— Кто там? — спросил он в тревоге.

— Это я, Мышонок, — ответил голос, в котором слышалось отчаяние.

— Я — это кто?

— Беатрис, подруга Жайми. Открой, пожалуйста.

С трудом (по ночам ревматизм терзал с особенной силой) старик поднялся с кровати, завернулся в рваный халат и поплелся открывать. Беатрис стояла перед ним вся в слезах:

— Ах, Мышонок, беда, беда…

И она рассказала ему, что произошло. Когда она закончила свой рассказ, воцарилось тоскливое молчание.

— Положись на меня, — произнес наконец портной. — Я все улажу.

— Ты, Мышонок? — она не смогла не улыбнуться сквозь слезы. — Ты что, в ателье собираешься?

— Это часть моего плана, — ответил Мышонок. — Я знаю, что ты пока ничего не понимаешь. Но не волнуйся: все будет как надо.

— Но Мышонок, Жайми…

— Знаю, девочка, знаю. Но положись на меня. А сейчас иди домой. Отдохни. Завтра получишь добрые вести.

Мышонок шагал по пустынным улицам к старому зданию в центре Порту-Алегри, в свою мастерскую. Сторож, увидев его, удивился:

— Ты здесь? В этот час? Что случилось, Мышонок?

— Срочный заказ, — ответил портной.

— Заказ в четыре утра? — не унимался любопытный. — Не иначе похороны. Или свадьба.

— Свадьба, — ответил Мышонок.

— Ну тогда ничего еще, — заключил сторож и сделал погромче звук своего приемника.

Мышонок вошел в старый-престарый лифт, поднялся на третий этаж, открыл дверь, на которой до сих пор значилось: «Леополду и Бенжамин, портные», вошел, зажег свет. Подошел к шкафу, стоявшему в углу у стены, вынул ключ из кармана и отпер дверцу. И вздохнул: да, там лежало именно то, что надо. Шикарный отрез английского кашемира цвета соли с перцем, роскошная ткань. Мышонок купил его у контрабандиста вскоре по приезде в Порту-Алегри. Думал сшить себе из него костюм, возможно, к свадьбе, если бы судьбе было угодно, чтобы он вновь встретился с Бертой, и если бы она согласилась… Судьба решила иначе, другую женщину он не встретил, отрез английского кашемира так и остался в шкафу, обложенный средствами от моли.

Со сдавленным вздохом разложил Мышонок отрез на столе. Потом, наморщив лоб, полистал старую тетрадь, нашел нужные записи и принялся за работу. Три часа, не разгибаясь, с бешеной скоростью он кроил, наметывал, сшивал, подшивал, пришивал пуговицы. И каждую минуту поглядывал на старые ходики на стене, явно боясь опоздать. Вдруг в самый ответственный момент погас свет. Мышонок продолжал работать при свече, пока не закончил. И, оглядев то, что получилось, не смог сдержать еле слышного победного возгласа. Да, это, без сомнения, был лучший костюм, который он сшил за всю жизнь, его портняжный шедевр.

Он аккуратно положил костюм в саквояж и вышел. В центре по-прежнему не было света, так что пришлось спускаться по лестнице пешком. До первого этажа он добрался еле дыша и был так бледен, что сторож испугался: тебе плохо, Мышонок? Вызвать врача?

Нет, Мышонок не хотел никакого врача. Он вышел и сел в такси на ближайшей стоянке.

— Куда? — спросил таксист.

— В Депоп. Знаешь, где Депоп?

— Вы туда с доносом? — сострил шофер. — Или сдаваться?

— Не говори глупостей. Поехали.

Шофер рванул с места, и через десять минут они были у Депопа.

Мышонок обратился к человеку за стойкой и спросил комиссара Франсиску.

— Как ваше имя? — поинтересовался дежурный.

— Бенжамин. Я его портной…

— Портной? — дежурный нахмурился. — Не знаю, примет ли вас комиссар. Он только что пришел на работу, у него на сегодня все забито, ни одной свободной минуты в расписании.

— Но у меня тут готовый заказ для него, — настаивал Мышонок.

Дежурный снял трубку внутреннего телефона и обменялся парой слов в полголоса с комиссаром. Потом повесил трубку на крючок.

— Проходите. Второй этаж.

Комиссар, мужчина плотный, высокий, усатый ждал его один в кабинете.

— Я бы тебя не принял, Мышонок: у меня дел по горло, но мне стало любопытно, что за заказ. Что это ты такое выдумал?

Вместо ответа Мышонок раскрыл саквояж и достал костюм.

— Это мне? — удивился комиссар.

— Вам. Подарок от вашего портного.

Комиссар рассматривал костюм, не скрывая восхищения: вот красота! Слушай, Мышонок, это лучший костюм из тех, что ты мне шил, а ведь мы не первый день знакомы.

Он примерил пиджак, тот сидел как влитой. Левый рукав был на несколько миллиметров короче правого: Мышонок, пусть чисто символически, оставался верен своим принципам, но полицейский этого не заметил: идеально, повторял он, просто идеально. И вдруг, с подозрением, спросил:

— Но тебе-то чего от меня надо за этот костюм?

Мышонок начал было что-то сбивчиво объяснять: вы, мол, старый клиент, такой хороший клиент, а Рождество, можно сказать, на носу, и вот я решил…

Комиссар перебил его:

— Послушай, Мышонок, меня не проведешь. Чего-то ты от меня хочешь. Так что не будем тянуть резину, а лучше сразу выкладывай, в чем дело.

Пора. Мышонок сглотнул комок в горле и начал:

— Сегодня ночью ваши агенты задержали парнишку…

— Да, точно. Рапорт уже у меня на столе. Как раз собирался читать.

Он взял листок со стола, проглядел, заиграл желваками. Взгляд, когда он поднят его на Мышонка, был совсем не дружеским, а ледяным, пронизывающим.

— Жайми Кантарович — твой родственник?

— Да.

— И ты хочешь, чтобы я его отпустил. — Он швырнул листок на стол. — Не выйдет, Мышонок. Этого я сделать не могу. Этого парня выпускать нельзя.

Чуть не плача, Мышонок стал уговаривать: это несчастный мальчик, родители развелись, сам хромой — удивительно ли, что он всем недоволен? Но вообще-то парнишка совершенно безобидный, ни в какой подрывной организации не состоит. Просто не в меру болтливый студент. Да к тому же он переезжает в Сан-Паулу. Комиссар снова взял в руки рапорт:

— Но он под следствием, Мышонок. Возможно, тут речь идет о международных связях. Агенты нашли при нем документ на немецком, подписанный неким Кафкой. Вот этот документ.

И он показал Мышонку рукопись Кафки.

— Ты знаешь, что это за тип?

— Знаю, — сказал Мышонок. — Это писатель. Он уже умер, но я был с ним знаком, когда жил в Европе. Он сам мне дал этот текст.

— Писатель? — комиссар все еще сомневался. — Никогда не слышал о таком писателе.

Тут ему пришла в голову одна мысль:

— Погоди. У нас тут есть следователь, который что-то там пописывает. Может, он знает.

Комиссар снял трубку, набрал номер:

— Алло, Фелисберту? Это комиссар Франсиску. Нужна информация. Насчет литературы. Скажи, ты слышал когда-нибудь о таком Кафке? Да? Это действительно писатель? Сложный для понимания? На каком языке писал? На немецком? А, ну хорошо.

Он повесил трубку.

— Ты прав, Мышонок. Кафка — это действительно такой писатель. Слушай, ты ведь понимаешь по-немецки, а? Так переведи мне, что тут написано.

Мышонок перевел. Комиссар слушал, в недоумении морща лоб.

— Что за хрень? Леопарды в храме? Какие еще леопарды? Какой храм? А это не условное имя, Мышонок? Типа клички? Леопарды в храме… Похоже на название подрывной группировки.

— Это не группировка, — заверил Мышонок. — Это просто он так пишет.

— Ты уверен? — комиссар казался не вполне убежденным.

— Честное слово.

Мышонок не имел обыкновения лгать, комиссару это было доподлинно известно.

— Ладно, поверю тебе. Надеюсь, ты меня за нос не водишь.

Он молчал, казалось, колебался, но в конце концов решил все же удовлетворить свое любопытство:

— Ты мне вот что скажи, Мышонок. Мы давно знакомы, я знаю, что ты много читаешь. Тебе вот такое нравится? Когда так пишут?

— Нет, — сказал Мышонок. — Дерьмо, а не литература.

— Ну ведь правда? — обрадовался комиссар. — Разве не дерьмо? Ни хрена не разберешь. Леопарды в храме… Кому нужны эти леопарды в храме! Ни складу ни ладу. По-моему, чистый идиотизм. Знаешь что, Мышонок? Да пошли они… эти леопарды со своим храмом!