А во дворе дома на Бири-Гранде Пьер и Мариетта бросились к Пальме, помогли ему подняться и усадили возле колодца. Скула его была рассечена. Мариетта подняла из колодца ведро воды, смочила край платья и промыла ему рану.
— Ничего не сломано? — спросил Пьер у художника, лицо которого постепенно приобретало свой обычный цвет.
— Не так больно, как страшно, — признался Пальма.
— Кто это был?
— Представьте себе, не имею ни малейшего понятия! Я застиг его, когда он подслушивал ваш разговор у приоткрытой двери. Я окликнул его. Он решил бежать, значит, совесть нечиста. Я преградил ему путь. Он оттолкнул меня. Я все равно не давал ему скрыться, поймал его за запястье. Видя, что я его не отпускаю, он схватил меня поперек туловища, и завязалась драка.
Кое-что в рассказе Пальмы насторожило Мариетту.
— Как ты думаешь, давно он нас подслушивал? Много ли ему удалось услышать?
— Откуда мне знать? — пожав плечами, отвечал тот. — Когда я выходил, во дворе никого не было.
— Тогда ведь дверь в мастерскую была закрыта, — вспомнил Пьер.
— Но даже если он ничего и не слышал, он мог видеть, чем мы занимаемся, через решетку окна. Схема Виргилия довольно-таки красноречива. — Мариетта дала волю воображению. — Увидя, что ты идешь к выходу, он спрятался. А когда ты вышел со двора, снова занял свой наблюдательный пост. Но не у окна, а у двери. Боже! Он услышал все выводы, сделанные нами по поводу персонажей Тициана! А мы даже не знаем, кто он. Просто катастрофа. Лишь бы Виргилий догнал его.
В этот самый миг в воротах появился Предом, весь в грязи и прихрамывающий на левую ногу. Его вид красноречиво говорил о постигшей его неудаче. Мариетта бросилась к нему:
— Виргилий, он слышал все, о чем мы говорили. Пальма застал его в тот момент, когда он шпионил за нами.
Эта неприятная новость вряд ли могла укрепить и без того пошатнувшуюся силу духа Виргилия. Он рухнул рядом с Пальмой. И тут взгляд его упал на клочок бумаги в пыли. Он поднял его и развернул: два странных черно-белых изображения в виде виньеток. На одной — крылатый лев, держащий в когтях человека в длинной рубашке. На другой, частично оборванной, — два ангела: первый положил руку на грудь, туда, где находится сердце, второй держит свиток с неразборчивой надписью по-латыни.
— Что это? — спросил Виргилий, потрясая клочком бумаги.
Мариетта и Пьер вытаращили глаза. Пальма взял его в руки.
— Видно, я вырвал его у беглеца во время драки. У него с собой было что-то вроде пергамента, а когда мы сцепились, он его выронил. Намереваясь броситься наутек, он хотел было поднять его, но я не дал: наступил. Пергамент разорвался надвое, так что он унес только половину.
Обрывок с двумя виньетками переходил из рук в руки. Каждый внимательно изучал его. Все были озадачены.
— Я не понимаю того, что вижу.
— Крылатый лев, — пыталась разобраться Мариетта, — символ Венеции. По всему городу можно видеть изваяния, барельефы, изображения крылатого льва. На одной из двух колонн пьяцетты между дворцом и библиотекой тоже установлен крылатый лев.
— Да, но кто этот человек, которого лев схватил и подмял под себя? Святой Марк Евангелист? — удивлялся Виргилий.
— Такое его изображение я вижу впервые, — призналась Мариетта.
— А что написано на свитке двух ангелочков?
Головы всех присутствующих склонились над листком.
Вместе им удалось прочесть следующее:
Surgite mortui Venite ad indicium Domini mei.
Виргилий, чей отец в свое время перевел «Энеиду» на французский язык, тут же расшифровал:
— Иначе говоря: «Мертвые, вставайте и идите на суд Божий».
— А при чем тут лев святого Марка? — спросил Пьер. Ответа ни у кого не было. И вдруг некая ассоциация, как комета, пронеслась в мозгу Виргилия.
— Я уже где-то видел эти рисунки! — Он схватился руками за голову и сжал виски. Все затаили дыхание. — Вспомнил! — Как ужаленный он вскочил и молча бросился в мастерскую. А мгновение спустя появился на пороге дома с кипой бумаг в руках. — Рисунки из архива! — Устроившись среди друзей, он принялся заново просматривать их. — Когда мы прибирались в мастерской, нам попался такой же чертеж, вспомни, Пьер!
Виргилий протянул другу клочок бумаги, оставленный беглецом, тот положил его в карман. Пытаясь воскресить в памяти Пьера тот день, он быстро просматривал рисунки. И вдруг потряс одним из них, воскликнув: «Эврика!»
Мариетта, Пьер и Пальма вырвали у него из рук лист бумаги. Виргилий оказался прав. Во всяком случае, частично. На листке бумаги было не две, а пять виньеток, последние две — полностью идентичны тем, что они нашли.
— Но как это попало в архив Тициана? — в один голос воскликнули два художника. — Это не его рисунок! Это не его рука, не его манера!
— Да? — удивился Предом. — Значит, разбирая с Пьером бумаги, мы выбрали все рисунки, которые нашли, из общей кипы бумаг, однако, не будучи знатоками, не смогли отличить тициановскую руку от чьей-то другой.
— В другом случае я не был бы столь уверен, но тут — повторяю: это не тициановский набросок.
Тон ученика маэстро был непререкаем. И это лишь добавляло таинственности происходящему.
— Если эти ангелы и лев не принадлежат его руке, то почему они были в его мастерской? — медленно проговорил Виргилий.
Вопрос так и остался без ответа, когда в лучах заходящего солнца они простились друг с другом. Пьер и Виргилий предложили Мариетте проводить ее до дому, но она отказалась. Ночная Венеция не пугала ее. Каких-нибудь четверть часа — и она дома.
Так они и разошлись в разные стороны — французы отправились к дому Песо-Мануция, Мариетта — по направлению к церкви Богородицы в Садах. Она настолько изучила Каннареджо, его улочки, тупички, каналетто, что могла бы добраться до дому с завязанными глазами. Проходя мимо Доброй Удачи, она не могла удержать дрожи при воспоминании о человеке, которому она накануне помогла. Ночь показалась ей вдруг не такой уж спокойной, а одиночество не таким уж безопасным. Она ускорила шаг. Еще два мостика — и она спрыгнула на мощенную кирпичом площадь Аббатства и нырнула под арку строящейся Новой Школы Милосердия.
Место было мрачное. Мариетта сделала над собой усилие, чтобы побороть интуитивный страх, поднимавшийся в ней. Набережная, на которую она ступила, вела прямо к ее дому. Внезапно перед ней мелькнула чья-то тень. Она вскрикнула. Но рука в перчатке закрыла ей рот. Мариетта не успела даже начать отбиваться, как та, что напала на нее — а это была женщина, — наклонилась в облаке сладкого аромата к ее уху.
— Ты и твои друзья из Парижа должны были бы начать с вопроса, где был твой отец 7 августа 1574 года между одиннадцатью и полуночью. Это было бы весьма интересно и для авогадори.
Затем Мариетту толкнули. Падая, она попыталась ухватиться за одежду нападавшей, но кусок ткани, в который она вцепилась, оторвался — это был красный бант. Так, зажав в руках красный бант, она и полетела головой в черную воду канала делла Сенса.
