— Нет, милай, оставь себе… Мне приятно было с тобой поболтать.
— А что вы будете есть?
— Не волнуйся, разберусь, милай.
— Ну тогда пока!
— Пока, милай…
Он ушел. Шел, выпрямившись, как палка. Хотел любой ценой казаться выше. Ладно, он не сыграл в свою идиотскую игру, он не сказал ей «прощай», когда уходил, он сказал «пока», но он не хотел прежде всего, чтобы она возомнила себе, что он будет каждый день приходить с ней поболтать. Хорошенького понемножку. Да, он поговорил с ней, но он ничего такого особенного не рассказал. Только то, что его мать умерла. Не важно, что он говорил с ней в первый раз и что ему захотелось плакать, нет ничего стыдного в том, что тебе хочется плакать оттого, что умерла твоя мать. Это святое, повод что надо.
И поскольку он спиной чувствовал взгляд старушки, он обернулся и махнул ей рукой. Должно же у нее быть имя, подумал он перед тем, как влезть в автобус. Должно же у нее быть имя. Он прошел мимо кондуктора, не показав проездной. Ему сделали замечание, он извинился.
Кондуктор не шутил.
А ему, когда он заносил ногу на подножку автобуса, вдруг стало очень, очень страшно, что он больше никогда не увидит ее.
Зоэ бросила на кровать портфель и включила компьютер.
Два письма. От Гаэтана.
Дю Геклен ринулся к ее ногам. Она схватила его за голову, почесала между глазами, погладила всю голову, причитая: «Да-да, я знаю, мой черненький, мой страшненький, я знаю, что ты скучал, но видишь вот, Гаэтан мне пишет письма, и я не могу тобой заниматься… А мама еще не вернулась? Она вот-вот придет, не волнуйся!»
Дю Геклен слушал, прикрыв глаза, песню Зоэ, и в такт качал головой, а когда она оставила его в покое, растянулся возле стола и вытянул лапы, словно наработался на день вперед.
Зоэ скинула пальто и шарф, перешагнула через Дю Геклена и села за компьютер. Сейчас — читать его письма. Медленно, подробно. Не торопясь. Это было ее любовное свидание — каждый день, когда она возвращалась из лицея.
Гаэтан с начала учебного года жил в Нормандии. В городе Мон-Сент-Эньян, в маленьком домике, который дедушка с бабушкой отдали в пользование его матери. Его отправили во второй, предпоследний, класс частной школы. У него не было друзей. Не с кем было попить кофе по возвращении из школы. Он не вписался ни в какую компанию. Не ходил на вечеринки. Не зарегистрировался на Фейсбуке. И, вероятно, сменил фамилию.
«Я теперь даже не знаю, как меня зовут. Чесслово, когда в школе учитель делает перекличку, я всегда торможу, пока не пойму, что Манжен-Дюпюи — это я и есть!»
Зоэ в конце концов стала задумываться, а правильно ли было, что он поменял фамилию. Потому что о его отце, конечно, много писали в газетах, но к концу недели все уже обсуждали другую, не менее ужасную историю.
Но бабушка с дедушкой очень настаивали на смене фамилии. И Гаэтан стал Манжен-Дюпюи. В честь фамильного банка.
В голове у Зоэ Гаэтан никак не увязывался с убийцей тети Ирис. Гаэтан был Гаэтан, ее возлюбленный, тот, кто надувал воздушные шарики в ее сердце. Каждый вечер она записывала в дневник: «Я танцую в лучах солнца, я танцую в лучах солнца, жизнь прекрасна, как блюдо со спагетти!»
Она скотчем приклеила фотографию Гаэтана к ночнику, со стороны компьютера, и читала его письма, поглядывая на фотку. Туда-сюда, туда-сюда. Получался такой мультфильм.
Иногда ей казалось, что он грустит, иногда он выглядел веселым. Иногда он улыбался.
Открылось первое письмо.
«Зоэ, у мамы в постели какой-то чувак… Я пришел из лицея в пять часов, а она в постели с чуваком! Она услышала шум в прихожей и закричала: «Не заходите, я не одна!» Я дико расстроился. Сидел внизу, как дурак. Домитиль вечно нет дома. Интересно, что она там мутит? А Шарль-Анри вкалывает с утра до ночи. Я ни разу не видел этого типа, только его вонючие кроссовки при входе и кожаную куртку на диване. И дома теперь шмонит куревом. Не могу больше. Пропади все пропадом!»
На этом первое письмо заканчивалось. Некоторое время спустя он отослал второе:
«Не нравится он мне. Заранее не нравится. Лысый, очкастый, ну да, он высокого роста и прикинут неплохо, в принципе довольно симпатичный, не злой — но все равно он мне не нравится. Я ужас как волнуюсь за маму, а она злится на меня и орет что-то типа: «Я не должна перед тобой отчитываться!» Вот уж фигушки! Она должна передо мной отчитываться. Как я зол! Ведет себя как пятнадцатилетняя соплячка. Ты знаешь, где она подцепила Лысого? На сайте знакомств! Он ее моложе лет на пять как минимум. Ненавижу его. Никогда к этому не привыкну, клянусь, никогда!»
Зоэ резко выдохнула. «Вот зараза!» — подумала она. Изабель Манжен-Дюпюи трахается с лысым, выловленным на сайте знакомств. Наверное, когда она меняла имя, ей заменили и мозг при этом.
Она попыталась припомнить мать Гаэтана: хрупкая, тощая, бледная тень в ночной рубашке, она бежала за детьми, чтобы поцеловать их на дорогу, а потом внезапно останавливалась, словно забывала, за чем же, собственно, бежит, и спрашивала какие-то бессмысленные, незначащие вещи: «Ты красивая девочка… а ты любишь плавленые сырки "Веселая буренка"?»
Она изменилась. Видимо, оттого, что перестала принимать транквилизаторы. Но дойти до того, чтобы снимать чуваков на сайте знакомств… Некоторые девчонки из класса Зоэ уверяли, что это очень даже клево. Не нужно тратить время на долгие разговоры, «я тебе нравлюсь, ты мне нравишься» — и оба валятся в кровать, потягивая ром с колой. Они ужасали ее тем, что могли прыгнуть в постель с незнакомым парнем. Зоэ с Гаэтаном этого пока не делали. Выжидали.
Она по-прежнему спала со старым свитером, который ей оставил Гаэтан. Только вот запаха в нем уже не осталось. Зоэ ввинчивалась носом в каждую складочку, теребила его и терла — никакого результата, ничем не пахнет. Надо будет перезарядить свитер, когда Гаэтан приедет в Париж.
Она написала ответ. Сказала, что понимает, насколько неприятно знать, что твоя мать подцепила какого-то лысого с сайта знакомств, что он не одинок, у многих проблемы, вот у одной девочки из класса Зоэ две мамы, и они обе хотят прийти на родительское собрание, а девочка эта, ее зовут Ноэми, вовсе не хочет, чтобы вся школа знала, что у нее две мамы. Она сказала это по секрету только Зоэ, потому что знала, что у Зоэ траблы из-за отца. Они обещали друг другу, что встретятся, когда будут сорокалетними старухами, и, попивая красное винцо, скажут друг другу: «Мы были не такими, как наши родители. Мы не ударили в грязь лицом».
«Но две мамы — это и впрямь облом, — писала Зоэ, — как и твой Лысый со своими вонючими кроссовками. Кстати, я сегодня, когда шла из школы, видела новых хозяев той квартиры, где вы жили. Странно так видеть у тебя чужих людей…»
Она ни разу не была в гостях у Гаэтана. Его родители запрещали детям приводить гостей. Они встречались в подвале у Пола Мерсона. Там и случился их первый поцелуй.
Когда она обнаружила, что в квартиру Гаэтана въезжают новые жильцы, она заглянула в лестничный пролет и увидела двух мужчин — одному было лет сорок, другой постарше. Они обсуждали расстановку мебели. Явно не сходились во мнениях, спорили, ругались. «Раз это спальня, поставим там нашу кровать, и больше ни слова об этом!» — сказал молодой.
«Нашу кровать!» Эти двое спали в одной кровати.
«Представляешь, кто теперь у вас живет? Парочка голубых. Старый и чуть помоложе. Ив Леже и Мануэль Лопес. Так написано на домофоне. Они все перекрасили, все переделали, старик говорил о своем рабочем кабинете, а тот, что помоложе, — о спортивном зале. Интересно, где они работают? Как ты думаешь? Давай отгадывать на спор!»
Она хотела его как-то отвлечь, перевести мысли на другую тему.
«А ванденброковскую квартиру тоже уже купили. Пожилая пара, все из себя такие расприличные. Мсье и мадам Буассон. За те же деньги они могли бы называться Путассон, глаза у них абсолютно рыбьи. У них двое сыновей, которые приходят по воскресеньям к ним в гости. Яйцеголовые, это мне Ифигения сказала, оба прям такие ученые. Видел бы ты, как Ифигения смешно таращила глаза, когда это рассказывала! Яйцеголовые очкарики в застегнутых на все пуговицы рубашках под пуловером с треугольным вырезом, с прилизанными волосами. Одеты всегда похоже, словно близнецы. С одинаковыми черными зонтиками. Как Смиты в «Матрице». Поднимаются по лестнице, высоко поднимая колени.
