Осторожно перепрыгивая через глубокие расщелины в камнях, Ахмет спустился к самой воде. Несмотря на яркий день, там было сумрачно и даже темно. Это потому, что над головой козырьком нависала тяжёлая скала. Море своими волнами выгрызло ей середину, и скала стала походить на вышку для прыжков в воду — очень высокую вышку! А ещё у подножья скалы была пещера, совсем чёрная. Ахмету не хотелось в неё входить, хотя там можно было бы хорошо спрятаться. Пока же он присел на корточки и только окунул руки в воду, как наверху послышались шаги. Стальные подковки процокали по камням, и вот уже часовой подошёл к краю площадки.

— Эй! — заорал часовой. — Что ты там делаешь?

— Я?.. — Ахмет не растерялся. — Ловлю черепах.

— Каких ещё черепах? — Часовой присел, всматриваясь в мальчишку.

Ахмет бесстрашно поднялся во весь свой небольшой рост и вытянул вверх руку с черепашкой на ладони.

— Вот таких, мосье!

— Убирайся немедленно, слышишь?! Здесь — запретная зона! — крикнул часовой и носком башмака столкнул с площадки камень. Голыш просвистел мимо Ахмета и плюхнулся в воду, подняв фонтан брызг. Камень был плоский, как блюдце, и совсем белый. В зеленовато-прозрачной воде было видно, как он медленно опускается на дно.

«Как тут глубоко!» — подумал Ахмет и почему-то вспомнил вчерашний день, круглую и белую, как этот голыш, лепёшку и чёрную машину полковника Шевалье. «Наверное, он ехал сюда, в крепость», — решил Ахмет и припомнил все слухи, которые ходили об этом полковнике. В пригороде Касба и на базаре говорили шёпотом, что он сам допрашивает партизан — арабов и берберов, а иногда и своих, французов, если они помогают партизанам. Что полковник сам, своей рукой, расстреливает заключённых: ставит человека на край скалы и стреляет. Если спьяну не убьёт, а только ранит, человек всё равно гибнет: падает в море и тонет — руки-то у него связаны…

У Ахмета сжалось сердце: а что, если и с отцом так будет? Ведь полковник Шевалье — оасовец, а всем известно, что они нисколько не лучше фашистов… А он, Ахмет, ничем, ну ничем не в силах помочь отцу! Даже в город вернуться до ночи не успеет, чтоб сказать Паше, где отец… Да и что старый кузнец может сделать? Ничего!

Забившись в самую глубь тёмной пещеры, подальше от часового, Ахмет пустил черепашку в лужу, что осталась от прилива, и следил за ней невидящими глазами. Не потому, что было темно — к темноте он уже привык, — а потому, что неотступно думал об отце.

— Что делать, что делать? — шептал Ахмет, глотая слёзы.

Черепаха выбралась из лужи и заковыляла к морю.

«И хорошо! — подумал Ахмет. — Пусть хотя бы она живёт на свободе».

От усталости и волнения Ахмет незаметно для себя уснул. Ему и во сне снилось, что он бежит за машинами, но красные глазки всё дальше и дальше, а он спешит за ними и не поспевает, а сердце бьётся всё больнее и больнее, и вот уже не хватает сил, не хватает дыхания…

Проснулся он от крика над головой: «Живо! Шевелись!»

Спросонья Ахмет не понял, где он, и только, разглядев мерцающее в ночной тьме море, услышав совсем рядом шум волн, всё вспомнил.

А наверху, на скалистой площадке, кто-то ходил, звенели стальные подковки. Наконец послышалось: «Готово»! И раздалась команда: «Стой! Ближе, ближе к краю!»

Потом скрипучий голос прокартавил:

— Последний раз спрашиваю: где берёшь оружие?

Ахмет затаил дыхание: что ответит этот человек? Но в ответ послышался смех. Ахмет ушам своим не поверил: человек, которого сейчас убьют, смеялся!

— Ты будешь отвечать, каналья? Кто твои сообщники?

В ответ — опять смех. И… голос отца:

— Не трудитесь, полковник! Мы своих друзей не выдаём!

«Папа!» — хотел крикнуть Ахмет, но в это время раздался негромкий щелчок пистолетного выстрела, и в море рухнуло тело. И в тот же миг Ахмет нырнул вглубь. Он нырял, как лангуста, и никто из мальчишек даже на спор не мог пересидеть его под водой. И сейчас он придержал дыхание, стремительно уходя ко дну.

А в это время на скале включили сильный прожектор. Луч света рассёк море на две чёрные пропасти и поймал медленно погружающееся тело рыбака. Ахмет подплыл, выхватил из кармана нож и полоснул путы на руках отца. Руки были связаны жёсткой верёвкой, но острый нож не сплоховал.

Ахмету уже не хватало воздуху, но он плыл под водой из последних сил и тащил отца за рубаху — подальше от луча прожектора. Он знал: стоит им показаться на поверхности, как их прикончат очередью из пулемёта — об этом тоже толковали арабы. Ахмет уже вынырнул возле самой скалы и приподнял голову отца. Позади, в море, забулькали пули — это солдаты стреляли в воду — на всякий случай. Им и в голову не приходило заглянуть вниз, под скалу.

Прожектор веером прошёлся туда-сюда над морем и погас. Спасительная тьма прикрыла их. И тут силы Ахмета кончились. Он едва смог вытащить отца на берег, а внести в пещеру уже не хватило сил. В воде тело было лёгким, невесомым, а сейчас будто свинцом налилось. Но рыбак сам приподнялся, застонал.

— Ты ранен? — спросил Ахмет. — Только прошу, не умирай.

— Ладно, не умру, Ахмет-н-Ахмет, — прошептал рыбак, узнав сынишку и даже как будто не удивившись, что он здесь.

Ахмет-н-Ахмет — это то же, что по-русски «Ахмет сын Ахмета». Ведь рыбака тоже звали Ахметом. Мальчик очень гордился, когда отец называл его так.

С тех пор прошло полтора года. Был август — самый жаркий месяц. Близкая Сахара дышала таким зноем, что всё живое пряталось от солнца. Да солнца и не было видно — оно плавало где-то там, в раскалённом небе, среди пара облаков. Земля была накалена, как противень в горящей печи. Губы пересыхали, ноги обжигало даже через пеньковые подошвы парусиновых туфель.

Но Ахмету всё было нипочём! Он бегал босой, полуголый, с непокрытой головой. Или это только так казалось, что ему — нипочём? Ведь и ему было мучительно жарко, и ему хотелось пить, и ему сухой воздух обжигал лёгкие.

Неделю подряд он кружил возле виллы полковника Шевалье. Вилла тщательно охранялась, часовые дежурили днём и ночью. Красивая кованая решётка сада была так высока, что через неё невозможно было перелезть незаметно. Но Ахмет пролезал — не сверху, а снизу, там, где прутья не доходили до асфальта. Ахмет нарочно выбирал полдень, когда улицы становились пустынными и всё в доме замирало. Он ящерицей скользил в глубь парка, прокрадывался к дому, приникал к окнам, закрытым ребристыми жалюзи, всё видел и всё слышал. Он уже знал и распорядок дня полковника, и его слуг, и его охрану. Он знал, что полковник много пьёт и во сне кричит, бредит — наверное, ему чудятся его жертвы. Узнал Ахмет и то, что в жаркие часы сиесты[2] полковник всегда дома, отдыхает в своём кабинете, куда без зова никто не смеет войти.

А на следующий день в такой же знойный полдень, когда в тени деревьев собаки валялись, как дохлые, а люди прятались в домах, к вилле подъехал грузовичок. За рулём сидел отец Ахмета. По бортам кузова была надпись: «Чистка ковров. Быстро, дёшево, без хлопот».

Из кабины выскочил Ахмет и преспокойно, словно приехал к себе домой, нажал на воротах кнопку звонка.

Часовой в стеклянной будке опешил от такой дерзости. И только когда створки ворот бесшумно раздвинулись в стороны, он стряхнул дрёму и заорал на Ахмета:

— Стой! Тебе что надо?!

— Ничего, — ответил Ахмет.

Из кузова вылез Паша́. Погладив спокойно бороду, он сказал на ломаном французском: