«В каждом курсанте мы пытаемся отыскать такие качества, как интеллект, человечность, моральные ценности, которые в дальнейшем помогут ему успешно управлять группой людей. Мы ищем командиров, — сказал он нам. — Поведение курсантов в ситуации давления — это ключевой показатель «потенциала командира. Пытаясь выявить командиров для морской пехоты, которые впоследствии смогут посмотреть врагу в лицо, мы должны знать, кто может думать и действовать в стрессовой ситуации. Стрессовую ситуацию создают в ШПО многими способами, и вы это еще увидите».

Закончив свой монолог, он представил нам инструкторов школы морской пехоты. Все они были инструкторами строевых учений. Хотя в ШПО их называли «сержантами-инструкторами». Мы должны были обращаться к ним, упоминая должность, чин и имя. Штат инструкторов четким маршем зашагал в нашу сторону и встал перед нами по стойке «смирно». Форма цвета хаки с пятнами разноцветных нашивок. Глаза, сфокусированные на стене, прямо над нашими головами. Улыбок не было. Они были сержантами или штаб-сержантами, или орудийными сержантами, большинство прослужили в Вооруженных Силах лет десять-двенадцать. Я видел шрамы, бицепсы и татуировки. Когда представление инструкторов закончилось, полковник повернулся к ним и произнес десять слов, которые положили конец нашей гражданской жизни:

«С этого момента ситуация должна находиться под вашим контролем, действуйте в соответствии с расписанием дня».

Столы были мгновенно перевернуты, стулья убраны в сторону — я даже забыл о полусъеденном яблоке в руке. Теперь мы находились в подчинении своих инструкторов. Мы все, одновременно, начали выбегать из куонсетского ангара. У меня возникло желание рвануть, не останавливаясь, куда-нибудь в лес, выбраться на шоссе и оттуда автостопом добраться домой. Но гордость в молодой душе превосходит другие импульсы, и я, вместе со своими сотоварищами, вскоре стоял в строю взвода новобранцев.

— Хватит смотреть по сторонам, придурок.

Я неотрывно смотрел вперед. Я не думал, что инструктор обращается ко мне. Теплое влажное дыхание на моих щеках. Если он говорит не со мной, то с кем-то в непосредственной близости от меня.

— Застегнуться!

Его слюна была на моих глазах и губах. Инструктор прошелся взад и вперед по нашему неровному ряду. Он говорил со всей группой, но складывалось впечатление, что обращается он к каждому лично.

«Если вы издадите хоть звук, я услышу его — вые… вас в рот. Так что молча соберите ваше долбаное барахло и двигайтесь вперед. Сделайте так, чтобы я поверил, что вам нравится быть здесь».

Мы повесили вещевые мешки на плечи. У бывалых курсантов оказались рюкзаки. Им было поудобней, они быстро сложили все вещи и стояли с таким видом, будто готовы хоть сию минуту отправиться по горным тропам Аппалачей. Про себя я такого сказать не мог и вообще смутно представлял себе занятия с таким огромным, переполненным вещевым мешком за спиной, как у меня.

Я бросил взгляд на значок с именем инструктора. Олдс. На плечах три полоски. Сержант Олдс. Он орал во все горло так, что аж вены на шее выскакивали наружу, а глаза выкатывались из орбит. Он размахивал руками так, будто пытался отогнать назойливую осу. Я смотрел на сержанта-инструктора сержанта Олдса — официально к нему нужно было обращаться именно так — и чувствовал, что он только что стал одной из вех в моей жизни.

— Курсант, прекрати пялиться на меня. Что, хочешь пригласить меня на свидание? Что, на свидание хочешь пригласить?

— Нет, сержант-инструктор сержант Олдс.

— Вперед, курсант. И смотреть прямо мне в глаза. Он подходил ближе, и его голос превращался в шепот. Я видел, как пульсировала вена на его виске, и старался не входить с ним в визуальный контакт.

— Клянусь, ты хотел пригласить меня на свидание. Хочешь дать своим болванам-сослуживцам повод посмеяться надо мной? Клянусь, это будет последним, что ты сделаешь.

Я что, в театре? Я видел «Цельнометаллическую оболочку». Но то была шутка. А здесь и сейчас все было совсем не похоже на шутку. Когда Олдс обращался ко мне, меня окатывала ледяная волна выработавшегося адреналина. Начали трястись колени. Но самым худшим во всем этом было то, что Олдс знал, что со мной происходит. Я боялся продолжения.

Олдс развернулся на каблуках и ушел, гордо шагая по парадной палубе. Выбора у нас не было, и мы зашагали за ним. Капли начавшегося дождя разбивались о темный асфальт. Они становились все больше, и вскоре весь асфальт превратился в один сплошной поток. Ястарался тащить свой вещевой мешок по тротуару. Вчера вечером он казался мне намного легче. Я положил туда только самое необходимое: три комплекта штатской одежды, кроссовки, туалетные принадлежности и походные сапоги, которые мне прислали несколько недель назад, чтобы я успел их разносить. Одежда была аккуратно сложена: брюки по стрелкам, а рубашки так, чтобы не помять на груди.

Сержант Олдс позвал нас к канаве протяженностью метров в сорок пять. Он стоял и смотрел на нас, скрестив руки на груди.

— Вываливайте свой мусор из вещевых мешков. Я хочу посмотреть, кто пытался взять с собой фотографию своего голого дружка.

Я стоял в растерянности, не понимая, — действительно ли он хочет, чтобы мы вывалили свои вещи на грязный тротуар. Потоки дождевой воды становились больше и быстрее.

— Мы что, глухие? Я сказал: вывалить весь ваш мусор из мешков. Немедленно! Двигайтесь!

Как выяснилось, сержант Олдс всегда говорил «мы», он не говорил «вы». Ярасстегнул «молнию» и выложил на грязный асфальт сапоги. Затем аккуратно положил на них одежду и сверху, чтобы хоть как-то спасти вещи от дождя, прикрыл все пакетом с туалетными принадлежностями. Моя конструкция почти сразу привлекла внимание Олдса. Он толкнул ее ногой, оставив отпечаток своего сапога на воротнике моей тщательно выглаженной рубашки.

— Что здесь? — спросил он, схватив пакет с туалетными принадлежностями. — Наркотики? Спиртное? Может быть, вазелин и большой огурец?

Мои зубная щетка, зубная паста, бритва и крем для бритья, одно за другим, попадали на землю.

— В следующий раз, наверное, спрячешь их поглубже, курсант, — прорычал Олдс. — Но я все равно их найду. Да, найду. И когда я это сделаю, то вышвырну твою задницу из морской пехоты быстрее, чем ты успеешь позвонить своему конгрессмену.

Затем он перешел к своей следующей жертве, а я начал быстро собирать все то, что всего лишь несколько минут назад было аккуратно упаковано в моем вещевом мешке: Что я вообще делаю в ШПО? Дейв, стоящий рядом со мной, улыбаясь, поймал мой взгляд и произнес одними губами: «Новичок».

Каждое утро, ровно в пять часов, все курсанты дружно просыпались, потому что ночной караул включал флуоресцентное освещение. Это примерно то же самое, что выстрелить над ухом из пушки. Инструкторы буквально высыпали из офиса, концентрируясь у двери длинной комнаты. У нас было пять секунд, чтобы приземлиться с наших полок на пол, нырнуть в черные резиновые хлопушки (в морской пехоте так называли сланцы) и встать по стойке «смирно», причем пальцы ног должны были касаться черной линии, пролегающей вдоль всей комнаты. Никакого предупреждения. Никакого надевания сланцев на ходу. Не стонать и все делать очень быстро.

Самым громким всегда был Олдс.

— Я хочу увидеть лес ранним утром. Я хочу выяснить, кому во сне приходили в голову грязные мыслишки на мой счет.

Он шнырял туда — обратно вдоль линии, немного поворачиваясь в корпусе, пялился на нас, определенно вглядываясь в район паха. Еще два инструктора — штаб-сержант Карпентер и штаб-сержант Баклер — стояли неподвижно, с масками безразличия на лицах. За три недели подготовки мы так ничего о них и не узнали. Мы видели их каждое утро, но наше общение не сходило с нулевой отметки.

Их любимым утренним ритуалом было смотреть, как мы по счету одеваемся. После построения вдоль линии нам предстояло освоение новой версии игры «Саймон говорит».

«Надеть левый носок», — надрывали свои глотки инструкторы, и мы стремглав начинали исполнять приказание. У нас было три секунды, чтобы снять сланец и нырнуть в черный носок.