- Ты помнишь, – скажем мы, – вот об этом она, скорее всего, тебе не говорила…

И, вероятнее всего, тогда мы заплачем о ней, потому что эта утрата покажется нам еще

горше. Это не просто потеря человека, которого мы знали, но и человека, которого нам не хватало, чтобы его узнать. Хотелось бы мне когда-нибудь поплакать о Кларе на плече ее сестры.

Глава 11

- Да.

Она, должно быть, увидела мой номер на экране, потому что односложный ответ ее звучит

раздраженно, как простая отговорка.

- Это Самуэль.

- Я же написала тебе, чтобы ты мне не звонил, разве нет?

- Клара попросила меня, чтобы я не говорил тебе об этом.

- Чтобы ты не говорил мне, что она была в твоем доме? Хватит уже, Самуэль.

- Ей было стыдно.

Думаю, Карина пыталась переварить информацию, возможно, для того, чтобы решить,

стоит ли мучиться, продолжая разговор со мной, и окончательно решить, кто же ей соврал – ее сестра, или я.

- Клара немногого стыдилась.

- Это ты так считаешь.

Мой ответ был великолепным. Я горжусь таким ответом. Я убежден, что он может открыть

мне дверь. Все мы сознаем, что не знаем остальных. Мы разделяем нашу жизнь с чужими людьми. Мы можем жить десятилетия с кем-то и не знать, что этот человек чувствует на самом деле, говоря нам “я тебя люблю” или отвечая на наш вопрос “я не злюсь”. Ведь моя вторая половина может говорить мне о любви, потому что любит. А может говорить и потому, что уже какое-то время думает бросить меня и чувствует себя виноватой, но до тех пор, пока разрыв не станет неизбежным, она не хочет причинять мне боль. В общем-то, совсем неплохо, что она меня немного любит, хорошо, что стремится к тому, чтобы позже ее нельзя было ни в чем упрекнуть, чтобы она ушла с чувством оскорбленной невинности – мол, я сделала все, что могла. А в ответ на поставленный мною вопрос можно сказать: “Я ранена до глубины души, так сильно, что из-за тебя даже ничего не чувствую. Нет, я не злюсь, но далека от желания говорить об этом”. О чем на самом деле думает та, кого мы спрашиваем: “о чем ты думаешь?”, слыша в ответ: “ни о чем, милый”. Мы никогда не можем знать это наверняка, но, понимаем, кто обманывает нас, а кто – себя. Мы возводим замки на песке, живя иллюзиями, чтобы оправдать другого или придумать отношения, которых определенно не было. Это успокаивает нас, давая нам то, что мы хотим. И даже гораздо позднее, когда нежным, сердечным отношениям приходит конец, и другой человек в порыве злости начинает припоминать нам все моменты, когда мы неосознанно причинили ему боль, раскрывая перед нами каждую из ран, даже тогда мы не можем до конца понять, так ли это на самом деле. Насколько все это верно? То ли это новое, переосмысленное человеком, представление о прошлом, то ли вымысел, сказочка, придуманная им, чтобы начать новую жизнь. И эта жизнь требует от человека вычеркнуть из памяти или заставить померкнуть, сделать смутно-расплывчатым то, что связывало нас с ним прежде. Мы не знаем, но хотим знать, что на самом деле думает о нас человек, с которым мы живем, даже не будучи героем его грез. Мы хотим знать, с кем еще, и в каком ином мире он живет, отдаляясь от нашего.

- Вероятно, ей было стыдно, что я узнаю... – Карина сбилась и замолчала. Возможно, она осознает, что находится в ловушке, и обдумывает, стоит ли ей делать следующий шаг.

- Клара говорила, что зачастую чувствовала себя неловко рядом с тобой, но не по твоей вине, а безо всякой причины. Она никогда не осуждала тебя, будучи со мной, и, вообще, говорила, что склонялась к тому, чтобы смотреть на себя твоими глазами. Она всегда считала себя нереализованной, ей чего-то не хватало. Она сказала, что ты совершенно точно посчитала бы аморальным то, что она приходила ко мне домой, воспользовавшись отсутствием моей жены.

- Если ты мне врешь...

- С какой это стати я должен тебе врать?

- Да потому что, скорее всего, ты подумал, что раз Клара мертва, ты мог бы заменить ее на сестру, и поэтому рассказал мне историю, в которой предстаешь богом. Но не думай, что я поверила в эту басню.

- Я начинаю думать, что Клара наговорила тебе обо мне кучу гадостей.

- Да ладно, я впервые прихожу к тебе домой и уже...

- Что? Что уже?

- Если сейчас ты скажешь, что это я поцеловала тебя, я повешу трубку.

- Это ты меня поцеловала.

Несколько секунд проходят в борьбе. Карина сражается сама с собой, но дать задний ход она не может. Интересно, как она собиралась это сделать? И где оказалось бы тогда ее достоинство? Мне это не важно, на самом деле не важно. Я тоже вешаю трубку. Мы не сказали друг другу последнее слово, не распрощались навсегда.

Мы с Кариной – точь-в-точь два боксера, приплясывающих на ринге в двух метрах друг от друга. Мы наблюдаем друг за другом, совершаем разные финты, планируем следующее движение. И вот связь нарушена.

Этим сравнением с боксерами на самом деле я обязан Анхелине, уроженке Кадиса, крошке, с которой я прожил только полгода, когда заканчивал учебу. Анхелина была года на два постарше меня и поопытнее. Она как-то сказала мне, что, вероятно, у меня никогда не будет долговременных, прочных отношений, потому что споры были для меня досадной, пошлой и никому не нужной неприятностью, которой я всячески старался избегать.

- Любовь, сказала она мне – это, когда двое обнимают друг друга, как измотанные боксеры в клинче. Желая показать свое превосходство и устремления, они наносят друг другу удары, но без особой силы, ведь соперник им необходим, как опора. Они опираются друг на друга, чтобы не рухнуть.

- Но ведь со мной у тебя самые длительные отношения, – иной раз указывал я Анхелине, – хотя, похоже, они подходят к концу.

- И что же, – ничуть не смущаясь, отвечала она, – это вовсе не означает, что я не создана для более долгих и прочных отношений, просто я еще не встретила подходящего человека. А вот твоя проблема – психологическая. Очевидно, твой характер мешает тебе найти настоящую любовь.

Я всегда избегал слова “любовь”. Любовь – это избитое существительное, потерявшее свою цену, как истершаяся от частого употребления монета, ставшая идеально гладкой. Ее можно потереть пальцами, погладить, не ощущая никакой рельефности. Я не осмелился бы расплатиться такой монетой, боясь выглядеть аферистом. Меня раздражают стихи, в которых слово “любовь” используют для того, чтобы вызвать эмоции. Я знаю, что песни заполонены этим словом, оно звучит там на все лады. Слово “любовь” такое коротенькое, что нередко его растягивают по слогам – лю-ю-бо-о-овь – или бесконечно повторяют глагол, спрягая его по всем временам и лицам – я тебя люблю, я полюбил тебя, и ты меня полюбишь. А использует ли кто-нибудь это слово в реальной жизни? Смотрят ли парочки в глаза друг другу, говоря “я тебя люблю” на самом деле?

Да, Анхелина часто говорила мне “люблю”, но без взаимности с моей стороны. Я не мог преодолеть душевную скованность, вызванную моими стараниями придать искреннее звучание банальным словам. Я могу сказать “рад был с Вами познакомиться”, еще одна заезженная фраза, – ведь от нее никто не ждет искренности, но я не могу сказать “люблю тебя” женщине, которая в это поверит и начнет строить иллюзии на основании двух, по сути ничего не значащих, слов.

Потом Анхелина тоже перестала говорить мне “люблю”. Это было тогда, когда она нашла объяснение моему недостатку: я был неспособен любить, потому что отвергал негативную сторону совместной жизни, ее плохие моменты – семейные разборки, а уж тихо они проходят или с криками, каждый решает сам.

- Только при тесном общении с другим человеком ты сознательно проводишь границу между тем, где заканчиваются твои потребности и начинаются потребности другого, – втолковывала мне Анхелина.

Я увидел Анхелину снова , когда уже вернулся жить в Мадрид. Она стояла в очереди за билетами в кино под руку с мужчиной, который был гораздо старше ее. По виду он был большой шишкой – напомаженные волосы, костюм, запонки, булавка для галстука и выражение лица, все выдавало в нем любителя подчеркнуть свою принадлежность к обеспеченному, состоятельному классу. Я предположил, что он был за рулем внедорожника.