Слабость компартий не была, конечно, случайной.
На это их обрекала, во?первых, отсталость социально?экономических условий, которым никак не была адекватна официальная партийная идеология. И для большинства коммунистов конечные цели партий оставались более чем туманными.
Во?вторых, коммунисты, партия атеистов, сталкивались с огромным и едва ли преодолимым препятствием – глубокой укорененностью исламских верований и традиций. Попытки некоторых компартий обойти этот барьер (например, алжирской, заявившей о своей решимости идти к своей цели, держа «в одной руке Коран, а в другой – «Капитал» Маркса») большого эффекта не дали.
В?третьих, компартии так и не сумели очиститься от наветов антикоммунистической пропаганды, что они, мол, действуют по указке Москвы. Между тем влияние КПСС, особенно во внутренних вопросах, не следует преувеличивать. Участие коммунистов Судана в попытке свержения Нимейри шло вразрез с линией КПСС на сотрудничество с арабскими националистами. В 80?е годы мы не сумели убедить иракских коммунистов снять лозунги борьбы против «антинародной агрессивной войны», за свержение режима после того, как иранцы вторглись на территорию Ирака: слишком сильна была их ненависть к Саддаму Хусейну. Тогда же Москва оказалась не в состоянии урезонить лидеров сирийских коммунистов и не допустить раскола партии, хотя об этом дважды шла речь на встречах с руководством КПСС. В 60?е годы из Ливанской компартии была изгнана ориентировавшаяся на КПСС группировка Савайи Савайи, а Ж. Хауи, которого Москва не жаловала, стал Генеральным секретарем.
В?четвертых, партии в «прогрессивных» странах пострадали от взятого нами курса на сотрудничество с правящими группировками. Это в значительной мере лишило их политической самостоятельности, возложило на них ответственность за недостатки и пороки режимов, на политику которых они практически не имели ощутимого влияния.
И наконец, в?пятых, в ряде партий у руля оставались люди старой школы. К тому же в сирийской, иракской, иорданской и египетской партиях в руководстве существовали серьезные разногласия политического и особенно личного свойства, что порой приводило даже к расколам. Наверное, не помогало также и то, что некоторые партии, например сирийская и ливанская, находились между собой в откровенно неприязненных отношениях.
Не сбросишь со счетов, что арабским компартиям приходилось работать в особенно трудных условиях, как правило, под постоянным и жестким полицейским прессингом. Пребывание в партии требовало не только стойкости, не только готовности переносить жизненные трудности, но нередко и личного мужества.
В наших отношениях с арабскими коммунистами, наверное, существовал полуосознанный расчет на создание и укрепление какой? то прочной опоры в их странах. Присутствовал и дух товарищества, причастности к общему делу, правда не слишком определенному. Но превалировала скорее рутина, устоявшаяся практика. Должен признаться, что положение в партиях мы знали не слишком хорошо. Их лидеры давали информацию не только ограниченную, но и, естественно, приукрашенную и целенаправленную. Общались мы главным образом с членами руководства, контакты же за рамками этого круга были скудными, и они лидерами не поощрялись.
В этот период получили развитие и связи с некоторыми правящими партиями арабских стран, или, скорее, фигурировавшими в таком качестве. Эти связи осуществлялись, как правило, на основе ежегодных планов межпартийного сотрудничества, которые стимулировали контакты между представителями руководства, среднего звена партий, содействовали увеличению числа арабской молодежи, обучавшейся у нас, и в какой?то степени подпитывали атмосферу симпатий к Советскому Союзу. Вместе с тем связи во многом оставались формальными.
В течение всех лет, о которых идет речь, исключительно важная для советской политики в ближневосточном регионе роль отводилась Сирии. Отношения с ней развивались в общем благополучно с середины 50?х годов. Уже к началу 70?х годов они стали широкомасштабными (причем с 1967 г. установились и межпартийные связи).
В Москве с большой настороженностью восприняли переворот в Дамаске в ноябре 1970 года, приведший к власти Хафеза Асада. Но уже в феврале 1971 года состоялся визит премьера Юзефа Зуэйна, и ему удалось продемонстрировать преемственность сирийской политики. Приехавший с ним Абдалла Аль?Ахмар, заместитель Генерального секретаря партии БААС, горячий сторонник наших межпартийных связей, побывавший почти во всех наших союзных республиках, нанес визит в отдел, беседовал с Пономаревым. Сирийцы запросили даже программы Института общественных наук но всем проблемам, включая марксизм?ленииизм.
В Советский Союз на учебу хлынул поток сирийцев – к 1992 году во всех звеньях обучения, начиная с техникумов и кончая вузами и аспирантурой, было подготовлено более 40 тыс. человек. Многие из них до настоящего времени находятся на ключевых постах в партии и государстве; из восьми членов регионального руководства четверо говорят по?русски. В созданном и оборудованном с нашей помощью Институте политических наук в Дамаске до сих пор идет преподавание различных общественных дисциплин, естественно, на баасистский лад, слушателей знакомят с марксизмом и опытом коммунистов, соединяя это, разумеется, с критикой. Проводится мысль, что баасизм пойдет другим путем, учтя ошибки КПСС.
Большая роль во всем этом принадлежала самому Хафезу Асаду. Сказалось и постепенно вызревшее в сирийских правящих кругах убеждение, что коммунизм и коммунисты не представляют больших опасностей для баасизма. Это, впрочем, не мешало им тщательно контролировать идеологическую сторону контактов и связей.
Тенденция к особым отношениям с Дамаском заметно укрепилась, когда Египет стал поворачиваться к США. А после нашего разрыва с Каиром Сирия превратилась для СССР в союзника номер один в регионе. Когда дело касалось арабского мира, в Москве внимательно прислушивались к сирийской точке зрения, хотя не всегда ее разделяли. Так, мы нередко, может быть, даже понимая, что сирийцы не правы, предпочитали не поддерживать ООП в ее разногласиях с Дамаском.
Тесное сотрудничество с Сирией проявлялось в разностороннем характере наших отношений, в объеме помощи, в достаточно доброжелательной реакции на ее просьбы (пусть даже они не всегда удовлетворялись), в общем настрое советского руководства и, конечно, в военных связях, которые именно в 70?е годы приобрели масштабный характер. Обильными стали поставки оружия, причем передавалась достаточно передовая техника, не направлявшаяся другим арабам. Началось это еще с визита Ю. Зуэйна. Сириец привез военную заявку настолько крупную, что, принимая его, Брежнев заявил: «Знаете, я был болен, лежал, но, когда мне сообщили о ваших заявках, меня аж подбросило, я встал». Зуэйн, не смутившись, ответил: «Что ж, мы теперь знаем на будущее, как поставить вас на ноги».
Заметно возросло число советских военных советников и специалистов, на сирийской земле появились наши подразделения ПВО. В 1979 году в Сирию был введен ракетный полк, который затем на время был перебазирован в Ливан, хотя в связи с действиями там Израиля эго порождало опасность прямого столкновения. В данном случае советские лидеры изменили обычной своей осторожности: так много значила Сирия. Наши моряки утвердились в Латакии.
При всем том отношения с Сирией были далеко не идиллическими. На среднем уровне – скажем, провинциальных комитетов БААС, среднего офицерства – отношение к нам было не только хорошим, но часто и доверительным. Высшее же звено, определявшее политический курс, выдерживало, конечно, определенную дистанцию.
Не все складывалось гладко и во внешнеполитической сфере. В вопросах «большой» международной политики – отношение к общей линии и конкретным акциям США вроде размещения ракет среднего радиуса действия и т. п. – сирийцы были готовы идти рука об руку с Советским Союзом. Возможно, они поступали подобным образом отчасти, и потому, что эти проблемы не слишком их касались. Сирия, однако, была одной из немногих мусульманских стран, которые и в афганской проблеме, весьма чувствительной для арабского и мусульманского мира, твердо поддерживали СССР. Больше того, на исламских конференциях она отстаивала эту точку зрения до конца. Когда же речь заходила о проблемах региональной и общеарабской политики, тут сразу же проявлялась определенная сдержанность, если не сказать больше. Это тоже характерная черта наших отношений и сирийской политики в 70?е и 80?е годы. Яркий пример – ввод в 1976 году сирийских войск в Ливан, который в Москве кое?кто называл даже вероломным. В тот момент Косыгин находился с визитом в Дамаске, и сирийцы сделали вид, будто посоветовались с ним, но на самом деле его даже не поставили предварительно в известность.
