоящему вступиться за своего деда, у которого воспитывается. Гордей лучший охотник, и деляна его простирается до самых тех мест, где когда-то, в годы гражданской войны, пострадал прадед Авдей. По пересказам Ипата, в тех местах Верхней Тайги водится какая-то неведомая, прямо-таки колдовская сила, и горе человеку, попавшему в ту глухомань. Покойный Авдей лишился-де там разума, а колчаковский отряд, который вел он по принуждению, под дулом нагана, в Острожск, возможно, и вовсе не вышел из тайги.

Подтвердить свои домыслы Ипат не в силах: ходить не может — из-за фронтового ранения в спину ноги парализовало, вроде здоровые, а не держат. Волочит за собой Ипат свои ноги, ровно две рыбины, и врачи в Острожске названия даже не могут определить болезни, не то что лечить. Но здоровый Гордей, который тоже помнит рассказ полоумного своего отца, только усмехается на доводы соседа и одногодка Ипата. «Чем еще жить обезноженному, как не выдумкой-надумкой, — жалючи объясняет старый охотник фантазии инвалида Ипата. — Рана-то, видно, и на голову повлияла».

Язык без костей, известное дело, а сам молчаливый Гордей много лет промышляет в Верхней Тайге, и добычливо. Бабы туда захаживают иной раз по ягоды до самой Небожихи — никакой колдовской силы не встретилось. Ученые ходили на проверку — никаких результатов. Сам хозяин тех мест Гордей Авдеевич Холодцов усмехается, если слышит про Заколдованный Обмет. «Моя бы воля, — басит Гордей в бороду, — сам бы всю тайгу заколдовал, чтобы не лезли в нее всякие нечистые».

Дотошному внуку Ипата много раз объясняли в Завали все это и повторяли слова Гордея. Нет же, Валик все лезет в спор. Неверно, мол, что не прислушиваются к словам его деда Ипата в деревне, и все! Особенно озлился городской настырный гость, когда увидел, что его деда нет в альбоме следопытов Завальской школы, где собраны рассказы о героическом прошлом деревни, о лучших людях и достижениях таежно-промыслового хозяйства. Устя была ближе всех, и Валентин Колокольцев почему-то счел нужным прежде всего предъявить претензии ей. И вот приходится Усте Сизых волей-неволей слушать доводы гостя в пользу фантазий деда Ипата.

«Интересно, конечно, Гоголь написал, а этот ловко подвел под книжку, — думала она сейчас, возвращая листик на нос — защита от загара. — Да мы тут тоже не просто ангарские водохлебы. В своих делах-то разбираемся не хуже, чем они в своих, городских».

А Валик повертел головой, оглядывая зелено-синие переливы Заангарья, и выпалил:

— И ты сама не пыталась найти хоть следы своего отца?

— Как сказать...

Устя растерялась. Она смиренно опустила ресницы, похожие на обгорелые хвоинки, сильней наслюнявила листик черемухи и прикрыла им веснушки на носу. Но Валик по запальчивости не почувствовал бестактности своего вопроса, тряхнул гривкой белесых волос и продолжал:

— Может, он где-нибудь там, в тайге, до сих пор... Живой! Только выбраться не может....

Книга хлопнула в руках у него, словно внутри находился пистон.

— Дедушка мой ничего не мог найти, а он в землю на семь вершков видит.

— И странные вещи не может объяснить, — рванулся над обрывом голос Валика. — Неужели лишний раз накладно зайти в верховья Каверги, к самой Небожихе!

— Нам делать больше нечего, — передернулась Устя, — как только шляться впустую по тайге!

— Почему впустую? — вскрикнул Валик. — Ради истины!

— У нас покос на носу, а мы будем мох толочь в тайге.

— Правильно сказал Шекспир: «Недалеко ушла от глупости домоседная мудрость».

— Можешь проявить свой ум — никто не держит.

Валик вскочил, зажал книгу под мышкой и зашагал в сторону деревни по вьюнистой тропе-дорожке. Вышагивая, как он считал, легкой походкой землепроходца, думал, что зашел далеко в разговоре с Устей. Но как рассердила она его своей инертностью! Что за странная девчонка? Вроде как уже состарилась. Казалось бы, такая отзывчивая, душевная, понятливая, да и с детством еще не рассталась, должна бы увлечься тайнами местной тайги. Нет же — сенокос, неполотая картошка, нештопанные носки деда... А на него смотрела, как на чудака, и слушала, словно больного, И это ее ироническое — «паря Колокольчик!».

— Ничего, я докажу! — воскликнул про себя Валик, прислушиваясь к топотку босоногой Усти за спиной. — Кое-что предприму уже этим летом. Не зря я сын геолога.

Ему вдруг нестерпимо захотелось рассказать Усте о своем отце, надеясь, что она наконец-то поймет, что к чему. Он остановился, освобождая тропу, подождал, когда Устя поравнялась с ним, пошел сбоку.

— Тебе, наверно, будет небезынтересно послушать о моем отце — Иване Колокольцеве, — начал он, взглянув на надутые губы девчонки. — Соседи все-таки, и вообще...

Устя молча кивнула. И он начал рассказывать о своем отце. Как тот работал шофером и одновременно учился, чтобы «выйти в люди». Получил диплом техника-геолога, отправили на дальний рудник на Алдане. Надо было выбираться в город — мать требовала. Пришлось отцу учиться заочно в горном институте. А жили в коммунальной квартире. Понятно, заниматься в комнатушке трудно — на общей кухне сидел по ночам. Проснешься среди ночи, а отец клюет носом над учебником. Казалось, закончит институт, легче дышать станет. Но с переводом в город отца совсем закружила служба. Где уж тут ему было вспоминать про родную деревню Заваль и какие-то там легенды-предания вокруг нее.

— Но что-то его гложет, — заключил Валик, покосившись на Устю. — Просил подготовить обстоятельный отчет... Увы, стал чиновником. Надо привезти пробы грунта, растительности, срезы деревьев. Придется выбраться в тайгу.