Когда я разгребал снег с могилы, я всюду натыкался на розы. Маленький холмик был сплошь ими покрыт — море роз! Такого ты еще никогда не видал.

Сережа утверждает, что сам видел, как женщина с распростертыми руками рухнула на холмик. Ее шуба, медленно опускаясь, покрыла могилу почти целиком. Больше он не добавил ничего, хотя я дал ему еще тысячу».

…ХОТЕЛ БЫ наконец исполнить данное Вам обещание.

Сразу нужно сказать, что об Александре Кондратенко я знал немного — только, что он владеет немецким, английским и французским, работает в Калининграде в Институте океанологии и разведен в третий раз. В последний раз — против собственной воли — с бывшей «мисс Калининград», матерью его младшего сына, которая теперь замужем за немцем из Казахстана и живет в Гамбурге. Свой день рождения, 8 ноября, Александр праздновал в Петербурге, где он, как и его друг кандидат наук Коля Соколов, учился на биологическом факультете. (О Коле Соколове тоже стоило бы написать! Он работает в Институте зоологии Российской академии наук в Петербурге и за время своих экспедиций в Сибирь открыл более сорока (!) до сих пор не известных видов бабочек, тоже бегло говорит по-немецки! Он сопровождал меня во время моего недельного пребывания в П.)

Так вот, Коля Соколов (в дальнейшем К.) уговорил меня пойти с ним к его другу Александру Кондратенко (в дальнейшем А.). Это было накануне пятидесятилетия А. На время своего пребывания в городе он нашел жилье недалеко от Обводного канала в двух неотапливаемых комнатах, которые ввиду своего хорошего положения использовались также как мастерская. Я удивился, встретив такого богатыря, которому, чтобы выйти из квартиры, нужно было бочком протиснуться через открытую половинку узкой двойной двери. А. не обратил внимания на мою протянутую руку, притянул меня к себе и поцеловал в лоб.

«Брат мой! — Он уже выпил. — Куда направляемся?» — спросил он, закрыл снаружи дверь в комнату, протиснулся в темноте между мной и К. и, держа перед собой зажигалку, стал быстро с грохотом спускаться вниз по лестнице. Когда расстояние между нами становилось слишком большим, грохот стихал сам собой. А. поворачивался и протягивал свет нам. С каждым шагом, который мы делали к нему, он опускал его ниже и ниже, пока его рука не касалась ступенек прямо перед нами. На лестнице пахло картофельными очистками.

По задним дворам и длиннющим подворотням, где А. нам снова светил в колени сине-желтым пламенем, словно искал что-то, мы вышли на широкую улицу и перешли ее, затем вдруг побежали в сторону остановки. А. отжался в задергавшихся дверях автобуса и держал их, пока мы не протиснулись внутрь под его рукой.

Через две остановки мы вышли и продолжили путь по направлению движения. А. рассказывал об экспедициях на Южный полюс и о музее своего института, в котором был единственный в мире эмбрион сиамских близнецов акулы. Он улыбался, в уголках рта появлялись ямочки, а глаза сужались до щелочек. Несмотря на костюм и галстук, несмотря на свой незастегнутый плащ, который полоскался где-то у икр, он выглядел как клоун, как великан-скоморох.

Особенно интересны были рассказы об экспедиции в Атлантику, где бабочки летали вокруг корабля в тысяче километров от берега. Совершенно невероятная вещь! А. показывал длину и размах крыльев насекомых, соединив подушечками большой палец с большим и указательный с указательным и то сближая их, — имея в виду мелких, — то раздвигая — как бы показывая крупных.

Между тем мы проходили мимо темных пустых витрин, над которыми большими буквами было выведено, чем торговал магазин: продукты, молоко, хлеб или овощи-фрукты. Их сменяли обшарпанные подъезды домов и для разнообразия рыбный магазин, химчистка или иногда киоск, пока все не начиналось сначала: продукты, молоко, хлеб, овощи. Мы уже порядочно отмахали, К. молча шел рядом со мной, когда А. постучал в какую-то дверь, на которой висела картонная табличка с часами работы. Рядом в окне мерцал распространяемый скупой лампой свет, окрашивающий апельсиновым цветом нижний край занавески.

Можете мне поверить, я уже оставил всякую мысль о шампанском и праздновании дня рождения. Однако когда в щелке двери с палец толщиной показались глаза и дверь сразу же отворилась, а нас даже пригласили войти, К. снова заулыбался. Гардеробщик бережно расправил наши пальто, приняв их на руку, официантка, женщина с большим ртом и короткими рыжими волосами, провела нас дальше и стряхнула салфеткой крошки с единственного свободного столика. Мы могли усесться и спокойно выбрать. Я не стану углубляться в детали меню. Хотя было уже больше десяти, все блюда были в наличии, а цены — их нужно было переводить скорее в пфенниги, чем в марки.

Не отставая от нас в еде, А. непрерывно рассказывал о бабочках на экспедиционном судне, памятнике Шиллеру в Калининграде, о рыбной ловле, старых балтийских курортах и деревне Тарау.

Часа через полтора я заметил странное движение в зале. Через равномерные промежутки времени кто-нибудь вставал, подходил к какому-нибудь столику, наклонялся и после короткого разговора снова возвращался с прикуренной сигаретой. Только он опускался на место, как поднимался гость за соседним столиком и шел к тому, кто только что сел, склонял туловище и возвращался снова к своему столу. К вернувшемуся на место тотчас подходил следующий… Такой примерно вырисовывался узор. В конце концов и у нас попросили огня. У К. было всего две спички. Словно извиняясь, официантка положила на стол свою зеленую зажигалку. А. взял ее, потряс, чиркнул пальцем несколько раз о колесико, отдал обратно и встал. Он покачивался.

«Боюсь, — сказал К. уголками рта, — А. вас сегодня заговорит…» Он взялся за свой компот, выпил и промокнул губы накрахмаленной салфеткой. Затем откинулся на спинку стула.

Первые гости, которые стали уходить, столкнулись с А. в дверях. Он обернул галстук вокруг правой руки, словно повязку. Есть такой тип — могучий, будто медведь, но чуть что, сразу валится с ног. Официантке с бутылкой армянского коньяка в руках пришлось пропустить А., так стремительно он мчался на нас. Лоб его был влажным.

«Я потерял…» Он крепко вцепился сначала в плечо К., а затем в спинку его стула.

«Я-по-те-рял…» — сказал он, рубя слова, и снова стал на пути у рыжей. Он даже затеял спор: это, мол, не настоящий коньяк, он разбавлен, пока К. не взял у нее бутылку и не налил. А. сверху таращил на нас глаза. Кожа на его щеках стала враз какой-то дряблой.

«Мне не нужно было этого делать». Он опустился на стул. «Мне не нужно было этого делать!» — скулил он и, пытаясь взять пальцами сигарету, все дальше отодвигал от себя пачку. К. дал ему в конце концов свою сигарету. Тут начался театр.

«Ты знаешь, что значит друг? — спрашивал А. Я подставил ему левую руку, он положил на нее свою, словно я мог убежать от этого вопроса. — Вот с ним у меня проблемы, с моим другом. — А. уставился на свою руку, которой держал меня. Потом поднял голову. — Скажи ему, пусть он его наденет. Он тебя послушается!»

К. нагнулся над столом, словно пытался без помощи рук отпить из стакана, и объяснил: «А. был в Гамбурге, у своего сына…»

А. сразу перебил его, но К. просто продолжал говорить, что А. имеет в виду плащ, который Ирина передала в Гамбурге А. для К., точно такой, как на А.

«А он его не носит!» — выкрикнул А. Сигарета висела у него на губе, как на ниточке, и могла в любой момент упасть. Пепел осыпался, пока он говорил, но не успели мы ответить, как он придавил сигарету.

«Ой-ёй!» — вскрикнула официантка и сунула свою сигарету обратно в пачку. Даже А. сразу понял, что он наделал. А К. поднялся и вышел, чтобы добыть огня на улице. А. снова схватил меня за руку.

«Она открывает, а тут я стою», — начал он, будто хотел воспользоваться отсутствием К. Он говорил о том, как сын его узнал и спросил, водит ли он машину.

«Я спал там, — сказал А. — Она в одной, я в другой. Каждый в отдельной комнате. Она хотела, чтобы я ее понял. И еще плащ для Коли. Через три дня я просто — фьють, испарился, пока казах не явился».