Рикенхарп и Кармен прошли под аркой из стекловолокна, так густо покрытой граффити, что определить, в честь кого она построена, не было никакой возможности, и продолжили путь по молочного цвета дорожке, скрывающейся под боковой галереей второго уровня. Многоязычная толпа густела по мере приближения к центру бульвара. Мягкий свет, лившийся из-под полистироловой мостовой, делал всех похожими на персонажей из фильма ужасов 1940-х годов. Даже увиденное сквозь темные очки окружающее манило Рикенхарпа тысячью соблазнов.
Он все еще скользил по волне голубого меска, начавшей уже опадать: Рикенхарп чувствовал, как она теряет энергию. Он посмотрел на Кармен, та ответила взглядом — они поняли друг друга. Она огляделась и кивнула на вход в закрытый кинотеатр — узкую забитую мусором нишу в нескольких шагах от улицы. Они зашли внутрь, а Юкио и Уиллоу стали спиной к дверям, загораживая улицу, так чтобы Рикенхарп и Уиллоу могли каждый втянуть по двойной дозе голубого меска. Было какое-то детское удовольствие, какая-то блатная романтика в этой игре в прятки. После второй затяжки надписи на стекловолоконных дверях вдруг обрели смысл.
— У меня заканчивается, — сообщила Кармен, рассматривая флакон.
Рикенхарпу не хотелось думать об этом. Мозги у него снесло, он почувствовал, что переключается в вербальный режим голубога.
— Видишь эту надпись? «ТЫ УМРЕШЬ МОЛОДЫМ, ЭТБ ОТОБРАЛА ПОЛОВИНУ ТВОЕЙ ЖИЗНИ». Знаешь, что это означает? Я понятия не имел, что такое ЭТБ до вчерашнего дня. Видел название на стенах, удивлялся, пока вчера кто-то не обмолвился…
— Что-нибудь связанное с бессмертием, — предположила она, слизывая голубой меск с кончика сниффера.
— Элитная Терапия Бессмертия. Типа какие-то люди придерживают терапию бессмертия для себя любимых, потому как правительство не желает перенаселения оттого, что народ живет слишком долго. Очередная идиотическая теория заговора.
— Ты не веришь в заговоры?
— Не знаю… может быть. Но не в такие завиральные. Я думаю… людьми все время манипулируют. Даже здесь: это место так давит, знаешь, как…
— Подождайть, — вмешался Уиллоу, — дети, заняйтие по социологии переносийтся на будущее, поняйть? Где этот место с чувайк, которы можейт увозить нас отсюда, парень?
— Пошли, — сказал Рикенхарп снова выводя их в людской поток. И гладко продолжил свой мескалиновый треп: — Здесь же как Таймс-Сквер, да? Читала про это место в старых романах? Архетип. Или вот некоторые места в Бангкоке. Я думаю, все они устроены особым образом. Может, это происходило подсознательно. Но они устроены так же тщательно, как японская икебана, только эстетика там с обратным знаком. Прикинь, все эти исступленные, слезливые, самодовольные проповедники, которые всегда болтали о дьявольском соблазне подобных мест, были правы. По-своему совершенно правы. Потому что, да, такие места возбуждают, соблазняют, пьют человеческую кровь. Да, они как венерина мухоловка.[8] Архитектурный Свенгали.[9] Клише о плохих районах города не врали. Все эти преподобные батюшки: преподобный Ико, преподобный… как его?.. Добряк Рик Крэндэлл…
Кармен быстро окинула взглядом Рикенхарпа. Он, было, удивился, но меск нес его дальше:
— …все они правы, но потому же, почему правы, они и ошибаются. Здесь каждый пытается тебе что-нибудь впарить. Тысячи ярких огней и мобилей соблазняют тебя отдать им энергию… в форме денег. Люди сюда по большому счету приезжают за покупками или затем, чтобы в последний момент удержаться от покупки. Напряг между желанием купить и сопротивлением ему прикалывает. С чего, например, я тут прусь? Меня гладят по яйцам, а я держу все в себе. Врубилась? Тут прешься, но не кончаешь, а то зря только просрешь деньги, подхватишь сифон, или тебя ограбят, или всучат херовые таблетки, или еще чего… Я имею в виду — все, что тут продается, — бессмысленное говно. Но сегодня мне трудно сопротивляться… — он пропустил: «Потому, что я под кайфом», — я более восприимчив к подсознательным призывам, вшитым в дизайн символов, в кинетическую возню, а от гребаных мерцающих лампочек втыкаешь, как древний компьютер, в двоичном мышлении: вкл-выкл, вкл-выкл, свет-тьма — неонки, они действуют не хуже спиральной подвески гипнотизера из старого кино. Эти здешние расцветки, яркость вывесок, частота пульсации, частота включения-выключения лампочек — все сконструировано с учетом законов психологии, а конструкторы даже не знают, чем пользуются: эти двусмысленные цвета, выделения желез, возбуждающая химия прямо в центр удовольствия в мозгу… как проплаченные скабрезности от шлюхи… как видеоигры… Я имею в виду…
— Я знаю, что ты имеешь в виду, — проговорила Кармен, с отчаяния покупая картонный стакан пива. — У тебя, должно быть, горло пересохло после этого монолога. Вот возьми. — Она сунула пенящийся стакан прямо ему под нос.
— Что-то я заболтался, извини.
Рикенхарп в три глотка ополовинил стакан, перевел дыхание и допил остаток. Горло на секунду превратилось в отдельно взятый рай. Волна спокойствия умиротворила его, но вскоре испарилась под воздействием голубого меска. Ну да, его врубило.
— Да ладно, я с удовольствием слушаю, — пояснила Кармен. — Но ты можешь выболтать что-нибудь, а я не уверена, что нас не сканируют.
Рикенхарп сконфуженно кивнул, и все проследовали дальше. Он скомкал стакан в руке и на ходу принялся методично рвать его на части.
Рикенхарп наслаждался окружающими оттенками, смешанным светом — тот лился на головы прохожих, обращая поток причесок и головных уборов в живую ленту яркой полосатой ткани, преображал автомобили в разноцветные движущиеся айсберги.
«Возьмем слово „аляповатое“, — думал Рикенхарп, — и кинем его сырым в бак, наполненный словом „очарование“. Подержим там некоторое время, пусть кислоты „очарования“ обесцветят „аляповатое“, так что на поверхности появится нечто вроде нефтяной радуги. Промокнем эту радугу марлей, выжмем ее в колбу, сильно разбавим маслом мультяшной невинности и экстрактом чистого субъективизма. А теперь пропустим сквозь колбу — и сквозь все остальные колбы неоновых рекламных бус над бульваром Свободной зоны — ток».
Перед ними простирался туннель из цветных огней, сходившийся в калейдоскоп: изогнутые фасады домов справа и слева блистали дюжиной разнообразных реклам. Чувственный однотонный поток неоновой инфоленты через расчетливо неравномерные промежутки прерывался яркими торговыми знаками а-ля Таймс-Сквер: «КЭНОН», «АТАРИ», «НАЙК», «КОКА-КОЛА», «УОРНЕР АМЕКС», «СЕЙКО», «СОНИ», «НАСА ХИМКО», «БРАЗИЛИАН ЭКСПОРТС», «ЭКСОН» и «НЕССИО». И лишь по одному признаку можно было догадаться о том, что идет война: две рекламы — «ФАБРИЦИО» и «АЛЛИНН», итальянской и французской компаний, — зияли темнотой, пав жертвой советской блокады.
Они миновали магазин телемаек, откуда выходили туристы, на груди которых сменяли друг друга фрагменты видео: сверхтонкие чипы, вшитые в ткань, проигрывали клип на выбор.
Лоточники тысячи рас торговали бета-сладостями, приправленными бета-эндорфинами; выращенными тут же, в Свободной зоне, моллюсками в темпуре и на шампурах; порнографическими брелоками-голокубами; мгновенными фотокарточками «вас и вашей жены» (ой, или это ваш бойфренд?)… Несмотря на близость Африки, темнокожих тут почти не было: Админ Свободной зоны считал их потенциальной угрозой безопасности. Туристы приезжали в основном из Японии, Канады, Бразилии на волне бразильского бума, Южной Кореи, Китая, арабских стран, Израиля… и еще немного из Америки. Совсем мало из Америки — спасибо депрессии.
Душно было, как в теплице, как в весело подсвеченной парилке. В горячем, смешанном с разнообразными дымами воздухе колыхались неоновые огни, расплывались и меняли цвет реклама, ролики на телемайках и светящиеся побрякушки. Высоко над головой, между неплотно пригнанными элементами пазла из рекламных щитов и видеоэкранов домов удовольствий, демонстрирующих откровенные клипы, просвечивало темно-синее ночное небо. На уровне улицы же границы хаоса по обе стороны очерчивались дверными проемами, потоком входящих и выходящих из супермаркетов, курительных салонов, сувенирных лавок, театриков и тинглерных галерей.
