Никакого сопротивления — здесь просто никого не было. Ученые и техники, которые работали на станции, спали в деревеньке, в двух километрах отсюда. Двое пацанов лет двенадцати, сторожившие комплекс, удрали с такой скоростью, на какую только были способны их ноги, еще до того, как вертолет коснулся земли.

Первым убитым стал один из никарагуанских контрас. Он попал спьяну под огонь М60 и был разорван в клочья. После этого дела пошли хуже, и не в последнюю очередь потому, что настоящего боя не было. После двух недель вполне серьезных тренировок, двух с половиной дней пьянки и двух часов отвратительного ожидания в чреве «чинука» эта короткая шумная стрельба была разрядкой. Здесь даже нечего было грабить и нечем поживиться. Оглушенные произведенным ими шумом, сбитые с толку отсутствием какого бы то ни было сопротивления, люди бесцельно бродили, постреливая в темноту и передавая друг другу остатки рома. Они игнорировали все попытки Стейнера и Койце построить их, чтобы идти к мосту.

Ситуация ухудшалась — три километра до реки и вдвое больше обратно до границы, а до рассвета — меньше двух часов. Так что Стейнер застрелил одного из пьяных из своего «вальтера». Девятимиллиметровая пуля «парабеллума» снесла ему макушку, брызги и осколки попали на стоявших рядом, пока он еще держался на ногах, и это кое-как привело их в чувство.

Койце вел, Стейнер шел замыкающим, пообещав пристрелить тех, кто будет отставать. Они шли по разбитой колее вверх по пологому склону через прямоугольники рисовых и маисовых полей, потом вниз к реке. Они не могли заблудиться, хотя поднимался легкий туман, светящийся в лунном сиянии. Тем не менее они вполне могли выйти к реке выше моста. Грабовски ожидал их появления снизу по течению.

Тем временем несколько крестьян и техников со станции, увидев, что плоды их трехлетней работы уничтожены, двинулись вдоль берега ниже по течению. Их вел бывший партизан-сандинист, и у них было два исправных «Калашникова». Они не знали, что Грабовски и с ним еще четверо, со вторым М60Е1 и минометом, заняли остров.

Бывший партизан увидел, что Койце и его люди направляются к ним — их головы и плечи комично плыли над туманом, — и открыл огонь. Поскольку наемники шли колонной по одному, ранен был один Койце, да и то легко. Остальные, включая Стейнера, замыкающего колонну, упали на землю и скрылись под покровом тумана.

Грабовски заметил цепочку людей, приближающихся сквозь туман, и услышал стрельбу с другой стороны. Он был уверен, что видит отряд никарагуанских пограничников — возможно, профессиональных солдат, открывших огонь по наемникам. Поэтому он сразу аккуратно накрыл их трассирующими снарядами и минометным огнем, в то время как остальные его люди поливали то место из автоматов. Таким образом, в отряде, вернувшемся от исследовательской станции, были убиты или ранены своими же все, кроме самого Стейнера, который, когда началась стрельба, ухитрился оказаться еще дальше в тылу, чем он был до того.

Когда половина боезапаса была израсходована, Грабовски приказал прекратить огонь. Стейнер встал и назвался. Он прошел вдоль ряда убитых и пристрелил четверых, еще подававших признаки жизни, включая Койце, который умер, проклиная его. Никто не должен был попасть в руки никарагуанцев: не говоря уже обо всем прочем, они могли рассказать кое-что, и доверие к Стейнеру как к командиру карателей было бы подорвано. Крестьяне, устрашенные огневой мощью, безжалостностью и явным помешательством стрелявших, скрылись в тумане.

Шестеро оставшихся прошли на одном из надувных плотов две сотни метров через широкую реку, оставили его, прошагали примерно шесть километров через джунгли и вернулись в Тиколанд, в Коста-Рику.

На рассвете они различили в какофонии криков пробудившихся птиц и воплей обезьян резкий грохот самолета, направляющегося на север. Его пилот, тот самый австралиец, который вел «чинук», продолжал оправдывать свою репутацию предусмотрительного. Идя низко над полями вокруг станции, «бивер» рассеивал легкую тошнотворно-оранжевую дымку, которая струилась из выходного отверстия точно перед хвостовой частью. Она расползалась и ложилась полосами поперек плантаций. Затем самолет набрал высоту, накренился — солнце блеснуло золотом на его крыльях — и пошел назад по другому азимуту. Но когда самолет начал снова изрыгать свою отраву, пилот увидел впереди в зарослях маиса крошечную фигурку припавшего на колено крестьянина с чем-то, что, как он слишком хорошо знал, могло быть только установкой «стингер», на плече.

Он оборвал отравленную струю, рванул на себя штурвал и бросил самолет в штопор. Предательский хвост белого дыма завился спиралью — еще немного, и его разнесло бы в щепки. Выровняв и почти потеряв скорость, на высоте менее пятисот метров он сделал разворот на юг и скрылся из виду. Шесть гектаров остались неопрысканными.

Поздним утром Франсиско Франко, мексиканский посредник между Стейнером и его нанимателями, одетый в щегольской серо-голубой костюм с розовым шелковым галстуком и жилет с розовой шелковой подкладкой, сидел, попивая кофе, на веранде маленького деревянного отеля в Лос-Чилосе. За его спиной мальчик-слуга подметал пол.

В конце пыльной улицы появился Стейнер. Его лицо было мрачно, униформа, заляпанная спекшимися пятнами желтого ила так, что они сливались с камуфляжной раскраской, была в беспорядке. Кобура с пистолетом болталась на бедре. Франко неодобрительно наблюдал за его приближением. Возможно, так открыто разгуливать с оружием вполне в порядке вещей в Гватемале или Эль-Сальвадоре. В Тиколанде это может привести к аресту и в любом случае — к вежливому допросу в местной полиции.

Стейнер пнул замешкавшегося цыпленка и с грохотом уселся в кресло за стол Франко. Он тяжело опустил обе руки на столик. Чашка подпрыгнула, расплескав кофе. Глаза Франко сверкнули, и он приложил к расплывшемуся на колене пятну салфетку.

— Нас предали! — крикнул Стейнер. — Предали!

Он снова ударил кулаками по столу. Франко откинулся на спинку кресла.

— Засада в зарослях. Именно так. Ты можешь сказать своему боссу, что работа сделана. Безукоризненно. Без проблем. Как договаривались.

Шрам на щеке дергался, выдавая возбуждение, в то время как Стейнер старался, чтобы в голосе его прозвучало побольше сарказма. Потом он дернул кресло под собой, тяжело осел в него и уставился на мексиканца расширенными глазами, полными ужаса.

— Четырнадцать человек погибли. Четырнадцать отличных парней. Героев! — Он потряс головой, как посаженный в клетку зверь. — Господи! Эти сучьи дети ждали нас. Обстреляли, как только мы высадились. Мои парни сражались как герои, как бешеные псы. И мы победили. Отбросили этих ублюдков и сделали свое дело. Четырнадцать человек. Господи! Мне нужно выпить.

Франко щелкнул пальцами, подзывая мальчишку.

— Un cuarto de rom. Flor de Cana. Subito!

— Закон против пьянства, сеньор. Ничего спиртного до двенадцати часов...

Франко ухватил его за ухо и крутанул. Мальчишка завизжал.

— Принеси, — прошипел Франко.

— Сейчас.

Вернувшись, мальчишка принес лед, нарезанный лимон и небольшую бутылку белого рома.

Стейнер выпил. Франко запустил тонкие пальцы в свои черные волосы:

— Ты уверен? Ты уверен, что они знали о вашем появлении?

Стейнер вытер губы тыльной стороной ладони.

— Вполне. Мы вышли точно на них. Засада.

Франко отметил, что на этот раз они вышли на засаду, в то время как в прошлый раз было сказано «высадились», но не сказал ничего.

Стейнер собрался уходить.

— Скажи боссу — ему нужно проверить свою службу безопасности. Я сделаю это для него. Я делаю немых парней разговорчивыми. Женщин тоже. Скажи ему.

— Скажу, — Франко поднялся и бросил на стол банкноту в сто колонов. — Но дело сделано?

— Безукоризненно.

— Это я скажу ему тоже.