Конечно, при такой расстановке, хочешь ты или не хочешь, — а стреляй.

Если бы солдаты заранее сговорились не стрелять, сорганизовались бы и сразу, как один, повернули назад, против офицеров, — ну, тогда бы, конечно, дело было другое. Никакие бы пулеметы не спасли.

А этого не было…

На вечерней заре, когда солнце скрывалось в море и его последние лучи освещали спину тринадцати — в них дали залп, потом другой.

Тринадцать человек упало. Судорожно хватались за песок. Изгибались… умирали…

Трупы увезли на другой день и свалили в одну яму…

Вот как, ребятишки, дела-то складывались… За советскую власть много умерло, надо ее во-как крепко держать.

Если не удержим — опять польется кровь рабочих и бедноты…

Много пролито крови на этом проклятом острове. А сколько там умерло от голода!

Целое кладбище покойников.

Теперь там стоит памятник, на нем написано — жертвам интервенции.

Пусть английские, французские, итальянские и всякие другие моряки знают, как иностранная и русская буржуазия сосала соки трудового народа.

Пусть иностранные матросы научатся, как надо побеждать своих врагов.

Но знайте, товарищи, что на Севере было место еще пострашнее, чем остров Мудьюг.

— Какое? Где оно?

— Это — Иоканьга. Рассказывать о ней я не буду, так как там не был, а вы соберитесь как-нибудь вместе и прочтите книжечку об Иоканьге.

— Папа! но ведь ты нам еще не докончил рассказ. Как же ты попал к красным? Ведь на берегу тоже белые были?

— Правильно, милок, правильно… Вот тут-то и началась наша организация. Мы обсудили свое положение. Обдумали все. Выработали план. У нас оказалось всего-на-всего продовольствия 32 картофелины. Как же быть-то? Мы их забронировали. Это значит, что их никому нельзя есть… Решили их давать только тем, кто в дороге заболеет. Жестко проводили эту меру. Сами питались грибами, ягодами, кореньями.

Затем мы срубили несколько телеграфных столбов, чтобы прервать сообщение между Мудьюгом и Архангельском. Пусть ищут повреждение. Связь нарушена. Иди-ка, поищи в лесу-то!

В лодке было два топора. Это большая подмога: можно вырубить шест, палку и много кое-чего можно сделать топором.

Но самого главного у нас не было.

— Чего это, дядя Саша?

— А я вам говорил, ребята, — карты не было да и компаса не было. Глаз не было. Вслепую мы шли.

Медленно.

Осторожно.

Нам надо было обходить кругом все города, все деревни. Там могли нас изловить. О нашем побеге белогвардейцы уже всем раззвонили. Награду обещали за поимку, а кто будет нас укрывать, — тому военно-полевой суд и смерть…

Вот мы и шли…

А тут, как на грех, у одного товарища ноги опухли. Не может итти. Мы сделали носилки, понесли его. Он охает. Появился жар, бред.

— Что делать? — думали мы. — Оставить его одного, — жалко, ведь вместе шли на смерть, а нести дальше — тоже не видно конца мучений.

Как-то он пришел в сознание и решительно потребовал, чтобы мы оставили одного, а сами спасались бы.

Вот какое сознание у человека было! Ради общего дела своей жизнью жертвует.

И мы оставили его одного: сделали ему шалаш, положили около него кучу грибов, поставили ведерко с водой.

Ушли…

Конечно, ребятишки, он умер. Крестьяне потом рассказывали, что нашли его труп.

— Ну, а вы как?

— А мы все шли и шли… Много было опасных моментов, часто нам грозила смерть. Мы разбились на две части и пошли разными дорогами. Через болото лезли на животах. Где восток, где запад — узнавали по сучьям…

Еще умер один.

У меня стала болеть нога, но я об этом никому не говорил…

И шли мы так, ребятки, — сколько времени, вы думаете? — неожиданно спросил дядя Саша.

— Ну, сколько, — взялся отвечать пионер Сережа — по моему дней пять или шесть…

— Нет, не угадал, Сережа: с 16 сентября мы шли по 15 октября — без одного дня месяц и прошли по прямой линии 600 километров, а наколесили мы, наверное, больше тысячи.

Последние два дня меня вели под руки. Нога моя сильно болела, я не мог итти.

Когда мы пришли к красным — нас нельзя было признать за людей.

Как только красноармейцы узнали, кто мы, откуда — взвыли они от радости: один ругает белых и готов хоть сейчас итти в наступление, другой, глядя на нас, чуть не плачет, третий несет еду, четвертый что-то готовит. Всем хочется угодить нам.

И надо вам, ребятишки, сознаться, — я плакал от радости, как малый ребенок.

Когда меня били белогвардейские солдаты, — я не плакал. Когда замерзал в карцере, — я не плакал. Когда чистил уборные, ел тухлятину, не раз был при смерти на этом проклятом Острове Смерти, — я не морщился, я не плакал. Ногу отрезали — тоже не плакал. Лет 20, а то и больше, я не плакал. А вот, когда я увидел на палочке красное знамя, увидел красноармейцев наших да их заботу о нас — не утерпел, выл, как теленок. Ничего не поделаешь — был грех, надо сознаться.

— Все, папа?

— Нет, не все, милок! Скоро мы оправились, а потом все, как один, пошли в Красную армию на фронт. И надо вам сказать, — и от нас потом попадало белогвардейцам так, что они наверное помнят до сего времени.

— Так им и надо! — с чувством удовлетворения заявил Лева Пассер, а за ним все мальчики.

Было 9 часов вечера, когда мальчики разошлись по домам.

После ухода товарищей Юрик сделал свои обычные вечерние дела: сходил в уборную, вымыл руки, лицо, шею и грудь, вычистил зубы. Папа открыл в его комнате форточку, освежил воздух.

Юрик, вытянувшись во всю длину на кроватке, руки положил поверх одеяла и перед тем, как повернуться к стенке, когда у него обычно уже слипались глаза, когда он знал, что скоро уснет, — он спросил папу:

— Папа, мне можно записаться в отряд?

— Конечно можно! — ответил ему отец. — Даже нужно. Непременно запишись! И чем скорее пойдешь, тем лучше.

— Я завтра пойду… — проговорил Юрик и всю ночь видел, как они со своим пионерским отрядом атаковали белогвардейцев. Стреляли пушки, летали аэропланы, а они — пионеры — все шли и шли вперед… Потом Юрику стало казаться, что он попал в густой, большой лес. У него в руках карта, но он в ней ничего не понимает. У него есть компас, но он забыл спросить в отряде, почему дрожит эта стрелка…

Во сне чувствует Юрик, что проголодался. Тогда стал собирать грибы. Вспомнил, что среди грибов есть много ядовитых, а какие хорошие — он опять забыл спросить учителя.

А лес все темнее и темнее…

Скоро в голове Юрика все смешалось в одно… На следующее утро Юрик никак не мог вспомнить, чем же дело кончилось.

За утренним чаем хотел спросить папу, отчего у людей бывают сны, но увидел, что папа и мама торопятся на работу. Не стал их тревожить.

— Ну, до свидания, милок! — сказал папа, прощаясь с Юриком.

— Сегодня я приду поздно. У меня заседание. Не забудь сходить и записаться в пионерский отряд!