Он показался мне человеком бывалым, медлительным, из тех, кто не поступает опрометчиво.
Я заглянул в составленный Хаджинуром список — там действительно значились две женские фамилии. Разыскать и допросить их в будущем не составляло труда.
— …Конвоиры им не препятствовали…
— Помните конвоиров?
— Нет. Освещение тусклое. Крохотная лампочка, даже углы не видать… Меня в Морской райсуд везли. Пока ехали,
чуть не ослеп!
— «Воронок» из тюрьмы подъехал сразу к райсуду Морского?
— Нет. Сначала в Черёмушкинский, там оставили женщин. Потом в областной. Отвезли парня из бокса.
— Вы этого арестованного видели?
— Нет! Его раньше провели.
— А откуда знаете, за что он был арестован?
— Он крикнул статью: умышленное убийство…
— Ясно. Скажите — после того, как вы отъехали от тюрьмы, автозак останавливался?
— Останавливался. Вернее, притормозил…
— Что-то случилось?
— Да нет! Кто-то сел. Ему открыли снаружи…
Я так и представлял всё это себе: в заранее обусловленном месте автозак остановился, кто-то сел, заговорил со смертником.
И всё же в глубине души я надеялся, что ошибаюсь.
Парадокс! Лопались ложные авторитеты, садились на скамью подсудимых министры и секретари обкомов, члены ЦК, а я верил в маленьких людей, выполняющих несложную, но очень важную и необходимую для общества работу, Требующую всего двух качеств — честности и уважения к закону. Я прокурор! — как мальчишка верил, что в «воронок», в котором под усиленным конвоем везут убийцу, можно попасть только как в танк — подорвав либо полностью уничтожив экипаж…
— Вы слышали, как этот человек садился? — спросил я.
— Да. По-моему, на повороте от базара к улице Павлика Морозова. — В Семирханове говорил шофёр-профессионал.
— Там вираж на подъёме. И сразу идёт спуск.
— Видели его?
— Нет. Он сел с конвоирами в предбаннике. Между нами была решётчатая дверь. Я слышал, как он говорил с тем парнем, из первого бокса.
— Какой у него голос? Что-нибудь можете сказать?
— Немолодой. Вот всё, пожалуй. В основном он говорил. Парня я почти не слышал.
— А что именно? Помните?
На неподвижном мясистом лице появилась короткая усмешка, Семирханов покрутил головой.
— Ничего не слышал!
— Гезель! Я прошу срочно отпечатать и отправить эти
телеграммы…
«Председателю Президиума Верховного Совета СССР тов. Громыко А. А. Копия Генеральному прокурору СССР тов. Рекункову Т. В., гор. Москва, писал я. — Прошу немедленно приостановить исполнение вошедшего в силу смертного приговора Восточнокаспийского областного суда Умару Кулиеву, осуждённому по обвинению в умышленном поджоге здания рыбнадзора и убийстве инспектора рыбоохраны Саттара Аббасова, и возобновить дело по вновь открывшимся обстоятельствам. Прокурор Восточнокаспийской зоны прокуратуры Каспийского водного бассейна, имярек».
Ещё две телеграммы, почти дословно дублировавшие текст, я послал в Астрахань, прокурору бассейна и прокурору Восточнокаспийской области Довиденко — «для сведения».
— Пожалуйста, Гезель. — Я передал ей черновики, подождав в приёмной, пока она перенесла текст на телеграфные бланки, бросая время от времени поверх пишущей машинки преданные взгляды в мою сторону.
Гезель ушла, а мне вдруг стало стыдно: я ни разу не вспомнил о раненном из-за меня Мише Русакове!
Я позвонил в больницу — ответ меня успокоил: состояние Миши было удовлетворительным, хотя мне и сказали, что он пролежит в больнице несколько дней.
Со вторым участником уголовного дела — Бокассой — всё тоже было ясно: его задержали, и Бала, уезжая, направил карлика на стационарную судебно-психиатрическую экспертизу.
Я набросал ещё несколько бумаг.
Председателя Восточнокаспийского областного суда я просил «в связи с возникшей необходимостью выдать для допроса осуждённого Кулиева Умара, значащегося за областным судом…».
Следующий документ я адресовал всесильному начальнику Восточнокаспийского областного УВД генералу Эминову.
«…В связи с возникшей необходимостью. — потребовал я, — срочно направьте в водную прокуратуру Восточнокаспийской зоны список лиц, конвоировавших из тюрьмы в областной суд на заключительное судебное заседание 5 января осуждённого Кулиева, а также сообщите о возможности пребывания в автозаке с подсудимыми посторонних лиц…»
Подумав, я предложил дежурному передать текст по телефону в областное управление. Период колебаний для меня сразу и полностью закончился, мне стало легко, как человеку, которому нечего терять.
— Не помешаю, Игорь Николаевич? — Мой секретарь Гезель вернулась с телеграфа. — Сейчас такое было! У приёмщицы во-от такие глаза: «Срочно. Правительственная»… А когда дочитала до конца, где вы просите приостановить исполнение приговора, у неё будто схватки начались… Гезель использовала сравнение из близкой ей сферы. — Передо мной как раз сдавала почту начальник канцелярии облпрокуратуры. Только я отошла, они начали шептаться!..
— Ничего, — успокоил я. — Прокурор области узнает о телеграмме раньше, чем её получит…
Мы ещё не кончили говорить, как мне позвонил Довиденко.
— Срочно приезжай, надо поговорить! — не здороваясь,
сквозь зубы сказал он.
— Слушаюсь. Завтра вечером буду. Пока. Он сбавил гонор:
— Подожди. Надо посоветоваться. Машина есть? А то я пришлю свою.
Мне не пришлось ждать его в приёмной. Молодой помощник Довиденко кивнул мне на дверь, и я сразу вошёл в кабинет. Несколько незнакомых работников сидели за приставным столом. Ждали меня — потому что, едва я появился, все молча удалились.
— Напоминает великий исход, — я кивнул на дверь.
— Скорее — приход великого инквизитора. — Довиденко убрал в стол какие-то бумаги, мне показалось, я заметил среди них телеграфный бланк.
— Ты знакомился с уголовным делом по убийству Саттара Аббасова и поджогу рыбинспекции? — жёстко спросил меня Довиденко.
— Дело-то в Москве!
— А с заключением Прокуратуры и Верховного суда для Отдела помилования Президиума Верховного Совета?
Я и понятия не имел о том, что они составляют такие заключения. О чём? О законности вынесенных приговоров? Или рекомендуют Президиуму — кого помиловать, кого нет?
— Я думал, решение о помиловании — прерогатива Президиума Верховного Совета…
— Он «думал»… — презрительно сказал Довиденко. Он набрал какой-то номер, тот оказался занят, Довиденко нетерпеливо принялся крутить диск.
— Ну что вы там разболтались… — крикнул он наконец раскатисто-зло кому-то, кто снял трубку. — Зайди вместе с Фурманом. И захвати наблюдательное по Умару Кулиеву… — Довиденко снова развернулся ко мне. Ты видел его заявление из тюрьмы? Тоже нет! А не мешало бы!
И прежде чем кто-то из прокуроров вместе с Фурманом доставил наблюдательное дело, Довиденко постарался устроить мне жёсткий прессинг по всему полю.
— Умар Кулиев как сознался в первый день, когда его милиция допросила, кстати, твоя — водная, так до последнего дня ни слова не изменил! Кто и где только его не допрашивал! Он и на место выезжал и тоже подтвердил! Два суда было! Потом дополнительное следствие. И всюду — одно и то же! Почитай его ходатайство о помиловании… — Довиденко был вне себя. Моя телеграмма Генеральному произвела на него впечатление взорвавшейся бомбы, разрушительные последствия которой пока ещё не были до конца известны. Там нигде и слова нет о невиновности. Только — «Каюсь. Виноват. Простите…».
В приёмной послышались голоса, но прежде чем Фурман и его коллега вошли, в кабинете появился моложавый тонкий брюнет в костюме из блестящей ткани и белоснежной тончайшей сорочке — начальник областного управления генерал Эминов. Он поздоровался с Довиденко, который шустро поднялся ему навстречу.
На меня Эминов даже не взглянул.
— Я уже приказал, чтобы ему подготовили бумагу. Разъяснили. Если у него самого котелок не варит… — Лицо у начальника УВД было недоумевающе-брезгливым. — Кто из посторонних мог попасть в автозак? ты слышал такое? Согласно уставу караульной службы во время транспортировки подследственных и осуждённых внутри автозака могут находиться только, Эминов поднял палец, — лица, содержащиеся под стражей, и конвой. Он думает, это рейсовый автобус в Красноводск…
