Оглядевшись, она присаживается на диван и, словно самой себе, убежденно говорит:

- Клара говорила, что вы почти никуда не выходили.

- Она преувеличивала. У меня есть друзья, я ужинаю с ними, хожу в кино. Возможно,

реже, чем другие люди, но я не затворник.

Она улыбается, опустив глаза, словно ее позабавило воспоминание, которое она не хотела

ни с кем делить. Сколько времени пройдет, прежде чем мой обман лишит ее сна? Существуют тысячи мелочей, которые, естественно, не совпадают с рассказами Клары о Самуэле и о том, что она могла бы делать, живя со мной. Я не ездок и не гуляка, это верно, но и не отшельник, каким, похоже был тот, другой Самуэль. Я не замыкаюсь в самом себе и не запираюсь в своей квартире. Мало-помалу в ее память вернутся детали, которым до этого момента она не придавала значения, и которые не соответствуют человеку, стоящему напротив.

- Ты знаешь, что я никогда тебя не видела?

- Представляю.

- Я хочу сказать, что никогда не видела даже твоего фото. Не хотела.

- Почему же ты не хотела?

- Это она не хотела, Клара. Она говорила, что ты был ее, по крайней мере, в те выходные,

что ты отводил для нее, ты был только ее. Показывать тебя кому-то, это значило бы делить тебя с другими, отдать другим частичку тебя, а у нее было слишком мало тебя, чтобы так расщедриться. Она была такой глупышкой.

- И что же?

- Да ничего.

- Я хочу сказать, что сильно отличаюсь от того, каким ты меня представляла.

- Более ершистый, более суровый и более непреклонный.

- Подумать только!

- Я представляла тебя немного скользким, потому что мне никогда не нравилось, как ты

обращался с Кларой, она всегда была для тебя на втором плане. Ты был с ней только тогда, когда тебе было удобно, не решаясь на настоящие отношения. Поэтому я и сказала сестре, чтобы она порвала с тобой. Ну вот, теперь ты это знаешь. И, тем не менее, пригласил меня прийти.

- Не думаю, что теперь это о многом говорит.

- Немного пониже ростом, не такой мускулистый и чуть более неряшливый.

- У тебя было не очень-то хорошее мнение обо мне.

- Довольно плохое. Даже если, я говорю тебе правду, ничего же не изменилось, чтобы

исправить это мнение. Да и что теперь изменится, кроме того, что ты уже не можешь причинить ей боль?

- Клянусь, я никогда не хотел причинить Кларе боль.

- Ладно, проехали. В любом случае, я пришла не для того, чтобы упрекать тебя.

Она пришла не упрекать меня, я вообще не знаю, зачем она пришла. Не знаю, зачем дала

мне свою визитку, зачем свернула на дорожку к крематорию, чтобы предложить мне платок. Я спрашиваю себя, не в долгу ли она перед Кларой, и не должен ли чего-то я. Быть может, я еще не расплатился, и поэтому Карина здесь, своим костюмом и осанкой выдавая непреклонность. А ведь она непреклонна! Она хмурит брови, словно не желая расслабляться, не доверяя остальным, как будто знает, что в какой-то момент ей придется защищаться или атаковать.

- Ты же не станешь спрашивать меня, правда?

- Хочешь что-нибудь съесть? Перекусить?

- Это не тот вопрос.

- О чем же мне не спрашивать тебя?

- Зачем я пришла.

- Мне все равно. Я очень рад, что ты здесь.

- Не будь сладкоречивым.

Впервые она мне нравится. Я не припомню, чтобы слышал от кого-нибудь медоточивые

слова. Конечно, я их читал, но не знал ни одного человека, который говорил бы их. Кроме того, мне нравится, что она терпеть не может этот слащавый тон соблазнителя, вырвавшийся у меня помимо воли, и дает мне это понять.

Несмотря на ее отказ, я достаю тарелочки с сыром и ветчиной, и пару следующих часов

мы проводим за беседой, словно были знакомы тысячу лет, но не имели случая сблизиться. Я уклоняюсь от вопросов, которых не понимаю, или даю на них какие-то общие, ничего не значащие ответы, типа: “а что там по телевизору?” или “да ладно, ты же знаешь, что это всего лишь работа”, с тревогой следя, не выдаст ли она жестом свое удивление или недоверие. Я предпочитаю рассказывать ей о своем разрыве с женой, как о цивилизованном расставании, а не как о вынужденных тасканиях по судам и инсценировке обычного тягостного и мучительного спектакля, в котором два взрослых человека стараются, чтобы другой заплатил за каждую из их ошибок, за потерянное ими время, за каждую рану и каждое разочарование. “Стиральная машина – за тот раз, когда ты принародно сказал, какая я нудная; дети – за каждый раз, когда ты с досадой разглядывал мой живот; дом, машина, телевизор – за то, что заставил поверить, что я всегда могу положиться на тебя.” Нет, моя жена, которую я назвал Нурией (Карина восприняла это имя, не шелохнувшись), ушла без упреков, без шума и криков. Она не мстила мне, просто отметила тот факт, что мы уже не были счастливы, и нам ни к чему было малодушно и трусливо соглашаться на это пожизненное заключение, довольствуясь малыми радостями и покорно с этим смирившись. Думаю, что этот рассказ взволновал Карину. Возможно, она даже стала оценивать меня чуть больше за мою манеру повествования о разводе, ведь я не говорил о своей жене с пренебрежением и даже намекал на объединявшую нас привязанность друг к другу.

- Она ушла, забрала все свои вещи и ушла.

- У нее был другой?

- Не думаю, но, возможно, скоро появится, ей очень нравилась совместная жизнь.

Впрочем, в зависимости от пары.

- И ты не боролся?

- Чтобы удержать ее? Нурия была права. Думаю, у нас не было настоящего повода, чтобы

продолжать совместную жизнь, только страх одиночества на старости лет. Но для этого недостаточно много времени.

Теперь Карина сосредоточена. Она делает несколько глотков принесенного ею вина, готовясь задать какой-то неясный для меня вопрос, которого я сильно боюсь, потому что недостаточно хорошо отрепетировал свою роль.

- Если бы Клара не погибла в том несчастном случае, хотел бы ты жить с ней после развода?

- Нет, не сразу же. Мне было бы необходимо какое-то время побыть одному. Я не смог бы вот так запросто шагнуть из одной кровати в другую.

- Но ведь это не составляло для тебя труда, когда она была твоей любовницей.

- Это была очень непростая ситуация.

- Для тебя или для нее?

- Тогда я также старался держать их на расстоянии друг от друга, например, я не звонил Кларе, если жена выходила ненадолго за покупками или прогуляться. Я посылал жене сообщения по электронке только если знал, что она долгое время будет одна, или если я проводил выходные с Кларой и вечером в воскресенье не возвращался домой, а в понедельник ехал прямиком на работу. Мне оставалось только всегда смягчать бурю, снижать накал страстей, чтобы не замарать ни одни из этих двух отношений присутствием другой женщины. Поэтому в этом доме нет ничего Клариного.

Карина не прерывала меня. Она казалась взволнованной и потрясенной, и у меня создалось ощущение, что своим рассказом мне удалось уменьшить счет негативным моментам, надо думать, имевшимся в ее списке.

- Твоя жена была в курсе? У нее были подозрения?

- Знаешь, чего мне хотелось бы? Чтобы ты поговорила со мной о Кларе, рассказала, какой она была, как рассказала бы тому, кто ничего о ней не знает.

- Ты мне не ответил.

- Потому что мне не хочется.

Карина достает из сумочки две шпильки. Одну она сжимает губами, а другой скрепляет прядь волос, упавшую на глаза.

- Ладно, – соглашается она, все еще держа вторую шпильку во рту. – Но только в обмен кое на что.

- Конечно.

- Так вот потом ты сделаешь то же самое. Ты расскажешь мне, какой была моя сестра. Договорились?

Какое приятное ощущение головокружения. Ты чувствуешь, что вот-вот в любой момент упадешь, но угроза падения порождает в тебе не страх, а предвкушение, желание того, чтобы от окатившего тебя с головы до ног адреналина, волосы встали дыбом. В этот миг решающего ускорения перед тем, как разбиться о дно, в этот самый миг ты начинаешь жить.

Карина закончила скреплять волосы второй шпилькой, и садится поудобней. Ее взгляд скользит вверх по лестнице, ведущей на террасу. Она меняет позу и садится по-другому.