– На, падрачи! Вечир Артур приезжат – новий привазит.
Недоуменно пожав плечами, Антуан вопросительно посмотрел на Ивана. Тот отнял журнал, пролистал его, хмыкнул и не стал выбрасывать:
– Пусть будет. Может, действительно – подрочим как-нибудь, на досуге…
Вяло пожевав жесткое мясо и сыроватую лепешку с барского стола, пленники завалились подремать на оскверненный топчан: послеобеденная жара вполне к тому располагала. Французы моментально захрапели: Жюльен устал от переживаний и чрезмерной нагрузки, а юный Антуан вообще здоров был поспать – независимо от обстоятельств. Иван обнаружил довольно солидный чинарик, оставшийся от только что отзвучавшей оргии, и тщательно исследовал его: в «козьей ножке» была вполне приличная порция «шалы»[1]. Тихо порадовавшись такому подарку судьбы, Иван извлек из кармана спичинку, огрызок коробка и через пять секунд уже вовсю наслаждался сладковатым приторным дымком, отвлеченно размышляя о проблемах насущных.
Сегодня одиннадцатый день их пребывания в плену. Срок вроде бы и незначительный – по обычным меркам. Одиннадцать дней в комфортабельной квартире с душем и хорошей пищей – это где-то далеко, в другом измерении. И чтобы понять разницу между этими двумя измерениями, недостаточно пообщаться с теми, кто был в плену, или посмотреть кадры видеохроники. Нужно все испытать самому: потаскать тяжеленные колодки, которые неимоверно натирают щиколотки – до инфицированных ран; питаться объедками со стола охраны; страдать от жары днем и замерзать на вонючих досках топчана по ночам; не мыться; клянчить у охранников лишний глоток воды – перечислять можно долго. Но самое главное – это страх. И еще – унизительное чувство полнейшей собственной беспомощности. Физические неудобства еще можно как-то вытерпеть, а вот страх и унижение вытерпеть очень трудно. Конечно, человек ко всему привыкает, это факт общеизвестный. Только для привыкания потребен определенный период, в течение которого прежние установки полноценно трансформируются в новые. А если тебе два десятка лет вдалбливали, что человек – это звучит гордо, а потом еще с десяток лет формировали психологию пса войны, смысл существования которого заключается в том, чтобы перехитрить, отловить и в конечном итоге загрызть врага любым способом, тут уж извините… За столь незначительный промежуток времени практически невозможно свыкнуться с мыслью, что этот самый враг, которого вроде бы надо грызть, гордо ходит рядом, помыкает тобой как хочет и в твоем присутствии безнаказанно творит невероятные мерзости. Именно поэтому вояки пуще адского пламени боятся плена и предпочитают ему героическую смерть на поле боя. Можно метко стрелять, вполне прилично руководить подразделением в бою – и тем самым заслужить репутацию бывалого бесстрашного воина. Но с достоинством вынести позор плена дано далеко не каждому. Это, если хотите, особый талант.
Иван как раз принадлежал к той немногочисленной категории, которая подобным талантом обладала. В плен он угодил второй раз в жизни и, как ни странно, шибко по этому поводу не переживал. Ну, угодил так угодил – что ж теперь… И что характерно – сейчас, как и впервые, он очутился здесь добровольно, никто его в бессознательном состоянии после контузии с поля боя не волок, и с госпитальной койки никто не стаскивал. Сам пошел.
– Счастье твое, капитан, что сейчас не сорок третий, – так пять лет назад высказался сквозь зубы старый особист, разбиравшийся с ним после первого пленения. – Вывел бы тебя, паскуду, на зады и грохнул к чертовой матери! И никакого суда!
– Зато пацанов сохранил, – невозмутимо возразил ему Иван. – Ты матерям их скажи, что я военный преступник. Матери их тебе в рожу плюнут, а мне в пояс поклонятся. Вот и рассуди, кто из нас прав…
– Солдат на то и солдат, чтобы сражаться и умирать с оружием в руках за родину! – желчно взвился особист. – Сохранил… Дурак ты, капитан… С таким мировоззрением далеко не уедешь, можешь мне поверить. Так капитаном на пенсию и выйдешь. Ежели, конечно, не угрохают раньше…
Отчасти он, конечно, был прав. В свои тридцать два Иван все еще оставался капитаном, командиром группы – то есть занимал одну из начальных офицерских должностей в структуре подразделений спецназа. Все его уцелевшие однокашники, которых не списали в расход из-за увечий, давненько уже обрели вполне приличные места под солнцем и пользовались солидной репутацией. Жизнь спецназовца – непрерывная война. А на войне людишки растут очень даже быстро. Некоторые Ивановы одногодки уже получили подполковников и полковников, а иные бросили войска и пошли в бандиты – там и работа полегче, и платят не в пример больше. Да и общественное положение бандита не идет ни в какое сравнение с резко упавшим за последние годы статусом офицера. Отряд, в котором служил Иван, возглавлял подполковник Т., в свое время учившийся с ним в одном училище, двумя курсами младше. Когда этот Т. пришел в спецназ зеленым лейтенантиком, Иван был уже командиром группы. Знакомые частенько пеняли ему на этот факт: вот, мол, все люди как люди, растут по графику, один ты непутевый. Он не обижался. Полагал, что каждому на роду написано жить именно так, а не иначе, и, лениво передвигаясь (преимущественно на броне «бэтээра») по жизни, ждал, когда же настанет его звездный час. И не особенно расстраивался, что этим самым звездным часом пока что не пахло. Он прекрасно понимал, что виной всему был его скверный характер. Дважды наш герой сделал попытки жениться – но буквально через месяц жены сбегали от него, как говорится, с одним чемоданом. И не потому, что дурен собой был суженый или кондициями мужскими не вышел. Напротив, был Иван очень даже симпатичным малым: прекрасно сложен, крепко сшит, очами светел, бровями… как там, блин… ага – союзен бровями, вот. Но характер… оторви да брось. Жена ему: «Сегодня, Ванечка, мы с тобой идем в гости к Жуковым – любилель там какой-то невъеименный», а Ванечка в ответ: «А в гробу я видал этот их любилель – у меня книга хорошая есть…» И как упрется на своем – хоть стой, хоть падай. В общем, так и не удосужился нормальной семьей обзавестись – перебивался случайными связями, что, как известно, отнюдь не лучшим образом влияет на формирование характера и небезопасно в физиологическом аспекте. Даже боевую кличку Иван имел под стать своим манерам – а клички в среде спецназа, как известно, даются чрезвычайно метко и абсолютно адекватны сущности индивида. Кличка была проста и незатейлива и досталась нашему герою от командира роты, который, отчаявшись в один прекрасный день переубедить своего подчиненного, в ярости вскричал: «Ну что ты уперся, как танк! Говорят ему – осади, сдай назад – так нет, рычит, ревет и продолжает напролом лезть… Танк ты и есть…»
Так и остался Иван по жизни Танком и, как ни странно, кличкой этой, не совсем уважительной и довольно двусмысленной для боевого офицера, дорожил. Мало того, всячески ее оправдывал, каждый раз подтверждая изначальную точность и справедливость характеристики командира. Пришла пора получать новую должность или звание, все идет как по-писаному, и всего-то нужно: пару раз улыбнуться подобострастно да вовремя задницей вильнуть. Так нет – то не того, кого можно, не туда, куда потребно посылает, то зверем глядит, когда скромно взор потупить надобно, а то и вовсе – не тому, кому следует, норовит по черепу зарядить, а порой, бывает, и ногой… В общем – как нарочно. Да что там говорить: танк, он и есть танк…
В этот плен Иван угодил, как говорится, по собственному желанию. Если пять лет назад, при первой сдаче в плен, сложилась критическая ситуация, когда от его решения зависела судьба десятка пацанов, то в данном случае ничего такого не было. Наверняка его боевые братья сидят сейчас где-нибудь в штабе группировки и в сердцах обзывают своенравного соратника самыми последними словами. И в общем-то есть за что…
Как и все нормальные пакости, эта история началась незаметно и как бы самопроизвольно, без чьих-либо потуг со стороны. Иван в тот день дежурил – возглавлял отделение сопровождения. Отделение сопровождения – это кучка смертников, которые гуляют на «бэтээре» или какой другой технике, помощнее, с различными членами и персонами высокого ранга, когда тем приспичит прошвырнуться по территории режима ЧП[2] или приграничной зоне. Почему смертников? Дело в том, что ратные людишки Кавказа – как боевики непримиримой оппозиции, так и просто неорганизованные «индейцы» – далеко не дебилы и знают толк в военном деле. Собственно на отделение сопровождения они покушаться ни в коем случае не станут: учены неоднократно горьким опытом и штопаной шкурой, что парни там тертые до невозможности и дерутся отчаянно. Так что, если отделение катит порожняком, бойцы могут дремать вполглаза – боевик десять раз подумает, прежде чем решится подставить задницу под пули только лишь из желания насладиться видом растерзанных трупов спецназовцев. Но если этой публике вдруг занадобился кто-то из членов или других шишек, которых охраняет отделение сопровождения, можете быть уверенными: операция по ликвидации или захвату нужной персоны будет обставлена по всем правилам военного искусства, с максимальным привлечением всех имеющихся сил и средств. То есть, чтобы свести на нуль процент риска, боевики выставят все, что имеют, самые симпатичные мины в самых неподходящих местах; многократно превосходящую живую силу: отделение снайперов с прикрытием и просто взвод головорезов, которые в первые десять секунд внезапного боя огневым шквалом гарантированно уничтожат все живое, что им противостоит. А потом осторожно приблизятся и неторопливо отпилят головы. На Кавказе всякая вещь чего-то стоит – испокон веков так заведено. Голова спецназовца тоже имеет определенную цену…
