— Эти два столба вроде официальных ворот, ведущих в Светлейшую и из нее, — пояснил Мариетто. — Когда Республика принимает важного гостя, встреча происходит здесь, между этими колоннами. Когда колокол Малефицио возвещает о казни, она свершается здесь же, между колоннами, на помосте с виселицей.

В тот день, 30 августа, не намечалось ни торжественной встречи, ни казни, и пространство между колоннами было занято любителями азартных игр. Это была единственная «свободная зона» города. Обойдя игроков и спорщиков, Мариетто и Виргилий подошли ко Дворцу дожей. У Бумажного входа, порог которого они собирались переступить, внимание Виргилия привлекли четыре изваяния из красного порфира, застывшие в парных объятиях по двое.

— Снова мавры. Эти будто бы окаменели, когда собирались похитить сокровище святого Марка, — пояснил Мариетто.

Оставив тетрархов с их дурными намерениями, они вступили на крыльцо, торжественно охраняемое крылатым львом, коленопреклоненным дожем и богиней справедливости, и вошли в просторный внутренний двор. Впервые Предом оказался внутри дворца. Каково же было его волнение, когда вслед за своим провожатым, знавшим здесь, казалось, все, он взошел на грандиозную лестницу Гигантов, на которой Венеция короновала своих дожей. Не без гордости проследовал он между статуей Нептуна — символа владычества Светлейшей на море, и статуей Марса — символа владычества ее на земле. Лестница Гигантов вела в галерею, где располагались официальные учреждения Республики. Сын Тинторетто замешкался.

— На втором этаже — Канцелярия, Цензурный комитет, Морская милиция и Авогадория. Но где именно, вот вопрос.

— А впечатление такое, что ты знаешь здесь все как свои пять пальцев! — восхищенно произнес парижанин.

Сам он весьма редко оказывался в стенах Лувра.

— Да ведь мой отец расписывал тут потолки. В Четырехугольном портике потолок украшен шестиугольным полотном, на котором в окружении Мира, Справедливости, святого Марка и его льва представлен дож того времени — Приули. Писал отец и на библейские сюжеты: Соломон и царица Савская, Самсон и филистимляне, Эсфирь и вавилонский царь Артаксеркс. Кроме того, он изобразил четырех путти, символизирующих четыре времени года. Лето батюшка наградил светлыми волосами, как у меня.

При мысли о Мариетто в образе юного кудрявого ангелочка Виргилий почувствовал, как кровь бросилась ему в голову.

— До сих пор помню то время и тот заказ для дворца. Мне было лет восемь-девять, но я по-своему принимал в нем участие: чистил кисти, смешивал краски. Мне кажется, отец был бы счастлив вновь получить заказ дожа… Почему бы и нет, теперь, когда Тициан умер… Кто-то должен заменить его как художника на службе Республики. — Мариетто вздохнул, представив себе эту славную перспективу. — Мы, кажется, пришли по делу? Так вот, как сказал бы Пальма, правосудие находится не в этой галерее, какой бы прекрасной она ни была.

Судьбе было угодно, чтобы за первой же дверью, в которую они постучали, находилось именно то, что они искали.

Когда в Авогадорию поступал донос, он тщательно изучался с целью определения степени его серьезности. Если оказывалось, что дело превышало компетенцию обычных авогадори, оно передавалось знаменитому Совету Десяти. В противном случае один из судей начинал процедуру. Совет Сорока определял, достаточно ли оснований для открытия дела. Вопрос ставился на голосование. Как и арест и возможность применения пыток к обвиняемому. Если надобности в немедленном задержании подозреваемого не было, стражник Авогадории доводил до его сведения приказ предстать перед судом; если же такая надобность существовала, подозреваемого задерживали и подвергали допросу. Секретарь записывал вопросы и ответы. Копия давалась обвиняемому, он должен был указать имя защитника. В целом содержание под стражей, допрос и пытки не могли длиться более трех дней. Какие следы убийства, представленного Тицианом аллегорически на своем полотне, сохранились в Авогадории? Этот вопрос не давал Виргилию покоя.

Сперва чиновники Авогадории вовсе не были расположены допускать в свой архив кого попало. Но тонкий подход вкупе с даром переговорщика Мариетто сделали свое дело. В конце концов те почли за честь принять в своих стенах «представителя сословия адвокатов» Парижа. И вскоре парижский адвокат со своим «венецианским ассистентом» оказались перед кипой дел, содержащих все убийства, зарегистрированные в Светлейшей, начиная с 1570 года.

— Отыскать среди сотен дел жертву, с которой заживо сняли кожу, — вот уж поистине тринадцатый подвиг Геракла, — проворчал Виргилий.

И все же, засучив рукава, взялся за первую связку, относящуюся к 1570 году. В Венеции совершалось меньше преступлений, чем в Париже, но порой они принимали весьма необычные формы: ревнивый муж выбросил изменницу-жену за борт гондолы посередине Большого канала или один брат столкнул другого в колодец, спустив ему на голову медное ведро. В остальном — о tempora, о mores[45] — преступления были схожими, отвратительными и кровавыми, где бы они ни случались: в Париже, Венеции, Лондоне, Лиссабоне, Истамбуле, Праге, Амстердаме или Севилье. И в основе их — те же ревность и жадность, яд и кинжал, животные инстинкты и психические отклонения.

— Кажется, нашел! — закричал вдруг дрожащим голосом юный художник, оторвавшись от бумаг, и сунул Виргилию написанный от руки текст.

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА РАБА ЭБЕНО АВОГАДОРИ И СОВЕТОМ СОРОКА:

— Твое имя?

— Эбено. По крайней мере так нарек меня первый владелец, купивший меня ребенком на невольничьем рынке Александрии Египетской.

— В каких отношениях ты был с куртизанкой Атикой?

— В течение двух лет я был ее рабом.

— Известно ли тебе, почему ты предстал сегодня перед нами?

— Потому что моя госпожа Атика была убита две ночи назад.

— Это ты ее убил?

— Нет. Я никогда бы этого не сделал. Это была добрая и великодушная госпожа.

— Как ты объяснишь, что Нанна, куртизанка, как и твоя госпожа, застала тебя вчера утром у изголовья твоей хозяйки распростертым в луже ее крови?

— Позавчера моя хозяйка устроила небольшой прием у себя дома, но пожелала самолично принять гостей. Почему, мне неизвестно. Она отпустила меня на весь вечер. Я воспользовался этим, чтобы побывать в квартале Святого Николая — покровителя нищих. Там есть таверны, которые посещают моряки, я люблю поговорить с ними, потому что иные бывают на моей родине, в Африке.

— Можешь ли ты назвать кого-нибудь, с кем ты говорил и кто мог бы подтвердить твои слова?

— …

— Может ли кто-нибудь подтвердить, что ты действительно был в квартале Святого Николая — покровителя нищих позавчера вечером?

— Я говорил с матросами, но имен их не знаю. Мне неизвестно, все ли они еще в Венеции или вышли в море.

— Значит, никто не может подтвердить, что ты говоришь правду?

— Нет.

— Что было дальше?

— Я вернулся в дом хозяйки, когда пробило полночь. Подходя к дому, я видел, что в ее комнате горят свечи. Я решил, что гости еще не разошлись. Но, войдя, не услышал ни единого звука.

— Затем?

— Я направился к ее спальне. Дверь была нараспашку. Тогда-то я и увидел ее… мертвую.

— Как она умерла?

— С нее содрали кожу. Она потеряла всю кровь.

— А как ты узнал почтенную куртизанку Атику, ведь ее лицо тоже было обезображено?

— По кольцам на пальцах. С нее сняли кожу, но не драгоценности.

— Как ты поступил дальше?

— Я бросился на пол у ее постели и принялся рыдать.

— Почему ты никого не предупредил? Почему не позвал ночных сторожей или квартальных?

— У меня не было сил. Я был в отчаянии.

— Сколько времени провел ты у ее постели?

— Не знаю. Много. Пока не пришла синьора Нанна.

— Последний раз спрашиваем: ты убил свою хозяйку, куртизанку Атику?

— Не я, клянусь.

Записано в Венеции 9 августа в год от Рождества Христова 1574-й.

Виргилий прочел протокол и задумался. Драма, свидетелем которой стал Тициан Вечеллио, произошла два года назад, летом. Раб Эбено был допрошен 9 августа, на следующий день после задержания. Следовательно, его хозяйка умерла от рук палача до наступления полуночи 7 августа 1574 года.