Лодовико, немного освоивший местный язык, сообщил султану, что является римлянином, но сделался мамлюком в Каире и, побывав в Мекке и Медине, стал теперь “добрым мавром” и рабом султана. Но, когда султан потребовал, чтобы он прочитал мусульманский “символ веры” (имелись в виду, вероятно, какие-то строки из Корана), Лодовико не сумел этого сделать, и султан велел заточить его в замок в городе, который Лодовико назвал Рада (Rhada). Возможно, это современный город Рада (Rada’a) в Йемене, где находятся знаменитейшие в стране средневековые руины.
Через два дня после неудачной аудиенции Лодовико султан во главе своей армии отбыл на войну с султаном Саны (Sana’a), и в этом месте Лодовико прерывает рассказ о своем заточении, чтобы подробно описать султанское войско, щиты, солдатскую форму и вооружение. А затем, вновь обратившись к собственному затруднительному положению, он заявляет, что стал одним из первых европейцев – во всяком случае, со времен падения Римской империи, – совершившим эротическое покорение Востока.
Итак, мы узнаем, что Лодовико попал в беду, притворившись, будто перешел в ислам, солгав о себе и затем угодив в темницу по приказу местного тирана, у которого не было причин проявлять милосердие. К счастью для Лодовико, его не приковали к стене какого-нибудь смрадного подземелья, где о нем забыли бы все, кроме стража, носившего ему хлеб и воду. Ему предоставили возможность прогуливаться по внутреннему двору замка, под окнами (как рассказывал Лодовико) “одной из трех жен султана, которая жила с двенадцатью или тринадцатью смуглыми, почти чернокожими девицами-служанками”. Лодовико сообщал, что в тюрьме у него было два товарища по несчастью и что сообща они решили, что одному из них “следует притворяться сумасшедшим, чтобы лучше помогать остальным”. Когда подошел черед Лодовико разыгрывать безумие (эту задачу он нашел “изнурительной”), он заметил, что привлек внимание царицы и ее служанок: они наблюдали за его представлением со своей выигрышной позиции у окна.
Зная, что царица смотрит на него, Лодовико принялся выказывать безумную храбрость, силу и дерзость. Он даже передразнил султанский допрос: велел овце прочитать вслух “мусульманский символ веры”, а потом, видя, что она молчит, в наказание перешиб ей ноги. Далее Лодовико сообщал, что отдубасил еврея, оставив этого “недочеловека” валяться мертвым, а потом встревал в другие драки, продолжая волочить за собой тяжелые цепи, – пока наконец царица не велела привести его во дворец, к себе в покои, по-прежнему в кандалах, и не принялась восхищенно его разглядывать.
“Будучи умной женщиной, она поняла, что я вовсе не безумен, – писал Лодовико, – и окружила меня заботой: велела выдать мне хорошую постель, такую, на каких все там спят, и присылать мне обильные яства. На следующий день она приготовила мне ванну по тамошним обычаям, с множеством благовоний, и продолжала всячески баловать меня в течение двенадцати дней. Затем она стала приходить ко мне по ночам, в три или четыре часа, и всегда приносила что-нибудь вкусное”.
Вскоре царица начала выказывать признаки любви к этому диковинному узнику-европейцу. Она смотрела на него, писал Лодовико, “словно на какую-нибудь нимфу и возносила жалобы Богу в таких словах: «…О Господи, ты сотворил этого человека белым, как солнце; ты сотворил моего мужа черным, и сын моей черен, и я сама черна. О Господи, если бы только этот человек был моим мужем. О Господи, если бы я родила сына, похожего на этого человека”.
Поддавшись чувствам, влюбленная царица заливалась слезами. Она проводила пальцами по телу Лодовико и обещала, что, когда вернется султан, она позаботится о том, чтобы с пленника сняли оковы. А на следующую ночь она открыто предложила себя Лодовико. Если она ему не по вкусу, сказала она, то он может лечь с кем-нибудь из ее служанок. Когда Лодовико ответил, что, приняв ее предложение, он рискует лишиться головы, она заверила его, что никакая опасность ему не грозит: “Я дам собственную голову на отсечение, лишь бы тебя не тронули”. Но Лодовико, по крайней мере если верить тому рассказу, который он предложил европейским читателям, отклонил любовное предложение царицы. Он рассудил, что, если он согласится, она, конечно же, осыплет его дарами – золотом, серебром и лошадьми, – но и приставит к нему стражу из десяти черных рабов, и тогда ему ни за что больше не вырваться из Счастливой Аравии.
“Я бы уже никогда не смог убежать из этой страны, потому что меня искали бы по всей Счастливой Аравии, точнее ловили бы на заставах, – писал Лодовико. – И если бы я когда-нибудь решил улизнуть, то меня покарали бы смертью или заковали в железо на всю жизнь”. Делясь такими соображениями, Лодовико как бы берет своих европейских читателей в сообщники. Быть может, царица действительно влюбилась в Лодовико, но при всей искренности ее чувства она была наивна, как наивны все примитивные народы. Лодовико же, напротив, был человеком искушенным, но ему приходилось идти на обман, как, например, тогда, когда он пытался уверить султана, что принял мусульманство. Влюбившись в него, царица спасла его от пожизненного заключения в арабской тюрьме, однако ее любовь представляла для узника угрозу уже другого рода, и Лодовико принялся тянуть время, надеясь найти какую-нибудь лазейку.
Наконец возвратился султан, и Лодовико удостоился новой аудиенции. Царица, тоже присутствовавшая в зале, потребовала его освобождения. Когда султан согласился освободить пленника и спросил, куда бы он желал отправиться, Лодовико притворился, что не желает иной участи, кроме как остаться в Счастливой Аравии и до конца жизни быть верным рабом султана. Царица увела Лодовико. Она снова осыпала его поцелуями и сказала: “Если ты будешь угождать мне, то сделаешься важным человеком”. Лодовико прибегнул к привычной стратегии. Он ответил царице, что слишком слаб и голоден, чтобы помышлять о любви. Царица стала каждый день приносить ему “яйца, курятину, голубей, перец, корицу, гвоздику и мускатный орех”. Он поехал вместе с царицей и ее свитой на охоту, а по возвращении восемь дней притворялся больным. Наконец он заявил ей, что “принес обет Аллаху и Магомету” и обязан посетить одного святого в Адене. Царице понравилось такое религиозное благочестие, и она, проявив всегдашнее простодушие, снарядила Лодовико в путь, снабдив его верблюдом и двадцатью пятью дукатами золота.
Оказавшись в Адене, Лодовико разыскал капитана иностранного судна и условился, что после нового объезда Счастливой Аравии поплывет с ним к следующему месту назначения – в Персию. Излишне говорить, что царица больше никогда не увидела объект своей любви.
Странствия Лодовико, совершенные в начале XVI века, относились к самому раннему этапу эпохи географических открытий: всего за несколько лет до этого Васко да Гама проложил морской путь вокруг мыса Доброй Надежды к Индии, а спустя примерно десятилетие другой его великий современник, Фернан Магеллан, отправился в свое знаменитое кругосветное плавание. Иными словами, именно в те годы занималась заря колониальной эпохи, когда Португалия принялась учреждать торговые фактории на Малабарском побережье, а также в Китае, Японии и Южной Америке, хотя минует еще почти столетие, прежде чем Британия создаст Ост-Индскую компанию, и пройдет еще один век, прежде чем Европа покорит значительные по площади территории и добьется политического господства на Востоке. И все-таки уже в “плутовском романе” Лодовико содержится явно читаемая парадигма. Сколько еще в последующие века появится историй о том, как искатель приключений с Запада завоевывает любовь экзотической и миловидной принцессы? Сразу приходят в голову Покахонтас и Джон Смит – новосветская вариация на ту же тему. И дочь индейского вождя, и оставшаяся безымянной султанша из Счастливой Аравии спасают жизнь чужака, иноземца, вступившись за него перед правителем (в одном случае отцом, в другом – мужем), и обе готовы пожертвовать собственной головой, чтобы избавить от смерти приглянувшегося им человека.
