В письме к барону Гримму императрица рассказывала: «Десятого Апреля в 4 ч. утра сын мой пришел за мною, так как великая княгиня почувствовала первые боли. Я вскочила и побежала к ней, но нашла, что ничего особенного нет, что… тут нужны только время и терпение. При ней находились женщина и искусный хирург. Такое состояние продолжалось до ночи, были спокойные минуты, она иногда засыпала, силы не падали… Кроме ея доктора, который сидел в первой комнате, приглашены были на совет доктор великого князя и самый лучший акушер. Но они не придумали ничего нового для облегчения страданий и во вторник потребовали на совет моего доктора и старого искусного акушера. Когда те прибыли, то было решено, что нужно спасать мать, так как ребенок, вероятно, уже не жив. Сделали операцию, но по стечению различных обстоятельств, вследствие сложения и других случайностей, наука человеческая оказалась бессильною… В четверг великая княгиня исповедовалась и причастилась. Принц Генрих предложил своего доктора; он пришел и нашел, что его товарищи поступили правильно… Вчера было вскрытие в присутствии 13-ти докторов и хирургов, и из того, что они нашли, заключили, что случай был почти исключительный, и помочь было нельзя. Вы можете вообразить, что она должна была выстрадать… Я не имела ни минуты отдыха в эти пять дней и не покидала великой княгини ни днем, ни ночью до самой кончины. Она говорила мне: "Вы отличная сиделка!" Вообразите мое положение»67.
На следующий день Екатерина продолжает свой рассказ Гримму: «Мы чуть живы… Были минуты, когда при виде мучений я чувствовала, точно и мои внутренности разрываются: мне было больно при каждом вскрикивании. В пятницу я стала точно каменная, и до сих пор все еще не опомнилась…Я, известная плакса, не пролила ни единой слезы… Я себе говорила: "Если ты заплачешь, другие зарыдают, коли ты зарыдаешь, те упадут в обморок"»68.
Недоброжелатели Екатерины могут усомниться в правдивости писем к Гримму, ведь они сосдавались для европейского общественного мнения, в глазах которого императрице хотелось предстать сострадательной и доброй свекровью. Дипломаты сообщали своим дворам, что государыня недолюбливала невестку, сколачивавшую вокруг Павла группу сторонников и подталкивавшую мужа к решительным действиям.
Проверить правдивость писем Гримму позволяют записки Екатерины к Потемкину, перед которым у нее не было причин скрывать свои истинные чувства. «Я была в четыре часа, — писала Екатерина, — она мучилась путем, потом успокоились боли, и я ходила пить кофе, и, выпивши, опять пошла и нашла ее в муки, коя скоро паки так перестала, что заснула так крепко, что храпела…Настоящие боли перестали, и он (ребенок. — О. Е.) идет ломом. Сие может продлиться весьма долго. Я приказала, чтоб мне кликнули, когда увидать, что дело сериознее будет. У меня у самой спина ломит, как у роженицы, чаю, от беспокойства»69.
Как видим, царственная свекровь была взволнована делами невестки и часто навещала ее, хотя о круглосуточном сидении у кровати речь пока не шла. Однако эта немолодая, не раз рожавшая женщина умела настолько сопереживать Наталье Алексеевне, что почти физически «вспомнила» боли в спине, когда ребенок «идет ломом».
11 апреля Екатерина шесть часов провела у постели умирающей, потом ушла и обедала во внутренних покоях с Орловым и Потемкиным. В эти тяжелые дни они оба нужны были ей для поддержки. 12-го императрица уже не выходила из комнаты невестки, и хотя кушанье было подано во внутренние покои, есть государыня не смогла. 13-го в пятом часу утра Екатерина наспех писала статс-секретарю Козмину: «Сергей Матвеевич, дело наше весьма плохо идет. Какою дорогою пошел дитя, чаю, и мать пойдет. Сие до времени у себя держи, а теперь напиши письмо к Кашкину (коменданту Царского Села. — О. Е.), чтоб покои в Царском Селе приготовили и надержали, будто к моему рождению. Кой час решится, то сына туда увезу»70. Перед нами та самая семейная драма, которая равняет сильных мира сего и простых смертных. Она переживается императрицей удивительно по-человечески, с жалостью и терпением. А ведь в этот момент Екатерина уже знала и о неверности Натальи Алексеевны Павлу, и о том, что сын замешан в очередном заговоре.
Вскоре после кончины великой княгини в Европе распространились слухи об убийстве несчастной Натальи Алексеевны по приказанию императрицы, видевшей в самолюбивой жене Павла Петровича свою политическую соперницу. Исполнителем злодеяния назывался Потемкин. Источником этих слухов были рассказы принцев Гессен-Филиппстальских, состоявших в родстве с покойной и повторявших слова ее брата — принца Людвига Гессен-Дарм-штадтского71, за полгода до смерти сестры выставленного с русской службы. В свете этой версии странным кажется выражение участия по отношению к жертве, высказанное не где-нибудь на людях, а в записке к «сообщнику», перед которым незачем было притворяться сострадательной.
Сразу после смерти Натальи Алексеевны императрица вывела пораженного горем сына из комнаты покойной и, никуда не заходя, села с ним в дорожный экипаж. Они вдъоем отбыли в Царское Село72, куда за ними последовал узкий круг лиц, среди которых был и Потемкин73. Этот поступок очень материнский по своей сути — закрыть Павла от всего света, защитить его, дать ему возможность побыть в стороне от людей. Удивительно, но дальнейшие действия Екатерины будут продиктованы уже волей государыни.
Из резиденции императрица писала главнокомандующему Петербурга князю А. М. Голицыну: «Скажите И. И. Бетскому, что, кой час тело вынесут, он бы приказал выдрать обои из четырех комнат…а альковы и перегородки деревянные бы приказал ломать… Ломать же должно скорее по причине духа, а наипаче чуланы позади штофного кабинета, и то с осторожностью для здоровья людей, ибо вонь несносная уже при мне была»74. Заметим, что в этой «несносной вони» сама Екатерина провела немало времени у постели умирающей, во чреве которой разлагался нерожденный внук императрицы.
Здесь, в Царском Селе, через несколько дней непрерывных слез и стенаний Павла Екатерина сочла нужным ознакомить его с выкраденными у покойной великой княгини письмами к Андрею Разумовскому. Эти бумаги содержали информацию не только о любовной связи последних75, но и сведения о заговоре в пользу цесаревича76. Декабрист М. А. Фонвизин со слов своего отца (брата Д. И. Фонвизина) записал, что Павел Петрович знал о заговоре и даже собственноручно подписал какие-то документы, составленные Никитой Паниным. Узнав, что заговор раскрыт, великий князь принес повинную, раскаивался перед императрицей и передал ей список участвовавших в деле лиц77. Переписка великой княгини изобличала не только саму Наталью Алексеевну, но и Павла Петровича. Демонстрацией сыну этих писем Екатерина поставила его в известность, что она все знает.
После состоявшегося между ними разговора императрица рассказывала Потемкину: «Я посылала к нему и спросила, имеет ли он что со мною говорить? На что он мне сказал, что, как он мне вчерась говорил, угодно ли мне будет, есть ли кого выберет и, получая на то мое согласие, то выбрал гр[афа] Ки[рилла] Григорьевича] Розумовско-го. Сие говорит сквозь слез, прося при том, чтоб не лишен был ко мне входить, на что я согласилась; потом со многими поклонами просил еще не лишить его милости моей и устроить его судьбу на то и на другое. Я ответствовала, что его прозбы справедливы и чтоб надеялся иметь и то и другое, за что поблагодаря, вышел со слезами. Весь разговор сей не пять минут не продолжался»78.
Разговор Екатерины с Павлом стоит в ряду подобных, крайне неприятных, бесед государей и претендентов. Петр Великий допрашивает царевича Алексея; правительница Анна Леопольдовна за день до переворота предупреждает Елизавету, чтобы та поумерила свою дружбу с гвардейцами; сама Елизавета дважды допрашивает великую княгиню Екатерину по делу канцлера Бестужева, Павел I посылает сыну Александру дело царевича Алексея… Круг замкнулся. Каждый раз царствующая особа показывает, что ей известны политические интриги наследника и она может поступить с виновным по своему разумению.
