Они уже так долго жили вместе и так часто ходили одной дорогой, что, несмотря на разный рост, шагали в ногу. Сами они называли эти прогулки патрулем. Сумка на руке у Ирины висела, как обвисший флаг. А если удавалось достать что-нибудь в очереди по дешевке, она, уже набитая до отказа, как мешок картошки, оттягивала руку Анатолия, на которой никогда не оставалось следов от ручек.

На Сенной они обошли все киоски с обеих сторон, обсудили, что в них продается, заглянули на овощной базар, поторговались, в конце концов все равно так ничего не купили, не пропустили и аккордеониста в военном кителе и подали ему, не обманув его ожиданий. Вообще, ни копченая колбаса, ни сыр, ни желтые яблоки, ни другой дефицит в государственных магазинах никогда не соблазнял ни его, ни ее настолько, чтобы терять время в очередях. Их давно уже все это не прельщало. Только когда речь шла о билетах в Мариинский театр, они готовы были на все.

Обычно Гороховая, самое дальнее — Апраксин переулок были незримой границей всех их прогулок. Дальше уже проникал шум с Невского, а шума они избегали. От Фонтанки они направились к рынку, который, подобно архипелагу, раскинулся меж обветшалых зданий Апраксина двора. Углубляться в него они не стали, а остановились посреди валютных менял и торговцев оружием, чье приглушенное бормотание проникало в уши прохожих как обещание чего-то необычного. В темноте голоса их звучали громче, а предложения более внятно.

Ирина тащила сопротивлявшегося Анатолия от одного торговца к другому, осведомлялась о курсе доллара и финской марки, расспрашивала о маленьких, не очень дорогих пистолетах и вскоре вступила в разговор с молодой женщиной, у которой под плащом было их целых три.

«Наконец-то и для женщины что-то подходящее! — обрадовалась Ирина, но ее слова не подействовали, и она потянула Анатолия к себе за полу плаща. — Да ты хоть взгляни!»

Молодая женщина, которая уже после нескольких фраз, которыми они обменялись, предложила называть себя просто Соней, обращаясь к Анатолию, говорила в полный голос, легко и свободно. Только блестящая прядь волос, которую она все время заправляла за левое ухо, выдавала ее волнение. Анатолий ее как будто не замечал, хотя Ирина уже говорила ей «доченька», а та со своей стороны обещала в придачу двадцать патронов бесплатно. Женщины договорились бы, если бы Анатолий не считал такие дела ненужными, опасными, просто гибельными. Он увлек Ирину за собой, она не успела даже ответить. Соня прошла несколько шагов рядом с ними, остановилась и поглядела им вслед. Однако Ирина вырвала руку у Анатолия и зло выкрикнула: «Да хочешь ты в конце концов или нет?»

Они условились обсудить все не здесь, а где-нибудь в подъезде или на канале Грибоедова.

«На канале», — попросила Соня, когда шедший впереди Анатолий указал головой в подворотню. Они перешли через Каменный мост, свернули налево и остановились за деревом, метрах в тридцати от Гороховой. Анатолий прислонил сумку с продуктами к решетке и натянул перчатки.

Соня давала ему в руки только по одному пистолету. Они все время исчезали у нее под плащом, а Анатолий все время пытался их посмотреть и сравнить. Ирина держала руки в карманах и глядела по сторонам.

«Ну, давай!» — она улыбнулась Соне.

«Вот этот!» — решился Анатолий.

Соня засмеялась.

«Что, уже не хочешь? — спросил Анатолий. — Вот деньги!»

Ирина наблюдала за мостом и обеими сторонами канала, не поворачивая головы. Вдруг она выпустила из рук портмоне.

«Ой-ёй!» — вскрикнула Соня и нагнулась. Анатолий молниеносно ухватил ее за хвост на затылке и швырнул на решетку парапета. Обмякающее тело он обхватил левой рукой, поддерживая бедрами. Потом стал колошматить Соню головой о железо, вколачивал и вколачивал до тех пор, пока голова не влезла в верхний треугольник между греческими лирами. Решетка затрещала. Анатолий почувствовал, как череп поддался. Одним рывком он выдернул его обратно и выпустил из рук. Ирина собрала носком туфли Сонины волосы, прикрыв ими кровоточащий рот. Пока она доставала из сумки бутылку водки, Анатолий обыскал Сонину кофту, нашел еще один, четвертый, пистолет и выбросил все вместе с патронами в канал. Ирина полила труп водкой и засунула бутылку ему под руку.

«Бестия!» — она плюнула и убрала свое портмоне. Анатолий кивнул, отряхнул друг о друга руки с налипшими на них длинными волосами, снял перчатки и положил их сверху на продукты. Сквозь карманы плаща он нащупал брюки, подтянул и, хотя заметил, что выбилась рубашка, вложил свою руку в Иринину, нежно сжав ее пальцы. Взял сумку. Пора было возвращаться домой.

ИВАН ТОПОРЫШКИН,[1] папаша, делает заказ на всех сидящих за столом гостей. Вдруг официант говорит:

«Но это не вкусно».

Все за столом смотрят на него.

«Это не вкусно!» — повторяет официант, обмениваясь взглядом с каждым из гостей в отдельности, включая Ивана Топорышкина, папашу.

Иван Топорышкин, папаша, снова указывает на блюдо под номером 3012 и говорит:

«Я хочу!»

«Но это не вкусно», — говорит официант в третий раз, записывает номер 3012 и удаляется на кухню.

Тут гости, включая Ивана Топорышкина, папашу, начинают смеяться. Они все смеются и смеются, утыкаясь лицами в салфетки, расставленные между приборами, и зовут директора.

«Это не вкусно!» — прыскает Иван Топорышкин, папаша, и снова все утыкаются в салфетки, стоящие перед ними.

«Какая наглость», — говорит директор.

Наконец все выясняется, официанта вызывают и увольняют. Кушанья, в том числе блюдо номер 3012, приносит официантка.

«Блюдо номер 3012 не вкусно», — говорит Иван Топорышкин, папаша, кладет нож и вилку на стол, берет салфетку. Зовут директора, и официанта восстанавливают на работе.

Из историй, подобных этой, я всякий раз черпаю новые силы.

СНЕГ ВЫПАЛ так внезапно, что ни автобусы, ни трамваи не ходили, и Ольге Владимировне пришлось пешком идти домой от станции метро. Прижав к себе мешочек с хлебом, другой рукой она поплотнее укутала шарфом шею — между нею и воротником пальто все время оставалась щель — и пошла быстро, мелкими шажками. Она знала, что холод подкрадется сначала к пальцам ног и спине.

В этот час 1-я Красноармейская была пустынна и казалась шире Невского. В освещенной будке сидела диспетчерша, обрамленная зелеными занавесками, и курила. На Измайловском проспекте Ольга Владимировна, миновав перекресток, перешла на другую сторону. Нет, холодно ей не было, наоборот, на ходу она все больше согревалась. Она даже придержала шаг, чтобы не вспотеть.

Миновав Троицкий собор, уже под каштанами проспекта Москвиной, Ольга Владимировна услышала сзади что-то похожее на позвякивание колокольчика. Оно сразу же повторилось — коротко, светло. Не останавливаясь, она глянула через плечо, стараясь не сдвинуть шарф в сторону, — и остановилась. Плотно стянув на шее воротник пальто, сглотнула. Вверху на проводах качались фонари. Мотались ветки, раскачивались тени. Ольга Владимировна повернулась всем телом.

«Давно ждете?»

«В общем, да», — его голос спокойно, без малейшего напряжения преодолевал несколько метров расстояния между ними.

«Как вы сюда попали?»

Его домашние туфли были в снегу. Он не ответил.

«Вам нравится здесь?»

«Еще не знаю», — сказал он.

Она подошла ближе.

«Вы плохо одеты».

«Вы считаете?» — он удивленно оглядел себя. Из-под грубого серого халата, разошедшиеся в стороны края которого он придерживал — одной рукой на животе, а другой — на груди, сверху у шеи и снизу у ног виднелась белая ночная рубашка, воротник которой был оторочен голубым. На лысине у него таял снег.

«Возьмите мою шерстяную кофту. Мне жарко от ходьбы».

«Мне не нужна кофта. Пожалуйста, не беспокойтесь», — возразил он.

«Но она очень хорошая!» — убеждала его Ольга Владимировна, размотала свой шарф, расстегнула пальто, выскользнула из рукавов и стянула с себя кофту, не снимая пальто. Мешочек с хлебом, который она держала между колен, упал в снег.