– «Ярмарочный день» принят. Он будет демонстрироваться вместе с другими работами.

Клара радостно подпрыгнула, опрокинув стул.

– Да бросьте вы, – сказала Айрини.

– Все правильно. Прекрасная работа. Вы обе подтвердили мою точку зрения. – Элиз улыбнулась.

– Какую точку зрения?

– По какой-то причине «Ярмарочный день» задевает нас. Он нас трогает. Вызывает у нас гнев, – сказала Элиз, отдавая дань справедливости словам Айрини. – Вызывает недоумение… – Короткий, но многозначительный взгляд на Анри, который кивнул седеющей головой. – Вызывает… – Взгляд в сторону Питера и Клары.

– Радость, – откликнулся Питер в тот самый момент, когда Клара произнесла:

– Печаль.

Они переглянулись и рассмеялись.

– Так вот, я смотрю на картину и чувствую то же, что и Анри, – обычное недоумение. Но все дело в том, что я не в силах определить, то ли это блестящий пример наивного искусства, то ли никчемные каракули совершенно бездарной, выжившей из ума старой женщины. Вот в чем противоречие. И вот почему картина должна быть выставлена. Могу гарантировать, что именно об этой работе люди будут больше всего говорить в кафе после вернисажа.

– Отвратительно, – сказала Рут Зардо позднее тем вечером, опершись на трость и отхлебнув виски.

Друзья Питера и Клары собрались в их гостиной у потрескивающего камина на обед в канун Дня благодарения.

Это было затишье перед боем. Завтра понаедут родня и друзья и наверняка задержатся на весь долгий уик-энд Дня благодарения. В лесу будет полно туристов и охотников – не самое удачное сочетание. На деревенском лугу в субботу утром будет проведен ежегодный матч по тачболу[5], а после него будет устроен овощной рынок – последнее отчаянное усилие распродать томаты и кабачки. Вечером разведут костер, и Три Сосны наполнятся великолепным запахом горящих листьев и дерева с подозрительными оттенками гаспачо.

Три Сосны не были обозначены на туристских картах, потому что деревня находилась слишком далеко от магистральных и даже второстепенных дорог. Как и Нарнию[6], ее обычно обнаруживали неожиданно и удивлялись, что такая старая деревня все это время пряталась здесь, в долине. Тот, кому повезло попасть в Три Сосны один раз, обычно возвращался сюда. И День благодарения в начале октября был для этого идеальным временем. Погода, как правило, в это время стояла ясная, чуть морозная, летние ароматы старых садовых роз и флоксов замещались терпким запахом осенних листьев, дымка костров и жареной индейки.

Оливье и Габри пересказывали события сегодняшнего утра. Их описание было таким ярким, что все в уютной гостиной живо представили себе трех мальчишек в лыжных масках, набирающих полные горсти утиного помета на краю деревенского луга. Мальчишки подняли руки, помет просачивался у них между пальцами, и тут они принялись швырять его в старое кирпичное здание. Вскоре на белых и голубых навесах с надписью «Кампари» появились грязные потеки, коричневатая жижа потекла по стенам. Вывеска «Бистро» оказалась вся заляпана. За несколько мгновений безупречно чистый фасад кафе в самом центре деревни Три Сосны стал грязным, и не только от утиного помета. Деревню осквернили наполнившие воздух слова «Пидоры! Гомосеки! Déguelasse!», выкрикиваемые мальчишками в масках.

Слушая Оливье и Габри, Джейн вспоминала, как вышла из своего маленького каменного коттеджа по другую сторону луга и поспешила к бистро, из которого появились Оливье и Габри. Мальчишки удовлетворенно вскричали и принялись – небезуспешно – целиться в двух мужчин.

Джейн ускорила шаг, жалея, что ноги у нее полные, а не длинные. И тут она увидела, как Оливье сделал нечто совершенно необычное. Пока мальчишки кричали, продолжая кидаться пометом, Оливье медленно, обдуманно, мягко взял руку Габри, немного подержал ее, а потом элегантно поднес к губам. Мальчишки застыли на месте, глядя, как Оливье губами, испачканными пометом, целует испачканную пометом руку Габри. Мальчишек этот акт любви и вызова ошеломил. Но всего лишь на несколько секунд. Их ненависть восторжествовала, и они удвоили усилия.

«А ну, прекратите это!» – твердо сказала Джейн.

Руки замерли в полузамахе, инстинктивно реагируя на властный голос. Все трое как один повернулись и увидели маленькую Джейн Нил в платье в цветочек. Она строго смотрела на них. Один из мальчишек в оранжевой маске завел было руку, чтобы швырнуть пометом в нее.

«Только посмейте, молодой человек!»

Он помедлил, и Джейн хватило этого времени, чтобы заглянуть в глаза каждому из них.

«Филипп Крофт, Гас Хеннесси и Клод Лапьер», – медленно и четко проговорила она.

И это остановило их. Они побросали помет и побежали мимо Джейн вверх по холму. Тот, на котором была оранжевая маска, рассмеялся. Звук был такой грязный – превосходил даже помет. Один из парней повернулся и посмотрел назад, а другие врезались в него и поволокли дальше вверх по Дю-Мулен.

Случилось это сегодня утром, а уже казалось похожим на сон.

– Это было отвратительно, – сказал Габри, соглашаясь с Рут. Он сел в одно из старых кресел, обивка которого набралась тепла из камина. – Они, конечно, были правы. Я действительно гей.

– И, – подхватил Оливье, присаживаясь на подлокотник кресла Габри, – довольно гомосексуальный.

– Я стал одним из самых впечатляющих гомосексуалов Квебека, – сказал Габри, перефразируя Квентина Криспа[7]. – От моих взглядов дух захватывает.

Оливье рассмеялся, а Рут подбросила в огонь еще одно полено.

– Ты и в самом деле выглядел очень впечатляюще сегодня утром, – сказал Бен Хадли, лучший друг Питера.

– Неужели как настоящий землевладелец?

– Скорее как обитатель медвежьего угла.

В кухне Клара встретила Мирну Ландерс.

– Стол выглядит замечательно, – сказала Мирна, стягивая с себя куртку, под которой оказалась яркая фиолетовая кофта, и Клара удивилась, как это Мирне удалось протиснуться в дверь.

Гостья принесла свой вклад в вечернее застолье – цветочную композицию.

– Куда это поставить, детка?

Клара вытаращилась на цветы. Как и сама Мирна, ее букеты были громадными, пышными и неожиданными. В этой композиции присутствовали кленовые и дубовые ветки, тростник с речушки Белла-Беллы, протекавшей за книжной лавкой Мирны, яблочные ветви, на которых еще оставалось несколько яблок, и большие пучки трав.

– Это что?

– Где?

– Вот здесь, в середине композиции.

– Колбаса.

– Обычная колбаса?

– Угу, а посмотри-ка вот сюда… – Мирна ткнула пальцем в переплетение стеблей.

– «Избранные сочинения У. Х. Одена[8]», – прочла Клара. – Ты шутишь.

– Это для мальчиков.

– А что там еще? – Клара обозрела огромную композицию.

– Дензел Вашингтон. Только Габри не говори.

В гостиной Джейн продолжала рассказывать историю:

– …Потом Габри сказал мне: «Я получил удобрения для вас. Именно так Вита Сэквилл-Уэст[9] и носила их всегда».

Оливье прошептал на ухо Габри:

– Ты очень гомосексуален.

– Разве ты не рад, что хотя бы один из нас таков? – Старая и удобная шутка.

– Ну как вы? – спросила Мирна, выходя из кухни в сопровождении Клары, и обняла Габри и Оливье.

Питер налил Мирне виски.

– Думаю, у нас все в порядке. – Оливье поцеловал Мирну в обе щеки. – Удивительно, почему этого не случилось раньше. Мы здесь уже сколько живем? Двенадцать лет?

Габри, набивший рот камамбером, кивнул.

– И вот впервые за эти годы нас попытались унизить. В самый первый раз меня побили за неправильную ориентацию, когда я был еще мальчишкой, в Монреале, несколько взрослых дядек. Вот это был ужас.