Но как только Танюша попросила разрешения осмотреть полочку со специями, мы не поверили своим ушам. Она, та, которая до этого ни на миг не отрывалась от своего дела, произнесла речь, какой баня № 43 еще не слыхивала.
«Вы что же, вообще не чистите стол, блюда, приборы, тарелки и чашки, стаканы и рюмки? Похоже, что все это никогда не моется горячей водой, не протирается и не просушивается. Вы только посмотрите: сита, решетки, кастрюли, чайники и сковороды даже не выскоблены по-настоящему. Они должны храниться перевернутыми в чистом месте. Продукты нужно непременно закрывать! С пола, стен, с больших и маленьких полок, с окон и дверей следует обметать пыль, мыть их и драить. Разве тут это никому не известно? Мне кажется, вы даже не можете сказать, сколько у вас тарелок, ножей, вилок, ложек и даже кастрюль и сковородок. Неужели здесь нет морозильника, в котором хранятся замороженное мясо и рыба в достаточном количестве? Где вино и пиво, где приправы?»
Я не в силах передать впечатление, которое эти слова произвели на меня, но особенно на Георгия.
Не пытаясь оправдываться, вообще не промолвив ни слова, он выставлял перед нею все специи и травы, быстро протирая рукавом то ту, то другую баночку. На верхней полке холодильника Танюша обнаружила у него запасы сметаны, майонеза и йогурта и по-своему его отблагодарила. В мгновение ока было приготовлено не менее десятка всяких соусов, среди которых встречались все цвета и оттенки — от желтого до зеленого и красного, белого и даже синего. Пальцами она растерла базилик, а пестиком в ступке растолкла зерна перца. Даже давно забытые на полке изюм и каперсы пошли в дело.
Когда она напрягалась, грудь ее двигалась под майкой. Иногда она обсасывала мизинчик, оттопырив его, чтобы не запачкать, когда надо было что-нибудь попробовать или убрать с лица волосы.
Когда Георгий подсел ко мне перекурить, Танюша прямо-таки какой-то кунстштюк проделала. За эти пару минут она наполнила столько сковородок, кастрюль и горшков, что ему, когда он вернулся к плите, остались сущие мелочи. При этом Танюша делала все так легко, словно исполняла танец с пируэтами и прыжками.
Чего она только не сотворила из наших жалких запасов! Уже одно то, как она изучала оттаявших куриц, сгибала им лапы, осматривала когти, опалила над пламенем бедрышки, выдергивая оставшиеся стерженьки перьев, как она оттянула кожу на шейке, прежде чем отрубить голову, красноречиво говорило о ее компетенции. Она использовала многообразные приправы, а не только перец, соль и паприку. Ей требовались морковь, петрушка, лук, лимонный сок, грибы, томатный соус, коренья, яйца, огурцы, ткемалевый соус, маринованные фрукты, укроп, чернослив, эстрагон, кориандр, портвейн, лавровый лист, масло, ягоды, бульон и т. д., и т. п. Она тушила, варила, жарила, панировала, опускала в кипящее масло, запекала — цыплят на вертеле, грузинских табака, котлеты по- киевски, суфле из курятины, жареную курицу с грибами, курицу в белом соусе, фаршированную курицу, фрикасе. Горшочки, сковородки, шампуры, кастрюли, решетки — все было в работе. Попутно готовились еще закуски из овощей и рыбы, окрошка, рассольник и молочный суп, омлет с сыром, селедка с яйцом, сырники, запеканка из вермишели, галушки, пельмени со сметаной, запеканка из тыквы и яблок, капуста в молочном соусе и — по мне, так вершина всего — борщ, какого я уже больше никогда не попробую. И при этом Танюша делала все не только с изяществом и грацией, но и с ласковой заботливостью, словно ухаживала за больным или играла с ребенком.
Сильные удары в дверь, будто в нее стучали одновременно ногами, головой и кулаками, положили конец нашей необременительной работе. Те трое пели и мычали, Иеронимов выступал впереди всех, как тамбурмажор, и размахивал полотенцем. Так они и вошли, с обвязанными вокруг бедер белыми полотенцами. Танюша вскрикнула и бросилась к девочкам — они, совершенно голые, на четвереньках ползали между мужчинами, которые таскали их туда-сюда за волосы, как на поводке. Когда те трое заметили Танюшу, они защелкали языками и внимательно следили, как она перебегала от одной девчонки к другой, то прикладывая платок к окровавленному Ирининому носу, то трогая кончиками пальцев Верин опухший глаз или стирая посудным полотенцем пот, косметику и сопли с Марининого лица. Танюша едва слышно разговаривала с ними, а те даже не ревели и вообще не плакали. Они отупело глядели в пол. Стало тихо. Булькал борщ. Но стоило Ирине кашлянуть, как ее швырнули на пол. Кровь хлынула у нее из носу. Передышка кончилась, Танюшу отогнали, трое уселись за стол и зажали головы девчонок между бедрами. Пока я наливал водку в стаканы, Меньшиков многословно излагал, что, кроме Тани, они никого больше видеть не желают. И, подняв руки, принялись запускать пальцы в еду и хватать закуски.
Сквозь щель закрытого окна для грязной посуды мы видели, что происходит. Сама интонация Степанова была уже приятной неожиданностью, а их выдававшие настоящее воспитание изысканные манеры, которые теперь даже у образованных русских редкость, меня и подавно поразили. Кто еще держит сейчас спину прямо и ест, не чавкая, прижав локти к телу? Правда, колбасу они брали с блюда отнюдь не специальной вилкой, зато каждый ломтик ветчины, сыра или огурца подгоняли по размеру к ломтику хлеба, ловко отрезая ножом маленькие кусочки, прежде чем отправить их в рот. Даже из ложки с борщом у них ничего не проливалось на край тарелки, и они пользовались салфетками. А какое любезное, чуть ли ни отеческое обращение с Танюшей: они не только брали у нее из рук полные тарелки с супом, но и пустые передавали, засыпая ее комплиментами. Ей даже были прощены задвинутые под стол мисочки с водой. Танюша безостановочно разливала то молочный суп, то рассольник, то борщ, постоянно напоминая, чтобы оставили местечко для следующих блюд. За ее хлопоты подняли тост, при этом все встали и чокнулись, будто хотели попасть в кадр.
Они пригласили Танюшу к себе за стол, но она говорила слишком тихо — мы не могли разобрать. Однако внезапно тот, кого называли Афанасием, и тот, кого любовно называли Мормуно, стали звать Георгия и меня. Они держали вскочившую с места Танюшу за обе руки, как ребенка, пойманного на воровстве. Как только Альфонсо дрожащим голосом спросил, к какому же типу эксплуататоров мы принадлежим — к живодерам, паразитам, сутенерам или к самым мелким, вшивым, вонючим фашистским шантажистам, — я тотчас смекнул, что за час пробил. Танюша взглянула на нас, чуть не плача, будто тысячу раз просила прощения. Тут вмешался еще и Федоров и обозвал нас кровопийцами, позором нации, пролетариями, одержимыми манией величия, коммунистическими подонками, людьми без идеалов и чести и т. д., и т. п. Я не в состоянии припомнить все его поношения. Те трое все задирали и задирали Танюшу, будто хотели вырвать у нее ответ.
Я молчал, бессмысленно было возражать на эти ругательства. Но так как они продолжали угощать малышку тумаками, я решил вмешаться. Завладев их вниманием, я сказал, что мы, конечно же, заплатим Тане за работу, особенно за такую первоклассную, творческую работу, что до сих пор еще не было возможности обменяться мнениями об этом, но мы прекрасно поняли, какую перспективу Таня открыла нам, и что ее невозможно недооценить, разумеется, мы готовы, да мы просто сейчас же просим их разрешения создать здесь для нее рабочее место, которое подобало бы ее способностям и мастерству. Я добавил еще, что это соответствует общей атмосфере тут у нас и Тане нужно только честно и прямо, без ложной скромности назвать условия, на которых она согласилась бы работать в нашем коллективе, нам-то она с самого начала понравилась, и, если возникло какое-то недоразумение, если кто-то сомневается в нашей честности, я первый готов устранить эту досадную ошибку не на словах, а на деле, путем заключения рабочего соглашения с круглой печатью и подписью.
Лица тех троих задергались, они стали подмигивать друг другу. Один за другим все разразились хохотом, от радости изо всех сил колотя по столу. Танюша залилась краской. То ли голос мой был слишком робок, то ли я не понял настоящей причины их недовольства, то ли это вообще была просто шутка — я этого, наверно, никогда не узнаю. Они все смеялись, пока и сама Танюша, преодолев скованность, не в состоянии больше сдерживаться, — хотя я видел, как трудно ей это далось, — наконец не прыснула, прикрыв правой рукой рот. Георгий стоял рядом со мной, не шелохнувшись.
