Имеется ли в этой критической точке чувство покорности и веры в то, что произойдет его растворение?

Оно заключает в себе нечто иное, то, что не имеет имени. Это прыжок в нектар, где нет субъектов и объектов.

Значит, вы хотите сказать, что все практики, медитации, традиции и процессы «становления» должны быть оставлены с тем, чтобы человек мог подойти к краю?

Если вы откажетесь от всех практик, то что произойдет? Если вы опустошите все дхармы, вы станете абсолютно голым. Когда вы окажетесь голым, вы прыгнете в океан и никогда не вернетесь.

Люди, настроенные всерьез, хотят совершить прыжок в океан, они подходят к краю. Но затем человек думает:

«Если я оставлю мою практику, мой метод, то тогда я снова останусь ни с чем».

Да, страх. Человека, который не расположен прыгать, нужно толкнуть.

А вы тот, кто толкает?

Некоторым людям необходим толчок. Когда вы колеблетесь и не можете шагнуть куда-то, вас нужно подтолкнуть в этом направлении. Но после этого возникает традиция толкания. Вам, таким образом, необходим сын Бога, и начинается религия. Говоря по правде, вы можете обойтись без толчка.

Но почему?

Вы никогда не находитесь в конце и вы никогда не начинаете свой путь. Приближение к концу, к краю является идеей. Это всего лишь концепция ума — думать, что человек откуда-то начал свой путь и теперь он заканчивает его и что в этой точке вам необходим толчок. Вы никогда не начинали и не заканчивали ничего; никогда вы не нуждались ни в каком толчке.

Стало быть, мы не приближаемся ни к какой критической точке и ниоткуда не идем?

Не существует ни самсары, ни нирваны.

Значит, любое построение ума, такое, как нахождение у края, является полной фикцией.

Поэтому-то он и называется умом . (Смеется.) Ум высказывает предположение: «Я хочу быть свободным от самсары». После этого начинается практика, появляется метод и появляются дхармы. Сам путь к нирване через самсару также является идеей. Нирвана — это идея, очередная ловушка, подобная самсаре. Но когда мы называем ее ловушкой, то это также ловушка. Поэтому-то мы и хотим освободиться от этих ловушек. Мы знаем благодаря особому спонтанному знанию. В этом случае вам не нужен никакой толчок. Вам не нужно никуда прыгать, ибо вам некуда идти и вы ниоткуда не выходили.

Потрясающе! И мы сможем после этого существовать в окружающем нас мире?

Да, потому что вам ничего не нужно отрицать и вам ничего не нужно принимать. Вы свободны принять все или от всего отказаться.

Я учитель медитации, но беспокоюсь из-за того, что вот уже несколько месяцев не сидел в медитации.

И что вы потеряли из-за того, что не медитировали?

Ничего.

Сидеть, стоять, бегать — в этом нет никакой разницы. Это не имеет ничего общего с медитацией. Люди, которых парализовало, сидят все время. Они не медитируют. И тот, кто «медитирует» в то время, когда его ум бегает от одного объекта чувств к другому, также не медитирует.

Цапли хранят молчание, они сконцентрированы и стоят на одной ноге — какая садхана! — но при этом они ловят рыбу! Поэтому все зависит от ума, и ум будет вас беспокоить даже когда вы сидите, стоите или спите. Он будет вас беспокоить. Вы будете волноваться о том, что может приползти кобра, что придет тигр. Таким образом, вы будете чувствовать страх. Ум — это беспокойство. Ни днем, ни ночью он не отдыхает. Даже ночью спит только большая его часть. Всего несколько минут настоящего отдыха.

Даже самадхи в йоге или практика — это только еще одно состояние. Однажды йог пришел к царю. Он сказал царю, что может войти в самадхи на сорок дней. В течение этих сорока дней он не будет ни есть, ни говорить, ни даже дышать. Царь сказал: «Если ты сумеешь это сделать, я отдам тебе коня». Это и нужно было йогу, и он вошел в самадхи.

Прошло сорок дней, но йог так и не вышел из этого состояния. Проходили годы, но йог оставался в глубоком самадхи. Со временем умер царь, умер и конь. Но йог продолжал находиться в самадхи. Через год после того, как сын царя сменил его на престоле, йог открыл глаза. Он посмотрел вокруг и сказал: «А где мой конь?» Все это только ум.

Однажды восьмидесятилетний свами пришел навестить меня, тогда мне было шестьдесят (около двадцати лет назад). Он сказал: «Я йог. Я пробыл сорок дней под землей в состоянии самадхи. В моем распоряжении только два дня, поэтому, прошу вас, не нужно говорить о йоге. Я изучил все писания и Гиту, поэтому, пожалуйста, не рассуждайте об этих вещах».

Я ответил ему: «Да, конечно, я буду говорить о чем-нибудь, что вы не упомянули. Но как быть с теми вещами, которые вы продолжаете нести с собой и которые вы принесли сюда в мою комнату? Будьте так добры, выйдите из моей комнаты и оставьте эти вещи снаружи. А после приходите ко мне, и я стану с вами говорить, не касаясь того мусора, который вы несли с собой все эти годы».

Он не понял.

Я сказал: «Я помогу вам, свамиджи. Вы принесли весь этот мусор, о котором говорили, и я помогу вам вынести его и оставить снаружи. Когда вы вернетесь ко мне пустым, я буду говорить о чем-нибудь еще».

Я выпроводил его. Он простоял перед дверью минут пять. Потом он вошел, намереваясь коснуться моих ног. Я остановил его на полпути.

«Нет, свамиджи, — сказал я. — Это невозможно по трем причинам. Во-первых, я домохозяин, а вы монах. Таким образом, это я должен коснуться ваших ног. Во-вторых, вы ученый человек, а я не умею читать на санскрите. И в-третьих, вы на тридцать лет старше меня».

Он сказал: «Это учение ничему меня не научило. Учиться было нечему. Я очень счастлив. Теперь вы сделали меня просветленным. Завтра я больше не пущусь ни в какие странствия. Со всем этим покончено. У меня около ста пятидесяти учеников. Они могут разойтись. Но завтра в каком часу я могу прийти?»

Я рассмеялся: «Вы все еще хотите прийти?»

Несколько дней спустя один из его учеников спросил меня: «Что вы такое сделали с нашим свами? Он все отрицает!»

Никто не учится этой пустоте. Каждый хочет бежать в ашрам или в коммуну. Когда вы говорите о пустоте, вам больше нечему учиться.