- Это сделал Ансельм - немощный? - спросила Евгения.

- Боже милостивый! Нет, это был великолепный Ромуальд, наш каноник, который так приглянулся тебе на последнем маскараде.

- Тот самый?

- Тот самый! Он был лишь в рясе, без штанов. Своим прекрасным мускулистым животом он прижался к моему голому заду; его яростный член прорывался к моему лону, будто молния сквозь тучи, но... напрасно! Я так крепко зажала его в бедрах, так решительно, что он не смог освободиться от наваждения, доведшего его до безумия.

«Мадмуазель! Мадмуазель!» - ревел осатанелый. - «О Ансельм! дай мне кинжал! пронзи им грудь этого негодяя... Madelaine!.. Madelaine! Sainte Madelaine![137] - причитала я. - Посмотри, что может выдержать женщина!..»

«Да, черт побери! - воскликнул Ромуальд, в то время как я все крепче и крепче сжимала бедра. - Отпусти меня! Потаскуха, какой нет подобных! Победа за тобой...»

Я разжала бедра, и в мгновение ока Ансельм опустил мои юбки, Ромуальд исчез...

Ансельм поцеловал мне руку и сказал: «Я отпускаю вам все грехи до самого вашего сорокалетия...»

«Не беспокойтесь, святой отец! - отвечала я. - Так долго жить я не намереваюсь. Без красоты не будет и искушения. В скором времени вы обо мне услышите».

С этими словами я его оставила и ушла оттуда в твердом намерении еще сегодня, как Кларисса[138], составить завещание, а завтра умереть...

- Тетя! - вскрикнула Евгения. - Умереть?

- Да! Офранвиль и Верганден - оба сумасшедшие. Я же не хочу, что называется, стать из-за них тоже безумной... лучше... умереть...

Мы восторженно внимали Аврелии; закончив, она посмотрела на нас и сказала:

- Подойди сюда, Фредегунда.

Я подошел, преклонил колени, приподнял ее мантилью и исподнее и поцеловал ее в левую коленку, пытаясь при этом отыскать взглядом темную долину любви. Клементина дернула меня вверх, и исподнее Аврелии, подобно покрывалу Исиды[139], накрыло меня с головой, не успел я опомниться, как губы мои уже касались лабиринта жизни; острые зубы мои зацеплялись за самые тонкие из нитей Ариадны.

Вот Ариадна, одна, с пенношумного берега Дии,

Неукротимый пожар не в силах сдерживать в сердце,

Смотрит, как в море Тесей с кораблями поспешно уходит;

Катулл и Филострат

- Ты, бесстыдница! - засмеялась Аврелия, отступила назад, и ее пленительные бедра оказались напротив лукавых глаз племянницы. - Что с тобой сталось? Признавайся, кто дал тебе мужское платье?

- Мужское платье! - воскликнул я и, отлично осознавая, что делаю, до пупка задрал свое платье.. . - Мужское платье?

Увидев перед собой мой отвердевший член, шалуньи, все трое, громко закричали, словно увидели копье Бегемота[140].

- Ма foi, - воскликнула Евгения, подошла ко мне и неожиданно уколола мой красный орган булавкой, да так, что я завопил. - Ма foi, c’est Janthe![141] Супруга Ифис...[13]

- Воистину! - ответила Аврелия. - А вот груди Исида должна была ей оставить женские; посмотрим, что получится! Положите этого бессовестного гермафродита на стул. Ты, Клементина, держи его покрепче, а ты, Евгения, залезь ему под одежду и ласкай там своей нежной рукой его соски...

Я притворился, будто хочу сбежать; но девицы быстрее молнии бросились на меня, положили меня на стул и оголили мне зад.

Господи, как я испугался, когда увидел Аврелию, стоящую передо мной с розгой, сплетенной из фортепьянных струн!

- Ах, милостивая госпожа! - завопил я; но Клементина с силой подняла мне руки, а Евгения залезла мне под одежду. - Ах, милостивая госпожа! пожалейте мой бедный зад!

Сам же я при этом был счастливей, нежели Эдуард III[143] в будуаре прекрасной графини Солсбери[14] ... ...тут я получил первый удар и заерзал туда-сюда.

- Вы ведь знаете, милостивые дамы, что... глупость в любовных делах так же непростительна... как... и... Ой! Ой! о mon doux Jesus!..[143] как... -тут удары посыпались градом, - к... ак... как Honi soit qui mal у pense144 по... ш... Jesus!., лость... О, Jesus... Хи!Хи!Хи!

Я почувствовал, как полилась кровь - не королевская кровь, а моя, здоровая, алая кровь ... ...[15]

Я жалостливо кричал, что даже когда меня наказывали отец или мать, мне не было так больно; но все быстрей билось сердце в моей волнующейся груди; и чем сильней ударяла Аврелия, тем отчетливее я ощущал как, трепеща, прикасались ко мне вместе с чудотворными руками девственные груди Евгении.

- Достаточно! Хватит! - вскрикнула вдруг Евгения и разорвала мою нагрудную косынку...

Аврелия остановилась и приказала Клементине меня перевернуть.

Как ураган набросились на меня, еретика любви, обе чертовки и раздвинули мне ноги. Аврелия вытащила перочинный ножик, схватила мой член и собиралась...

(Здесь я не могла не прервать фредегундиного рассказа, оголилась и хотела было удовлетворить себя пальцами, но хитрец нежно убрал мою руку, дал мне, чего я желала, а после продолжил):

Аврелия схватила, как я уже тебе сказал, мой член и собралась его отрезать. Но Евгения закричала:

- Bon Dieu! Que voulez-vous faire! L’aiguillon de l’abeille est un instrument, avec lequel elle cause de vives douleurs d plus d’une personne; pourtant c’est la faute de ceux, que en sont piques, n’ayant tenu qu’a eux de l^viter; mais qu’on dёsarme Fabeille en lui otant cet aiguillon, ce sera le moyen de ne plus retirer d’elle le moindre service[145].

Аврелия рассмеялась и сказала:

- Племянница! Ваш естественно-исторический комментарий пришелся весьма к месту, поэтому, - здесь она отбросила нож на кушетку, - я даже не хочу противопоставлять соловьев и кастратов вашим аргументам; оба только мешают, и к тому же мужское сопрано для меня так же невыносимо, как и девушка без языка... или как настройщик рояля без настроечного молоточка.

Евгения смеялась. Клементина принесла еаи de lavande[146] и протерла мой зад, а Аврелия приказала мне идти в свою комнату.

Клементина проводила меня до двери, задрала мне юбку, шлепнула меня по моим бедным обманутым ягодицам и сказала:

- Марш вперед!., юг Я наугад хотел пойти направо.

- Куда? - закричала камеристка. - Куда?

Я рассмеялся ей в лицо, оттолкнул ее и побежал налево, до самого конца коридора, где была комната с открытыми дверьми.

Недолго думая я вошел в комнату, разделся и бросился, обуреваемый тысячами сладостных и болезненных ощущений, на мягкую кровать с шелковыми простынями.

Я не чувствовал ни голода, ни жажды. Передо мной висела большая картина, Юпитер и Леда, изображенные в сладостном единении[147]. Я рассматривал эту картину так долго, пока, наконец, раскинутые юбки одной всем известной принцессы, изображенной в полный рост рядом с Юпитером - ее должны были раздеть грубые руки прислужника[16] - не упали мне на глаза.

Когда я проснулся, уже смеркалось. Вокруг царила мертвая тишина; вечерний ветер шумел в соснах и тополях сада так странно, что меня охватил ужас.

Я услышал, как где-то открылась дверь, услышал, что кто-то поет на немецком языке, который я немного знал:

Слетел на крышу голубок,

Его голубки вид привлек:

- Женою стань моей скорее,

Я поиграть хочу с тобой,

Лишь повернись ко мне спиной,

И скоро мир везде настанет!

И увидел, едва певица умолкла, входящую Евгению со свечой.

Она поставила свечу на рояль, стоявший на ножках в виде фаллосов, сымпровизировала небольшую каватину и принялась внимательно рассматривать мощные детородные органы. Над роялем висело изнасилование Фамари Амноном[148]. Член Амнона, похожий на навой[149], проникал в затмевающее любые красоты лоно невинной Фамари...