— Жозиана? Это Жозефина…
— Привет, Жози! Я на кухне…
— Я тебя отвлекаю?
— Нет, но давай поскорее… Соус может свернуться. Вы придете, все в порядке? Только не говори, что не получится…
— Нет-нет, мы придем. Я не потому звоню…
— Что-нибудь не то с девчонками?
— Нет, с ними все нормально… Просто хотела обсудить с тобой одну вещь, о которой неудобно говорить при гостях…
— Тогда подожди, я убавлю огонь…
Жозиана сделала маленький-маленький огонь и вновь взяла трубку. Прислонилась к столешнице и приготовилась слушать.
— Ну вот… — начала Жозефина, — вчера в журнале в рубрике «Герой завтрашнего дня» я прочитала историю про двух сверходаренных детей, таких, как Младшенький.
— Как Младшенький? Таких, как он?
— Один в один. Первый — мальчик. Он живет в Сингапуре и с девяти лет сочиняет программы для айфонов, сверхсложные, которые до него никто еще не создавал. В два года он был уже непревзойденным в области информатики и знал все базы программирования. Он говорит на шести языках и сейчас продолжает разрабатывать десятки игр, приложений и анимаций, которые затем предлагает в «Эппл»…
— Быть не может!
— А другой ребенок, послушай, Жозиана, вернее — другая… Это маленькая девочка, которая опубликовала свою первую книгу в семь лет, триста страниц — рассказы, стихотворения, философские высказывания о мире, политике, религии, прессе… Она печатает от восьмидесяти до ста двадцати знаков в минуту, читает две-три книги в день и преподает литературу… Ты слышишь меня, Жозиана? Она читает лекции по литературе, устраивает конференции для взрослых и берет при этом триста долларов за пятьдесят минут! Ее отец построил студию в подвале их дома, где она готовит радиопередачи, которые потом расхватывают разные радиостанции! Она живет в Америке. Ее отец — инженер, мать росла в Китае во время «культурной революции», и у нее идиосинкразия ко всем формам группового обучения, она сама занималась с дочкой. И уверяет, что ту не нужно было заставлять, она сама каждый вечер сидела до полуночи над уроками! Представляешь?! Это означает, что не только ты родила гения! Ты не одна такая! Это же все меняет…
— Где ты все это вычитала? — спросила Жозиана, которая вдруг заподозрила, что Жозефина рассказывает ей рождественские сказки.
— В «Международном курьере». Это все Гортензия. Она скупает все журналы, надеясь найти идею для своих витрин. Витрин «Харродса»… Ты не в курсе? Я потом расскажу… Журнал еще продается. Беги купи его, вырежи эту статью и не переживай. Твой Младшенький, вполне возможно, вполне средний среди маленьких гениев. Как раз норма.
— Ох! Моя Жози! Если бы ты знала, какую внушила мне надежду. Какая же ты добрая! Я прямо вся поплыла от счастья…
Жозиана и Жозефина стали очень близки после смерти Ирис. Жозефина приходила в гости к семейству Гробзов на уроки кулинарии. Училась делать пирожные «Мадлен» с лимоном и шоколадом, рагу из зайца, тушеное мясо с черносливом, фаршированные яйца, фондю из моркови с луком-пореем, соленое печенье, сладкое печенье, макаронный пирог и корзиночки с авокадо и креветками. Иногда Зоэ сопровождала ее и записывала рецепты в свою черную тетрадочку. Жозиана умела найти слова, чтобы успокоить Жозефину. Она прижимала ее к сердцу, баюкала на могучей груди, гладила по голове. Жозефина размякала и слушала речи подруги о том, что «все пройдет, хорошая моя Жози, все пройдет, ей там лучше, чем на этом свете, ты знаешь, она уже не могла с собой справиться, ненавидела себя, она сама избрала свой конец, она умерла счастливой…» Жозефина поднимала нос и бормотала: «Словно я с мамой, скажи мне, именно так бывает с мамой?» — «Не говори глупостей, — бурчала Жозиана, — ты мне не дочь, и тем более у меня тоже не было нормальной матери, ну ни вот на столечко!» — Она разглаживала ей морщинки на лбу, придумывала всякие ласковые прозвища, смешные словечки, которые вертелись как волчки, и в конце концов Жозефина задыхалась от смеха, уткнувшись в обширный бюст.
— Спасибо, Жози, спасибо! Прямо гора с плеч… Я начинаю вновь радоваться жизни, думая о Младшеньком… Знаешь последние новости? Он сам научился читать, он цитирует Лабрюйера и анализирует теорию времени…
— Вполне возможно, вас таких много с гениальными детьми… Возможно, даже очень много, но их скрывают, потому что все родители, как ты, боятся неприятностей. Это новая раса. Дети запрограммированы, чтобы вывести мир к свету… Они наши спасители!
— Какая ты замечательная! — повторяла Жозиана, и слезы текли по ее лицу, слезы радости, слезы облегчения, слезы надежды — ее малыш, возможно, совершенно нормальный!
Ох! Ну не такой нормальный, как все дети, но нормальный — как горстка ему подобных. Дети, на которых не показывают пальцем, но про которых пишут восторженные статьи в журналах.
— Надо привыкнуть, твой ребенок не исключение…
— Ты же знаешь, как это тяжело. Я все время чего-то опасаюсь. Боюсь любопытных взглядов. Боюсь, что на нас обратят внимание в автобусе, что у меня его похитят, боюсь, что он станет писать программы для компьютеров и изобретать ракеты с ядерными боеголовками, газы для химической войны и какие-нибудь опасные бактерии. Как-то в метро он нарисовал нотный стан и что-то напевал, записывая ноты. Там была дама, которая сказала своему мужу: «Вон, гляди, мальчуган записывает «Маленькую ночную серенаду»!» Это, наверное, была преподавательница музыки, и она узнала партитуру. А типчик с ней ответил, прикрыв рот, чтобы я не слышала: «Ох, ты права! Видать, ненормальный какой-то…» Мы поскорее вышли и дошли пешком.
— Ты не права! Ты должна была вздернуть подбородок и гордиться сыном! Как гордился отец Моцарта. Ты думаешь, он стыдился своего сына? Нет! Он представил его ко всем королевским дворам Европы, когда малышу было четыре года!
— Ну, будем надеяться, мне это прибавит смелости, потому что сейчас мне порой не по себе!
Она сказала в трубку «до скорого» и, счастливая, вернулась к своим кастрюлькам. Груз упал с ее души. Она осмотрела поле боя ясным взором из-под выщипанных бровей. Младшенький — нормальный, совершенно нормальный, и у него полно друзей на другом конце света. Это не слишком удобно для детских дней рождения, но по крайней мере она теперь знает, чем себя утешить во время очередного приступа тоски и тревоги…
— А теперь, сынок, мы будем выбирать подарки гостям, — объявил Марсель, вылезая из погребка с несколькими красивыми бутылками. — Я тут подобрал кое-какие побрякушки для наших дам, а еще есть часы, которые я подарю Гэри, английскому джентльмену, который тоже к нам придет.
— Мне нравится Гэри, — объявил Младшенький, любуясь сиянием своих мокасин. — Он элегантен, красив и как будто даже этого не замечает. Все девушки, должно быть, сходят по нему с ума. Иногда, пап, я предпочел бы быть не столь проворным разумом, но более симпатичным ликом. Продавец газет называет меня Краснокожим, и это так огорчительно…
— Вот вонючий хорек! — воскликнул Марсель. — Да как он посмел! Он завидует солнцу в твоих волосах, вот и все! Сам-то плешивый да облезлый!
— Жозефину, Ширли и Зоэ я тоже люблю. Они добросердечны и человечны. Но Гортензия меня огорчает. Она называет меня Карликом и тискает…
— Она молодая, зеленая, жизни не знает… Не волнуйся, сынок, скоро она будет есть из твоих рук.
— Она красивая, бесстрашная, надменная. В ней живут множество женщин, кроме одной — влюбленной… Она не мягкая, размягченная страстью женщина, какой бывает мама, когда вы направляетесь вечером в спальню и ты держишь ее за талию. Я тогда ощущаю, как в ее склоненном затылке стучит вожделение… Бесчувственная женщина — это женщина, которая еще не любила. Гортензия — это лед, потому что никто еще не растопил ее ледяную броню.
— Надо же, Младшенький, ты неплохо разобрался в красотке Гортензии!
Младшенький покраснел и взъерошил рыжие кудри.
— Я изучал ее, как карту поля битвы, мне бы хотелось, чтобы она посмотрела на меня по-другому, мне надоели ее холодные удивленные косые взгляды. Я поражу ее до глубины души… Но это непросто: мама велела мне во время ужина изображать младенца…
