– Вот и замечательно! – твердо заявил я. – От чужого брать легче. И не тряситесь вы, как потерпевшая! Ничего взамен не потребую. Не так воспитан! Прощайте!

Спускаясь по ступенькам лестничного пролета, решил никому, особенно Цыпе, о собственной малахольности не рассказывать – шуточек глупых ведь не оберешься!

Обеденный час уже наступил, и третий адрес пришлось оставить на потом. Да и, признаться, я уже потерял проблеск надежды, что газетные пометки Карата приведут к его убийцам.

– Стриптиз-клуб «У Мари» знаешь?

– Еще бы! Там ведь все бандиты городские развлекаются. – Таксист вдруг необычайно смутился. – Прошу прощения! Вас, конечно, не имел в виду! Честное слово!

– Пустяки. Устами младенца часто глаголет истина. Ладушки! Давай туда!

Такси мигом доставило мой голодный желудок и все остальные органы к нашему ночному клубу.

На дубовых дверях уже красовалась табличка «Перерыв», но за стеклом бдительно маячил, поджидая меня, охранник заведения. Предупредительно распахнув тяжелую, обитую железом дверь, он изогнул свой мощный торс в поклоне. Не люблю явного подхалимства, но раз ему в кайф, пусть пресмыкается, кретин.

У входа в банкетный зал дожидался метрдотель с холеной мордой завзятого жиголо.

– Все спокойно, Евгений Михайлович! Лишних в заведении нет, – доложил он. – Обед, как всегда, подать в кабинет Мари?

– Само собой.

Поднявшись по широкой лестнице на второй этаж, я без предупреждающего стука вошел к Мари. Кабинет главной клубной стриптизерки больше смахивал на будуар, чем, в общем-то, и являлся по основной функции. Просторная низкая софа, застеленная меховым покрывалом под вид белого медведя, занимала чуть не треть помещения. Многочисленные зеркала весело отразили меня в разных ракурсах.

Мари, как обычно, отдыхала перед своим ночным зажигательным выступлением. Лежа на софе в голубой шелковой пижаме, листала журнал «Пентхаус» на русском языке, коих у нее было превеликое множество. Понятно, ее интересовали не обнаженные красотки в соблазнительных позах, а разные прелести сладкой западной жизни – драгоценности и наряды миллионерш. Помню, как-то раз я заглянул ей через плечо и узрел рекламируемые наручные часы «Каллиста» стоимостью девять миллионов долларов – сорок миллиардов на рубли! Я тогда просто опешил, потеряв на некоторое время дар речи. После того случая на «Пентхаус» внимания не обращаю из принципа. Это же форменное издевательство над российским потребителем! Кто у нас в состоянии купить подобные часы, да еще рискнуть показаться с ними на людях? Я таких не знаю. Даже если у кого-то из кремлевских деляг такие «котлы» и есть, то, уверен, держат они их где-нибудь в личном сейфе швейцарского банка. Правда, поговаривают, что в настоящее тревожное время у миллиардеров в чести банки не Цюриха, а Амстердама. Не так засвечены.

При моем появлении Мари отложила журнал и гибко потянулась всем телом, очень напоминая сейчас сытую породистую кошку. Впечатление усиливали ее лучистые зеленые глаза, глядевшие на меня игриво-вызывающе.

– Что в первую очередь удовлетворять будем – желудки или расположенные чуть ниже органы? – с улыбкой полюбопытствовала она.

– О, Маришка! Никогда не подозревал в тебе склонность к неприкрытому цинизму! – Я уселся за круглый стол, покрытый накрахмаленной до синевы скатертью. – Чревоугодие мне претит, но со вчерашнего дня невольно пощусь, так что...

– Яволь, мой генерал! – деланно-капризно надула губки зеленоглазка и утопила кнопку, встроенную в стене у изголовья софы.

Это был условный сигнал для официанта. Через минуту передо мною, аппетитно благоухая, дымились борщ со сметаной и любимая телячья поджарка. Запивая это дело «Старой крепостью», я махом разделался со скромным обедом, ощутив новый прилив сил и дальше смиренно нести по жизни свой тяжелый крест. Подруга дней моих суровых участия в трапезе не принимала – берегла фигуру. Вполне простительно, учитывая специфику ее профессии.

Пока я наслаждался первой послеобеденной сигаретой, шустрая Мари успела превратиться в Еву, освободившись от шелковой упаковки. Уже миллион раз имел удовольствие лицезреть это роскошное молодое тело – пора уж и попривыкнуть. Но естество, как всегда, твердо потребовало свою долю от радостей жизни. Пришлось подчиниться, так как подавлять личные инстинкты не в моих правилах. Да и весьма вредно для здоровья.

Только накувыркавшись до полного изнеможения, вспомнил, наконец, что намеревался до похорон Карата вести монашески-скромный образ жизни, отказавшись от плотских утех. Ну да ладно. Во-первых, благими пожеланиями, как известно, вымощена дорога в ад, а во-вторых – если нельзя, но очень хочется, то можно.

Поздним вечером, решив частично искупить свою невольную вину, направился в гостиницу «Кент» проститься со славным боевиком нашей группы. Тело Карата ребята уже привезли. Портье, больше похожий на боксера-тяжеловеса, доложил, что гроб установили в малом банкетном зале.

Я сразу прошел туда. Молодец Цыпа! Гроб был на современно-должном уровне. Объемный и полированный, с откидной крышкой на петельках и симпатичными медными ручками. Такую красоту даже жаль в землю закапывать. Надеюсь, Карату понравился его последний дом. Откинув крышку, с удовлетворением отметил, что и внутри показано образцово-отменное похоронное искусство. Гроб был отделан поролоном для мягкости и качественным малиновым шелком. Видно, когда шили обивку, не подрассчитали децал и остались излишки – материал, которым до груди был укрыт Карат и обивка имели совершенно идентичную фактуру.

После смерти лицо Карата заметно посветлело, привычный загар куда-то подевался. Ну, тут все ясно – кровушки много потерял. Из взрезанного горла обычно хлещет, как из гейзера. Сейчас оно было плотно забинтовано, но высокий воротник белой рубашки почти скрывал эту незатейливую косметику. Что-то меня неясно беспокоило. Присмотревшись, я разобрался, в чем дело. Я привык к его вечной черной кожанке, и в строгом костюме он казался каким-то элегантно-чужим. Любопытно, где Цыпа его взял? В гардеробе Карата костюмов, по-моему, не наблюдалось. Не удержавшись, пощупал лацкан пиджака. Ага, ясно! Рачительный Цыпа все же слегка сэкономил, купив бумажный костюм в похоронном бюро. Ладно, со стороны это незаметно, а щупать последний прикид Карата вряд ли кто додумается или посмеет.

В банкетный зал заглянул Петрович по кличке Фунт, управляющий заведением.

– Ничего не желаешь, Евгений Михалыч?

– Принеси выпить чего-нибудь и свечи тут надо для солидности зажечь. Люстра не дает необходимый колорит. Аристократичности нет.

– Все сварганю в лучшем виде! – Фунт мигом испарился, словно и не имел на плечах груза семидесяти лет с гаком. Причем большинство из них – лагерных.

Через короткое время появился мой любимый «Наполеон» в хрустальном графинчике, и банкетный зал облагородило ласковое сияние множества свечей. Фунт ничего не делает наполовину – наверно, все подсвечники из бара сюда приволок.

Стоявший на длинном дубовом столе гроб отражал лакированной поверхностью чуть колеблющиеся огоньки и выглядел каким-то мрачновато-веселым одушевленным предметом.

Чтобы отделаться от этого странного впечатления, я намахнул коньяку и закурил из портсигара. Терпкий духмяный дым наполнил мозг воспоминаниями. О том, как мы пили с Каратом прошлым летом водку «Черная смерть» и насмехались над ее названием, не подозревая, что через какой-то годишник один из нас поимеет ее уже не в виде алкогольного напитка, а в натуре...

Мне скоро прискучило грустить в одиночестве, и я вызвал всех наших ребят, что оказались в это время в заведении. Набралось человек двадцать, но за столом все легко поместились, хотя продолговатая посылка в загробный мир занимала довольно много полезной площади.

Боевики делятся на две полярные категории – вдумчивых философов вроде меня, и легкомысленных жизнелюбов вроде Цыпы. Наблюдая, как уже после первой поминальной рюмки мальчики неприлично-громко загалдели, не обращая никакого внимания на гроб, я был вынужден с прискорбием констатировать, что нынче за столом представлена в основном вторая категория. Но от нравоучительных речей воздержался. Бессмысленно тыкать людей в их врожденные пороки, да и недостаточно хорошо знали они Карата. Впрочем, чужая смерть, пусть даже надежного кента, не стоит того, чтобы надолго опускать себе настроение.