«Не ставь себе предел там, где есть дальнейший путь; если двигаясь вверх ты нашел свой низ (ха-ха-ха!), если стремясь направо ты достигаешь левой своей стороны, то иди вбок, или скажи, хрясь“».

– Хрясь! Мать твою!

«Моя мать – твоя тайна, сын ты мой, Яков. Смерть ее – тайна, слушай меня, Сын, и твоего Сына ждут великие дела. Я же с тобой, мой храбрый Яки».

– Кто ты, еще более верхний, нежели Я?

«Кто-то зовет меня Кибальчиш, другие говорят, что я – Женщина. Не слушай их, ты узнаешь меня сам. Я ничего не хочу, открой глаза и смотри сюда; твой Сын действительно нужен, это будет ясно. Он убьет их всех и спасет».

– Мой сын – мой друг, я сам знаю все, что я знаю.

– Это клево!

Ошарашенный Иаковлев через сорок лет после Победы находит своего Отца.

«Тебе повезло, ты будешь видеть. Завтра ты произведешь на свет великую личность, она не представляет из себя ничего. У Сына нет привязанностей – он убьет, не задумываясь. Так хочешь Ты, чтобы есть мясо. Ты мне противен и страшен, сынок».

– Я сделаю, как ты велишь, – сказал Иаковлев, встав на одно колено перед Этим. – Я буду любить тебя!

В этой пещере можно видеть что-то другое. Здесь, на глубине, все имеет иной смысл и цвет. И Ты пытаешься видеть, Ты смотришь туда, пытаешься открыть глаза, хочешь знать, в чем дело, пробуешь разговаривать или зажечь огонь. И что означает этот лиловый цвет наверху.

«Завтра ты родишь нечто. Ты, может быть, умрешь; прощай, Иаковлев. Но твое дело будет иметь свой конец. Помнишь ли ты начало?»

– Кольцо? Два кольца, два конца, посредине…

«Прощай, Сын. Уничтожь весь этот отпавший от Нас мир. Они не хотят Высшего, они хотят бесконечного. Ты станешь таким же, но Ты есть Я».

– До свидания, я готов стать Отцом.

Все было именно так, и никто не может отрицать Истину. Истина может быть только такой, все остальное есть Ложь. Тот, кто идет ложным путем, не следует святым заповедям, – тот поклоняется всякой шушере. Других путей нет.

И он проснулся ночью в значительном настроении, чувствуя себя готовым к еще более великим вещам, чем его собственные дела. Он был Яковлевым, и все только начиналось – не было причин для грусти и любви. Огромный живот пробуждал в остальном теле нежность, словно любовница. Ребенок бушевал там внутри, желая покинуть этот рай, совершив путь, обратный пути, который производят те, которые делают нечто, называемое грехом или грешком.

– Я счастлив, – объявлял Яковлев всему остальному.

Он уже одиннадцать месяцев носил свое бремя, ибо высшие существа могут носить это так долго, поскольку все, что не принадлежит общему, устанавливает свои собственные законы и следует им, нарушая в то же время другие, управляющие Вселенной и большинством.

Но как же произвести роды, если половая принадлежность мешает появлению чего-то нового, и врачей тоже нет рядом, а они могли бы взрезать любой индивид для получения из него интересных научных данных и высшей жизни? Америка оставила Яковлева, откупившись ненужным сейчас миллионом, – она была самодостаточна и была, в общем, любой на выбор; и запотелые кока-колы классик, как и прочие sodas, всегда исправно вылетали из автоматов в руки довольных многонациональных людей, но там не нашлось места для Бога и для его сына.

Яковлев мучился, шагая по поверхности острова, и у него болел живот.

– Это сын мой болит, вы слышите, существа! – кричал Яковлев, страдая невозможностью родить. – Я сейчас лопну и, может быть, воскресну, но мой отпрыск, мое любимое продолжение покарает вас всех, ибо я был здесь, умирая от тоски, а вы не подали мне руки, не вкололи наркоз или морфий, чтобы не было так мучительно больно, не заняли меня затейливой беседой о целях существования, не укрыли меня одеялом и не спели мне песню. Я проклинаю вас, гады!!!

Яковлев потом засмеялся, потому что, в принципе, ему было наплевать на то, что он сказал, но это было интересно. Наконец ему надоело ходить, наблюдая пальмы и джунгли, и он лег на песок около океана и решил отдаться своей судьбе.

– Я выпью свою чашу до дна, – сказал Яковлев, скрестив руки на животе.

Он расслабился, начал считать до десяти, но потом перестал; начал думать о своем одиночестве, но стало скучно. Ребенок внутри замер на миг, заразившись спокойствием среды обитания, но затем как будто проснулся впервые и своей свежеобразованной головой так сильно уперся в верхнюю часть неизвестного органа Яковлева, служащего аналогом матки, словно его час уже пробил и время пришло, но он не хочет обычных путей и греховных падений вниз – в этот мир, но желает вознестись куда-то в высшие сферы божественного отца и продемонстрировать некое непорочное рождение, начав свою многообещающую жизнь славно и смело.

«Что это?» – подумал бедный Яковлев, раздираемый восстающей в нем силой. Он сел, подняв руки вверх, и ждал дальнейших событий. Стало везде темно, загремел гром, начали бурлить какие-то воды, стекающие с гор, пошел сильный дождь с градом, и молнии гордо озаряли вздымаемую ширь океана.

«Что это?» – подумал жалкий одинокий Яковлев, дрожа от холода и ужаса перед гневом окружающей его стихии. Он встал, опустив руки вниз, и даже закрыл глаза, не желая принимать участие во всем, что происходило сейчас. Но ребенок очень сильно активизировался и, извиваясь, как уж, полз все выше и выше, словно самолет или Икар, желающий достичь черной дыры. Организм Яковлева вибрировал, будто токарный станок, ужасная боль готова была уже отключить божественное сознание, оставив реальность без присмотра, но тут случилось что-то очень важное, и Яковлев преобразился.

Вдруг он встал на этом острове, огромный, как гора: он был бородат, статен и полугол и мог убить любого, кого хотел. От головы его шло красное сияние, как от фонаря, висящего над дверью публичного дома, руки его были волосаты и могучи, а ребенок внутри его мускулистого тела клокотал, словно лава, и рвался наружу, как пробка в бутылке шампанского. Когда Яковлев издал клич, все остальное прекратилось; воссияло солнце, приятная погода и тепло, стало все тихо и замечательно, и только ребенок все еще рвался куда-то.

– Чего же ты хочешь, парень?! – крикнул Яковлев, обращаясь внутрь себя.

Молчание было лучшим ответом.

– Еще раз спрашиваю тебя: ответь, чего же ты хочешь?

И опять ничего, и потом вдруг какой-то ужасающий рывок, импульс, резкое устремление в самый что ни на есть верх, невероятные перемещения в теле, дрожь, взрыв всех существующих чувств – и ребенок вылез через ухо.

Он вылез и шмякнулся на песок, мокрый, голый и умный, и сделал свой вдох, и песчинки облепили его тельце, словно это была рыба, выброшенная штормом на берег.

– Здравствуй, сын! – сказал ошарашенный Яковлев, истекая мозговой кровью.

– Здравствуй, отец, – ответил ребенок, отряхивая песок, – меня зовут Миша Оно.

Яковлев умер.

Сергей Шульман родился. Миша Оно рос очень быстро и с детства проявил себя в самом лучшем виде. Еще будучи в совсем маленьком возрасте, он встретился однажды со страшным драконом, пришедшим растерзать его, ибо остальной мир был наслышан о появлении нового героя. Этот дракон появился внезапно в полночь, когда Миша спал в колыбели и видел сны о будущем. Но чуткость не подвела его, и он тут же вскочил, схватил свой меч и бросился в бой.

Схватка была очень жаркой, но через некоторое время с драконом было покончено. Довольный Миша лег спать, а наутро весь трансцендентальный мир узнал об этом восхитительном подвиге. Ибо дракон был непрост и символизировал все, что угодно.

Наутро Миша проснулся, умылся, почистил зубы и посмотрел вокруг себя. Прекрасное мироздание цвело повсюду, приглашая его к себе. Но он помнил свою задачу, он смутно знал о ней и был готов служить своим создателям.

Некий старец воспитывал его в благочестии и добродетели. Лицо его было скорее вытянутым, нежели круглым; аккуратно подстриженные усы окаймляли верхнюю губу, малорослые баки по обеим сторонам щек были с сединцой. Губы старца были чувственными.