Тристан

Да, свет! Я видел!

Ах, этот свет! Как долго он не гас.

Светило дня давно зашло,

но тьму будил светильник твой:

тревожным знаком ярко пылал

злой день у порога милой,

меня к ней не пуская…

О, отец Стефан! Возможно ли передать словами тот миг, что предвещал соединение наших тел?

Более волнующий, чем рождение долгожданного первенца. Более волшебный, чем появление на свет из чрева матери. Более величественный, чем вход в Царство Небесное. Как долго мы ждали! Пять лет мы прожили в браке, но так и не осмелились скрепить наши узы телесной близостью. Я просил Марианну довериться мне, вновь напомнил о том, что четвертое представление, освященное четырехкратным взыванием к Изольде, освободило нас от чар заклятия, что мы оба выйдем живыми из этой любовной схватки. Но Марианна приложила палец к моим губам.

– Молчи, Людвиг, – прошептала она. – Ничего не говори. Не нужно слов. Иди ко мне.

Про себя я не преминул отметить, что она всегда знала: наше освобождение, которое должно было последовать за четвертым представлением, – всего лишь предлог. Мне следовало догадаться об этом с самого начала. И она с легкостью согласилась обменяться со мной эликсиром смерти. Но почему? Может статься, долгие годы страданий и болезни подточили ее любовь, и она смирилась с тем, что ей придется убить меня смертельным бальзамом? Эта неожиданная перемена, проявившаяся в Марианне, поразила меня до глубины души. Никто, святой отец, не может желать гибели тому, кого он на самом деле любит.

Я принял решение ничего не говорить. Заручившись ее согласием совокупиться со мной, я мог бы осуществить мой план. Этого мне было достаточно.

Оба мы сняли одежды. Медленно, не торопясь, наслаждаясь каждым мигом. Я приблизился к ней, бросился рядом с ней на кровать и принялся целовать губы, щеки и шею.

Потом я начал ласкать ее живот, ее лоно, ее руки. Я исследовал губами каждый уголок ее тела.

Когда страсть достигла своего апогея, я проник в ее лоно, в храм жизни, откуда испокон веков выходит на свет род человеческий. Марианна вздохнула, закатила глаза и повернула голову набок. Мне показалась, что она смотрит в одну определенную точку, на ночной столик рядом с нашей кроватью. Там, под книгой, был спрятан какой‑то небольшой предмет. В этот миг ужасная мысль ночным факелом вспыхнула в моем мозгу. Неужели Марианна знает что‑то, что мне неизвестно? Мы продолжали любить друг друга, но в этом действе не было ни чувственности, ни сладострастия. Эротизм – не более чем себялюбие, что рядится в одежды любви; напротив, половой акт во всей его первозданности есть чистая любовь, отринувшая гордыню и стяжательство. Я не поэт, отец Стефан, и не умею говорить метафорами и аллегориями. Нет, искусство здесь бессильно. Все что я могу – это описать механику наших тел. Наш акт был лишен всякого эротизма, это была страсть в голом, неприкрытом виде, не имевшая иной цели, кроме самой себя. Иначе и быть не могло… Да и как может вечная любовь унизиться до глупых жеманных игрищ мещан. Нет, нет… Как я уже говорил, отец Стефан, вечная любовь лишена телесности.

В этот миг Дионисий и аристократ подняли рапиры, в которых отразился лунный свет. Первый удар, за ним еще один, выпад, защита. Дуэлянты сражались молча, но их взгляды были красноречивей всяких слов: в них была разлита ненависть. Аристократ, прошедший хорошую школу, фехтовал в десять раз лучше, чем мой друг. Дионисий же в свое время с грехом пополам освоил четыре приема, да и те за ненадобностью позабыл. Но любовь к княгине Анне с лихвой окупала его неумелость, и он отражал удары, которые наносил ему разъяренный противник. Чуть поодаль, укрывшись в кустах, за ними наблюдала княгиня Анна. Мужчины сражались за нее. Она смотрела на них и молилась. Силуэты слились в яростной схватке. Дуэлянтов можно было узнать лишь по теням.

Противники продолжали свой смертельный танец, а мы с Марианной продолжали свой. Наши взгляды встретились. В них плескался ужас, жестокий ужас. Страх перед неизбежностью смерти. Да, мы столько лет ждали, когда наступит этот миг, но знали и то, что эта встреча станет для нас последней.

Я опустил руку под матрас и нащупал клинок. Все было готово. Марианна вновь взглянула на книгу, лежавшую на ночном столике. В памяти гулким эхом прозвучали слова господина директора: «…но и она может прознать об этом, Людвиг… У нее тоже может быть кинжал… Выживет лишь один. Тот, кто решится на пике страсти предать своего возлюбленного… Он сделает это и будет свободен. Иного пути нет…» Неужели Марианна тоже прячет кинжал? И действительно, в этот момент Марианна провела рукой по столу, подняла книгу, и в воздухе тускло блеснула сталь клинка. Она стремительно перевернулась, так что она оказалась сверху, а я – снизу. Наши тела по‑прежнему содрогались в любовной схватке. Я распростерся в постели, а Марианна занесла надо мной кинжал, готовясь нанести один‑единственный удар. Вероятно, она тоже знала о заклинании и собиралась вонзить острие мне в сердце, навсегда разрушив чары заклятия.

В темноте продолжалась дуэль мужчин, влюбленных в Анну. Острые клинки со свистом рассекали воздух, готовые вонзиться в тело противника. Дуэлянты устали, каждый удар отдавался невыносимой болью в руках, ноги будто налились свинцом. Дыхание превратилось в одышку. Внезапно Дионисий оступился и упал на землю, обманутый муж бросился на него, как коршун на цыпленка, но мой друг и на этот раз смог остановить молниеносный выпад.

Я вновь взглянул на Марианну. Она сжимала кинжал, и глаза ее были полны слез. Наши тела двигались не переставая, они не слышали тяжелой поступи смерти. В этот миг я достал из‑под матраса свой кинжал и показал его ей. Ее глаза удивленно расширились.

Да, так оно и было. Тристан и Изольда сошлись в роковой схватке любви и смерти. Любя, мы предавали друг друга. Доводилось ли кому‑либо из людей испытать подобный позор? Печальное зрелище: он и она заманили друг друга в смертельную западню.

Пальцы Марианны разжались. Нож выпал из ее рук:

– Я не могу! Это выше моих сил! Так давай умрем! Дай мне отведать своего смертоносного эликсира, а я дам тебе свой!

На мгновение я замешкался. Марианна бессильно опустила руки. Я перевернулся на спине и вновь оказался на Марианне. Теперь она лежала подо мной, я придавил ее своим весом. Гнусный голосок нашептывал: «Убей ее, Людвиг! Чего же ты ждешь? Убей ее!»

Я сжал в руке рукоять кинжала и закрыл глаза, слушая как пульсирует в моем сердце любовь. «Прочь, прочь от меня, чертов пересмешник!» Мне вспомнилась тетя Констанция, так и не сумевшая преодолеть тяготение рока. Незадолго до смерти, стоя на пороге лепрозория, она сказала мне: «Такова твоя натура. Ты никогда не останавливаешься на полпути…» Титаническим усилием воли я протянул кинжал своей жене:

– Возьми его, Марианна! Возьми и стань свободной. Убей меня! Пик страсти близок! Вонзи его мне в сердце, когда я подам тебе знак…

Из глаз Марианны хлынули слезы:

– Нет, Людвиг, не проси меня убить тебя! Сделай это сам! Ты же видишь, я не смогла убить даже себя!

И она отстранила мою руку. В этот миг я проклял себя, проклял за то, что смог усомниться в моей возлюбленной. Занося свой кинжал, она целила не в мою грудь, а в свою!

Дионисию удалось подняться на ноги, и теперь на земле оказался сам аристократ. Час пробил. Другой такой возможности моему другу могло и не представиться. Он провел неудачную атаку, и шпага соперника вспорола ему руку. В глухой ночи, взметнув стаи ворон, раздался истошный крик: «Осторожней, Дионисий, осторожней!..»

Наши тела двигались, не переставая. По щекам катились слезы. Мы оба знали: пик страсти близок. Еще немного, и моя крайняя плоть исторгнет в нее белый яд, а кожа моя впитает ее смертоносный бальзам.

– Нет, Марианна, я не могу убить тебя… – Грудь мою разрывали рыдания. – Я не хотел этого. Мой кинжал предназначен мне.

– Так отбрось его и давай завершим то, что начали однажды, повстречавшись в лабиринте. Давай обменяемся эликсирами смерти, которых жаждут наши тела, давай раз и навсегда покончим с этой пыткой. Сомкнем наши объятия и подарим друг другу высшее блаженство, которое только может испытать смертный мужчина и смертная женщина! Давай умрем от любви!