– Ладушки. А интересная конкретика на Шатуна есть?

– Чего нет, того нет, – с сожалением вздохнул Инин. – Если б что-то было – Шатунов уж по новой в зоне чалился. Впрочем, гарантировать не берусь. По непроверенным данным, он имеет серьезную отмазку – куратора из ФСБ.

– Шпилит на службу безопасности?

– По всей видимости – да. В прошлом году его машину ОМОН на трассе тормознул для шмона. «Макаров» у Шатунова нашли. Кинули в камеру, а через три часа уже выпустили. Звонок из ФСБ был... Шпалер, правда, не вернули ему, но уголовное дело закрыли. Наглухо, как и не было. Так что вывод очевиден...

– Да уж... – Я раскрыл бар и выудил черную пузатую бутылку, ловко переключая опера с моей расстроенной физиономии на очень небезразличный ему французский коньяк. – Причастись, майор, из источника Иппокрены, глядишь, что-то более вдохновляющее вспомнишь.

– От такого дружеского предложения отказываться смертный грех! – заметно оживился Инин, с готовностью придвигая к себе рюмку и хрустальную вазу с марокканскими мандаринами. – Но туфта ведь тебе без надобности? Принимай действительность такой, как она есть. Диалектика выживания. Лично меня она никогда не подводит под монастырь, Монах.

– Ничего, – утешил я не в меру раздухарившегося опера. – Подведет еще к «вышке» или «сроку».

– Типун тебе на язык! – пожелал мне суеверный мент, поплевав через левое плечо. – Приколы у тебя, Евген, как у шизика или параноика. Прости за сравнение.

– Ладно! – Я плеснул и себе капельку золотой жидкости. – Ты у нас хват и из любых катаклизмов выплывешь. Аксиома – некоторые предметы даже в воде не тонут...

Инин пропустил мимо ушей сей сомнительный комплимент, всецело занятый разделкой мандарина. Это лишний раз наглядно подтвердило мое нелестное о нем мнение. Ведь известно, что плебеи не в состоянии заниматься одновременно даже двумя делами – умственной и физической работой. Цезарь, кстати, по воспоминаниям его современников, легко справлялся с семью делами зараз. Великий эталон, к которому я постоянно стремлюсь. Но пока добрался только до шести. И то лишь, признаюсь, в наслаждениях. Это когда сижу в кресле, смотрю по видаку порнуху, в одной руке папироса, в другой бокал с сухим вином, между колен торчит белокурая головка Мари, а из «Панасоника» льется волнующая мелодия японского секса. Сразу шесть разных дел: сижу, смотрю, курю, пью, тащусь от грамотно исполняемого минета и слушаю музыку.

Утолив личные алкогольные потребности, Инин, наконец, слинял по своим ментовским делишкам, оставив меня в обществе препротивной парочки – одиночества и меланхолии.

Что ж, вынужден констатировать, что сходиться с Шатуном на поле брани чревато сколь ненужными, столь и опасными осложнениями. Сорок бойцов – не баран чихал, не говоря уж о негласной поддержке Федеральной службы безопасности. Ладно, пусть кормится на моих лугах. Авось жизнь сама развяжет сей гордиев узел, без моей скромной помощи. Мало ли случайностей в подлунном мире? Сами эфэсбэшники вполне могут решить однажды, что Шатун – уже до конца отработанный материал, и без лишних слов отправить его в тираж... Такое бывало неоднократно. И ни одно из целой серии загадочных убийств уголовных «авторитетов» так и не раскрыто. Ворон ворону глаз не выклюет...

Ладно, не буду о грустном. Человек сам творец своего хорошего настроения, нужно лишь направить мысли в нужное русло, не отвлекаясь на разные житейские мели, водовороты и подводные течения. Секрет прост. Стоит только обозвать все личные неприятности глупой суетой сует, и они мигом становятся незначительными, превращаясь в смешных пигмеев.

С наступлением мягких сумерек вечерние желания опять заскакали жеребцами к обаятельно-нежной театралке. Да и, признаться, мелькнула привлекательная мыслишка, что с Олей мне бы, возможно, удалось заняться сразу семью делами одновременно... А если проявлю свойственную мне изобретательность, то и вообще побью пресловутый рекорд Цезаря! В конце концов, замечу без лишней скромности, Монах не глупее какого-то там древнего римского пахана. Пусть и императора.

Припарковал «мерс» там же, где и вчера. Все повторилось, издевательски скопировав прошлый вечер, словно тот просто погляделся в зеркало. Мои настойчивые звонки у вожделенных дверей остались без ответа. Оказывается, фортуне все еще не прискучила ее вызывающе-неприличная поза. Явно не просекает в своей женски-легкомысленной беззаботности, что я ведь могу обозлиться и обойтись с ней совсем не по-джентльменски, а чисто по-лагерному...

Присаживаясь на опостылевшую скамейку у подъезда, обратил внимание, что в детской песочнице снова копается малыш в болоньевой куртке. По ходу, такой же бесприютный бродяга по жизни, как и я. Увлеченно-сосредоточенно строит себе сказочный песочный замок и наплевать ему, что вечера на Урале неласковы и легко можно подхватить простуду. Я поежился и поднял воротник куртки. А может, ему и пойти некуда? Да навряд ли. Не беспризорник, поди? Хотя в наше бардачное время ничему удивляться не приходится. Бедлам, женившийся на беспределе... Как говорится, слов нет, остались только слюни.

Решив со скуки разобраться, что к чему, я встал и подошел к песочнице:

– Привет, земляк! Ты чего домой не идешь? Передачу «Спокойной ночи, малыши» не боишься пропустить?

– Не-а, – лишь на секунду оторвавшись от своих архитектурно-строительных забот, ответствовал мальчуган, шмыгнув носом.

– Ну, вот, пожалуйста! Ты же в натуре простыл, пацан! Как кличут? В смысле, зовут тебя как?

– Солнышко.

– Хм, ну, так тебя, наверно, мамаша величает. А другие дяди и тети зовут Сашей или, допустим, Сережей?

– Не-а. Вовчиком. А мамы у меня вовсе не было.

– Это навряд ли. Солнышком чужие не зовут.

– Баба Люда звала. Померла она.

– И сколько ж тебе лет?

– Шесть с половиной.

– А где живешь, с кем?

– В восьмой квартире, с тетей Надей.

– А домой чего не идешь?

– Сейчас нельзя. Как дяденька уйдет, тетя Надя меня позовет. Уже скоро.

– Какой дяденька? Который вчера был?

– Не-а. Вчера совсем даже другой приходил.

– Ясно! Полный беспредел творится! Значит, пока тетя с мужиками развлекается, ты на улице мерзнуть должен, как щенок бездомный. А ну, айда! – Я протянул руку и мягко заграбастал маленькую теплую ладошку мальчугана.

– Мне запрещается со двора уходить, – испуганно пискнул тот.

– А мы к тебе домой направляемся, – успокоил я. – Восстанавливать социальную справедливость.

Восьмую квартиру я обнаружил на третьем этаже. Обыкновенная, выкрашенная коричневой половой краской дверь, ничем не указывающая на то, что здесь проживает нахальная садистка тетя Надя, издевательница над невинным малолетним ребенком.

Дверь долго не открывалась, несмотря на мои нетерпеливые, по-ментовски настойчивые звонки. Наконец приоткрылась, явив на обозрение средних лет сердитую женщину в домашнем ситцевом халате морковного цвета.

– Вы почему нарушаете, гражданка?! – не дал я времени ей обрушить на меня свой наверняка богатый оригинальными идиомами лексикон. – Я ваш новый участковый! На каком основании дитя без присмотра?

Воспользовавшись кратким замешательством хозяйки, я перешагнул порог, заставив ее посторониться. Вовчик, понурившись, семенил рядом. Не сбавляя темпа, я прошел в комнату. Квартира оказалась всего однокомнатной.

На застеленном простынью диване сидел полуодетый мужик лет пятидесяти. Незастегнутая клетчатая рубаха открывала его грузный, словно беременный, живот. Взъерошенные жидкие волосенки смешно торчали на голове в разные стороны.

– Так, так! Развратом занимаетесь, пока ребенок воспаление легких зарабатывает? – Я праведным вопиющим перстом указал на смятую простыню. – Предъявите документы, гражданин!

– Да в чем дело-то? – неуверенно запротестовала хозяйка. – Пройдемте, товарищ инспектор, на кухню. Я вам все объясню, останетесь довольны.

– Демократия на дворе! – строго заметил я в спину удаляющейся на кухню женщине. – Сейчас я для вас уже не товарищ, а господин.