— Да.

Широко улыбнувшись, Йерикка на миг притянул Олега к себе и тряхнул за плечи…

Ночью над рощами несколько раз пролетали вельботы. Из отрывочных сведений, пойманных рацией, стало ясно, что противник оккупировал Мёртвую и Лесную долины и был остановлен на Белом Взгорье — то есть, чета Гоймира оказалась в тылу врага. Как-то само собой подразумевалось, что утром все стали собираться уходить — «отдых» заканчивался.

Тур не пошёл с четой. Он вообще молча проводил ушедших на восток — но, оглядываясь, все ещё долго видели его фигуру, замершую на берегу мёртвого озера с карабином в высоко поднятой руке…

…Если Олег думал, что всё самое трудное уже испытал. — то он ошибался. Ошибался, и сам это понял. Чета шла по тундре трое суток. «К счастью» всё это время падал снег, который тут же таял, а вода — точнее, грязь — доходила до колен. В этой грязи приходилось уже с полным равнодушием переставлять застывшие, опухшие ноги, а на ночлег взбираться к ледяным камням и сворачиваться поверх них в клубок, плотнее прижимаясь к соседу и запахиваясь в плащ.

Жрать было нечего. Ели коренья и кое-какие ягоды и грибы. Трёх подбитых камнями леммингов съели сырыми, и Олег не ощутил никакого отвращения, раздирая зубами горячее, трещавшее, пахнущее кровью мясо.

Рацию включать опасались, и путь превратился в пытку неизвестностью. Когда на третьи сутки — уже рядом с лесами — до них донёсся звук перестрелки, многие престо разрыдались. Перестрелка означала, что защитники Белого Взгорья сражаются, что враг не прошёл дальше на восток, что целы города славян… Гоймир в полной растерянности метался среди ревущих парней:

— Да что вы часом?! Что вы?! Добром ведь всё, слышь-ка сами! Стоят наши!

— Д-да-а, — заикался Морок, — он-но то и е-есть…

Это были, конечно, нервы. Но, как ни странно, после этого отряд взбодрился. Стыд за бездействие допекал, и мысль о близком бое подействовала, как допинг. Олег, испытывавший те же чувства, что и остальные, понял, что окончательно проникся славянской идеей — проще говоря, спятил. Но сама мысль, что они, может быть, уже списанные и своими и чужими со всех счетов, вернутся в бой, действовала поразительно, убивая тоску и усталость. В бой! В бой, вот чего хотели все горцы.

В БОЙ!!!

Но если мешают нам — мы караем. Мы не убиваем, мы караем. И это наше великое право! Это право всех честных людей, защищающих свою землю от врага.

Мы караем, и тогда бесполезно просить о пощаде. И ты можешь кричать что ты сдаёшься, что ты не виноват, что тебя заставили… Это не суд, и не будет ни адвокатов, ни оправдательного приговора, ни даже смягчающих обстоятельств. Люди выбирают сами. И отвечают за свой выбор. И защищают его, как защищаем его мы. Мы умеем не — только жить мирно, но и драться.

И мы тоже умрём, если не сможем защитить то, что ним дорого. Но лучше умереть, чем жить, потеряв свой мир, честь и достоинство. И всё-таки — до нашей смерти! — мы закопаем в нашу землю незваных гостей.

На удобрения.

Мы не хотим воевать.

Мы очень не хотим воевать.

Но нам очень жаль тех, кто заставил нас всё-таки начать это делать. А потом — потом мы построим город. Город с картины Одрина.

В лесах с едой стало намного легче — тут можно было охотиться в привычной славянам обстановке на привычных животных, тут всё ещё полно показалось съедобных растений, было теплее и снег ещё не ложился, хотя большинство деревьев оделись во все оттенки меди и золота. На коротком совете было решено уходить через Лесную долину к Дружинным Шлемам, где они когда-то уничтожили вражеский лагерь. А потом — на север, через Горы Потоков в Оленью долину, «потому как, — высказался Одрин, — там мы разом не были.» Остальные сочли это вполне достаточной причиной, чтобы двигаться именно туда.

Лесная долина была тем же царством сожжённых весей и набитых вражескими войсками дорог, что и остальные к западу от неё. Война прокатилась тут, вытесняя горских партизан и лесовиков на восток.

На восьмой день после ухода от Тенистого чета вышла к Слёзной Горе.

Йерикка вытер ствол пулемёта и повёл им вправо-влево. Олег расправил веточки, которыми замаскировал автомат.

— Хху-у… хху-у… хху-у… — прокричала над скалами полярная остроушка.

— Идут, — сообщил Морок. Так, словно и без него было не понятно. Олег удобней положил снайперку.

Почти тут же в полуверсте, у начала тропы, появились четверо верховых хангаров. Они беспокойно завертелись на одном месте, держа винтовки прикладам в бедро.

— Дозор, — пояснил Морок.

— Что ты всё объясняешь сегодня? — процедил Олег. — А то мы не видим…

Донёсся звук трубы. Хангары отъехали ближе к скале, не переставая рассматривать тропу.

— Недоверчивые попались, — Йерикка не двигался. — Что если, засекли?

— Один лекции читает с комментариями, второй мнительностью заболел, — тихо заметил Олег. Ожидал в ответ бурной реакции, но Йерикка поморщился:

— Может, и заболел… Мнительность — это болезнь похуже любой иной… О, попёрли!

На тропинку начали выходить спешенные хангары в кожаных, а не металлических латах. Сначала — с дюжину, они шли по обочинам, зорко поглядывая в стороны и вперёд. Потом появились десятка три — они шли колонной во главе с данваном-офицером. Дальше двигались лошади, навьюченные каким-то тяжёлым оружием. Я в конце — ещё два десятка хангаров.

— Удачей сели тут, — сообщил Морок, — с почином…

— Дам по шее, — реагировал Олег.

— Потом, — попросил Морок, — добро?