Не красило Леонида Ильича и вялое участие в работе над текстом. Он не подпитывал этот процесс, не служил источником идей, лишь давал понять, что для него неприемлемо. Зато Леонид Ильич, как выяснилось, хорошо, гораздо лучше многих, чувствовал устную речь, ее особенности и очень точно реагировал на то, что выпадало из стиля. Опытный пропагандист и политработник, Брежнев умел говорить с людьми, с массой и чувствовал, что должен произнести. Возможно, поэтому он и предпочитал знакомиться с материалом необычным способом – через читку, а не чтение. При этом он прорабатывал для себя каждое слово, взвешивал его смысловую нагрузку и эмоциональное воздействие, демонстрируя острую политическую интуицию.
Леонид Ильич в считанные минуты как бы выравнивал всех сидящих за столом (разумеется, кроме себя). Он обращался ко всем на «ты» (за исключением Пономарева, которого называл по отчеству и на «вы», что отнюдь не было проявлением особой благосклонности) и по имени, стремился показать, что все вроде равноправны. Брежнев, казалось, овладевал компанией и ставил своих коллег на место. И они «трепетали», а народ попроще, подчиненные, чувствовал себя свободнее. Однако к помощникам Леонида Ильича, которые, конечно, знали его лучше, это никак не относилось. Они не на шутку боялись своего босса. Когда Брежнев говорил, они, как правило, хранили почтительное молчание (у себя в отделе мы к такому не привыкли).
Брежнев в то время еще был ясен мыслью и находился в неплохой физической форме. Тем не менее уже стали весьма заметными зацикленность на здоровье и явное нежелание заниматься делами, отталкивание от профессиональных обязанностей. Часто по утрам, за завтраком, Брежнев со вкусом рассказывал, как поплавал, каким было кровяное давление до и после этой процедуры, и с недовольством, а иногда и с гневом реагировал на попытки своих помощников – у которых, как я понял, других возможностей повидать босса было немного – заговорить о делах. Отличался этим главным образом Александров. Блатов являлся человеком гораздо более спокойным, сдержанным и, я бы даже сказал, вялым. Цуканов же, в то время по каким?то причинам впавший в немилость, неизменно хранил молчание. Говорили, что его по распоряжению Брежнева даже несколько недель не допускали на работу.
Как?то за ужином Андрей Михайлович заговорил о том, что МИД фактически игнорирует Японию. Японцам никак не удается добиться визита в Токио Громыко, который, конечно, предпочитает ездить в Италию, Францию да в Соединенные Штаты. Между тем Япония, ее позиция имеют огромное значение, а бездействие МИД помогает США повернуть японцев против нас. Брежнев впал в сильнейшее раздражение. Он стал резко отчитывать Андрея Михайловича, который «не дает спокойно поужинать». Затем все?таки ушел в соседнюю комнату, как выяснилось, звонить Громыко. Вернувшись, сказал: «Андрей приедет поговорить». Громыко в Японию так и не поехал, с поворотом в ее сторону мы серьезно запоздали.
Выйдя после ужина погулять, я повстречал на одной из дорожек Александрова, который тоже, очевидно, решил проветриться. После нескольких ничего не значащих фраз он вдруг заговорил о недавнем эпизоде. «С Леонидом Ильичом стало трудно. Он всю жизнь был удачлив, ему неизменно везло, и это наложило свой отпечаток. Всегда был бонвиваном, а сейчас положение, возраст, болезни, склероз… Стал очень капризен и часто ведет себя, как барин, к работе относится с неприязнью, всячески отлынивает».
Эти излияния меня не просто удивили – поразили. Железный закон для любого помощника такого ранга – полное молчание о делах и намерениях шефа, но в особенности о его личных качествах (кроме, конечно, всяческих похвал). И как надо было задеть Александрова, чтобы он впал в такую откровенность с человеком, с которым у него никогда не было (и впоследствии не будет) внепрофессиональпых, внеслужебных отношений.
Действительно, барин в Брежневе проглядывал. Причем такой, который получает от своей власти удовольствие и потому, что может, когда заблагорассудится, сделать доброе дело («отдать шубу с барского плеча»). Бросалось в глаза также то, что он как?то по?детски наслаждался вещами, питал явную слабость к красивой одежде, любовался, например, своей бобровой шубой, с гордостью демонстрировал специально для него изготовленные электронные часы, которые только?только входили тогда в моду, и т. д. Кстати, кейс, полный, наряду с другими вещами, разнообразных часов, был обнаружен; в одном из сейфов Брежнева в ЦК, вскрытом после его смерти, как рассказывал мне работник, проделавший эту операцию.
Немало написано о пристрастии Леонида Ильича к охоте – могу тоже это засвидетельствовать. За короткое время, что мы провели в Завидове, это занятие организовывалось несколько раз, и его неизменным участником был Черненко. Я видел его там трижды. Охотничьи подвиги были приятным и частым сюжетом бесед за трапезами.
Мне показалось, семейные узы не слишком влекли к себе Брежнева, по крайней мере в это время. Даже свой день рождения,
19 декабря, он предпочел отмечать в Завидово, фактически в нашем кругу, заметив, что «Дима (т. е. Устинов) болен, а Андрей (Громыко) в отъезде». Домой он лишь заскочил (на вертолете) накоротке днем. Вечером же за праздничным ужином был дан старт коллективному подобострастию, которое вообще пронизывало всю завидовскую атмосферу. Я видел не раз, как один из гостей подстерегал после трапезы Леонида Ильича на лестничной клетке с полотенцем в руках.
Но в тот вечер участники состязались, кто скажет крепче, забористее. Хотя на меня уже несколько раз выразительно посматривал сидевший напротив Андрей Михайлович, я замешкался – и не только из?за душевной изжоги от неприличного состязания в воскурении фимиама, но прежде всего из?за робости впервые попавшего в этот круг человека. Энергичный шепот Александрова вывел меня из оцепенения – время истекало, «выразились» все, кроме меня. Я встал и тоже сказал что?то приличное случаю, в частности нес какую?то чушь о благотворной связи Брежнева с национально?освободительным движением и его выдающихся заслугах по укреплению отношений между развивающимися странами и СССР.
За обеденным столом затрагивались, конечно, и серьезные вопросы. И ошеломляло, как порой произвольно они решаются. Так, однажды заговорили о предстоявших Олимпийских играх в Москве. Кто?то стал напористо доказывать, что это «не ко времени», в стране столько проблем, а придется «выбросить» 4 млрд. рублей и т. п. Рассуждения произвели впечатление на Леонида Ильича, и он удалился к телефону. По возвращении заявил: «Поздно, уже дали обязательство. Игнатий (И. Новиков, зам. председателя Совмина СССР и председатель Оргкомитета по подготовке к Олимпиаде) уже 40 с лишним стран объехал».
Или разговор на лестнице между Брежневым и Капитоновым (шефом организационно?партийного отдела), свидетелем которого я случайно оказался. Капитонов спрашивает, выдвигать ли в состав ЦК членов семьи генсека. Леонид Ильич отвечает вопросом: «А что, члены моей семьи – лишенцы?» На XXIV съезде в состав высших органов КПСС был избран его зять, Ю. Чурбанов, а на следующем, XXV съезде, и сын, Ю. Брежнев.
Не скажу, чтобы общение с Брежневым на бытовом уровне возвышало его в наших глазах, скорее наоборот. И дело даже не в его личных качествах. Живя с большим поэтом в коммунальной квартире, рискуешь слишком большое внимание уделить стоптанным башмакам или неаккуратности в ванной. Так и с большим политиком: само лицезрение его без котурн, в будничной обстановке как бы «раздевает», демифологизирует его, приравнивая к простым смертным…
В Зимнем саду состоялась неспешная читка текста будущему оратору. Он слушал внимательно, настойчиво требовал убрать отдающие преувеличениями определения и обороты. Сделал немало замечаний, раскрывающих его образ мыслей, его настроения, даже его внутренние «нестыковки», если не сказать больше. Человек, который в тщеславии, неуемной тяге ко всякого рода регалиям и наградам добрался до анекдотических высот, в своих замечаниях предостерегал нас от проявлений нескромности. Руководитель, который в соперничестве с Косыгиным помешал проведению экономической реформы, говорит о том, что генсеку не к лицу, «неудобно» слишком глубоко входить в хозяйственные вопросы, «торговаться», ведь «есть какое?то разделение между политической и хозяйственной ролями». Наконец, лидер государства, целиком погруженного в холодную войну и подозревавшегося Западом в агрессивных намерениях, фантазирует о совместном советско?американском обязательстве не только не нападать друг на друга, но и защищать друг друга.
